Последний в семье - Иосиф Опатошу

Весь вечер Сорка выказывала такое равнодушие, будто справляла не собственную свадьбу, а своей близкой родственницы. Она танцевала со всеми, кто приглашал, так что свекровь, мать Бореха, даже укорила ее, мол, невесте не подобает много танцевать. Перед обрядом покрывания, когда бадхен[34] начал петь для невесты и женщины расплакались, Сорка так засмеялась, что Брайне пришлось закрыть ей рот платочком. Когда Борех вошел в сопровождении двух раввинов накрывать невесту, Сорка поприветствовала его и подала руку:

— Ну, как тебе невеста?

Борех растерялся, не зная, что ответить, и, если бы не раввины, тут же подхватившие его под руки, сгорел бы со стыда.

Борех опасался, как бы Сорка чего не натворила под хупой. Он стоял, ничего не видя вокруг, не слыша, как раввин читает брачный договор, и лишь думал о том, как его голос дрожал при произнесении «Харей ат»[35], как он путал текст, а гости подсказывали ему слова. Возле Сорки Борех чувствовал себя маленьким и ничтожным, страдал от своей физической слабости и не слушал благословение на вино от страха, что не получится разбить стакан. Он был уверен, что сейчас произойдет такое, чего никто себе даже представить не может. Борех топнул по стакану так сильно, что осколки разлетелись в разные стороны, и лишь после этого немного успокоился, не замечая улыбок молодых гостей.

Сорка с видимым безразличием обошла семь раз вокруг жениха и остановилась. Она смотрела на гостей, делала все, что требовалось, а когда тетя Гитл прикрыла ей глаза платочком, то покраснела, чувствуя, будто ее раздевают при всех. Церемония казалась ей дикой и мучительной, она не понимала, как может собственный отец сводить ее с чужим человеком, и при этом, неожиданно для нее самой, в толпе ей несколько раз померещился Владек. Если бы Владек действительно появился, Сорка бы, не раздумывая, сбежала из-под хупы. Ведь Борех такой чужой ей! Обручальное кольцо, которое он только что надел ей на палец, она может снять в любой момент и будет снова свободной.

Музыканты приложили смычки к струнам, и по двору разнесся фрейлехс. Со всех сторон слышалось: «Мазл тов, невеста! Мазл тов!»

Сорка не понимала, с кем целуется, машинально наклоняла голову и каждый раз чувствовала на своих щеках новую пару чужих губ. Услышав знакомый голос, она обернулась, уверенная, что это Владек, но никого не увидела. Свахи подхватили Сорку под руки и с песнями и танцами повели в дом.

Сорка оглянулась, словно только теперь поняла, что окажется с Борехом наедине, и удивилась происходящему.

Дверь легко отворилась, и за ней показался куст белых роз, вырванных с корнем. Из-за роз Сорку поздравил мягкий голос:

— Мазл тов!

Сорка узнала сестру Владека и пошла ей навстречу. Они расцеловались.

— Что так поздно? — спросила Сорка и стала снимать с нее запыленную в дороге шаль.

— Я ехала точно к венчанию.

— Одна?

Сестра ответила не сразу и сняла шелковую шаль:

— Да… Я одна.

— Спасибо за цветы. — Сорка встряхнула розы. — Это самые прекрасные цветы из всех, которые я получила сегодня…

— Владек их только что сорвал…

— Что? Он не уехал в Варшаву?

— Он должен ехать на днях.

Свахи прервали беседу, затянули песни, попробовали «золотой» бульон[36] и подвели жениха и невесту к накрытому столу.

Поздно вечером, после ужина, убрали столы, усадили жениха и невесту, и начался ритуальный танец.

Публика уже была утомлена танцами и смехом. Гости больше не слушали охрипших бадхенов и взмокших музыкантов. Все собрались у открытых окон и распахнутых дверей, в которые дул ветерок с лугов и реки.

Только некоторые мужчины еще сбивались в кружки. Словно догорающее пламя, то тут, то там возникали очаги веселого танца. Притопывая каблуками, они хватали всех, кто попадался под руку: старушек, замужних женщин и даже девушек, а стоящие вокруг заходились от смеха.

Сорка с венком на черных волосах, черными, скромно потупленными глазами, с букетом белых роз, вырванных с корнем, выглядела потерянной «лесной возлюбленной». С наступлением ночи она становилась все красивее.

Первым танцем почтили самого пожилого раввина, седого старца. Он вынул цветную ленту и вздрогнул, его седая редкая бороденка задрожала.

Сорка вышла ему навстречу. Подняв голову, украшенную венком с белой розой, ласково и зазывно глядя на гостей, она выглядела так, словно ей доставляло удовольствие танцевать первый танец с семидесятилетним стариком.

Старый раввин оживился, подумав, что так, должно быть, чувствовал себя арабский шейх, который входит в гарем, чтобы первый раз увидеть молодую жену, купленную за большие деньги. Раввин зажмурил один глаз, а вторым искоса поглядел на Сорку, лихо расправил цветной платок, склонившись, ухватил его за один конец, и танец начался.

Старик немного загнул свою шелковую капоту и притопывал одной ногой, приставляя другую в такт скрипке. Казалось, ему хочется понравиться невесте. Сорка оживилась, поводила плечами, изящно откидывала волосы, а зеленые листья венка и осыпавшиеся лепестки розы падали ей на плечи, овевая лесной свежестью. Она переходила от одного раввина к другому, и равнодушные евреи, высохшие, как старый пергамент, приободрялись, скрытая красота разъедала застарелую ржавчину и высвечивалась на их поросших бородами лицах. Почти все они, прикасаясь к платку, как по волшебству молодели.

Впервые в жизни Сорка почувствовала, что все взгляды устремлены на нее, и стала еще капризнее и прекраснее. Она словно возвышалась над гостями и могла в любой момент сыграть роль Сары Шабтая Цви[37], которая своими глазами и волосами свела с ума тысячи ученых мужей.

Публика не устояла. Незатейливый танец снял усталость и тяжесть с ног. Юноши подошли к девушкам и приосанились. Некоторые пары, не спуская глаз с Сорки и пританцовывая, разошлись по двору, другие удалились в лес.

Ритуальный танец продолжался до поздней ночи, он омолодил стариков и сделал красивее молодых, и никому даже в голову не приходило, что этот танец сохранился вопреки нравоучениям старых раввинов, изнурявших свое тело всяческими запретами и ограничивавших общение с женщиной. А теперь их потомки плясали от души.

Сорка сорвала с головы венок, сбросила платье, скатившееся калачиком к ее ногам, несколько раз прошлась по темной комнате, в которой ее оставили, и почувствовала, что ей нечем дышать. Она открыла окно. Резкий запах свежескошенной травы ударил ей в лицо. В лесу трещали ветки. Сорка со страхом и любопытством прислушалась, увидела, как кто-то мелькает между деревьями, и узнала его. Забыв, что Борех может войти в любую минуту, она помахала ему рукой. Никто не откликнулся. Это было срубленное дерево. От огорчения Сорка начала рвать белые розы. Почти не чувствуя, как шипы колют пальцы, она срывала лепестки, мяла их и, расхаживая по комнате, бросала на пол. Она остановилась у застеленной кровати, полной прохладной свежести, и вспомнила о своей племяннице, с которой девушки сыграли в брачную ночь злую шутку, подложив в кровать куклу величиной с человека. Сорка пошарила рукой по кровати и от души рассмеялась.

Усталая Сорка отшвырнула платье, постель застонала под ней.

Вошел Борех. Он встал у двери, как нищий, пришедший за милостыней и ожидающий, пока его подзовут спросить, зачем явился. Сорка не позвала. Она сердилась на себя за это, чувствуя, как слова вертятся у нее на языке. Стоит ей махнуть рукой, и он окажется рядом с ней. В то же время Сорку огорчала робость Бореха. Зачем ей мужчина, который не способен взять то, что идет к нему в руки?

— Ты спишь, Сорка?

Она зажмурила глаза, будто пробуждаясь ото сна, странно оглядела его, словно удивленная его появлением, хотела предложить ему присесть и вместо этого выпалила:

— Тебе что-то нужно?

Ее ответ обдал Бореха холодом, он не знал, что делать дальше. Уютная комната, куда он тайно пробрался к Сорке, исчезла в его фантазии. Борех никогда не чувствовал себя таким чужим рядом с Соркой, как сейчас. Он шагнул назад и остановился, как заблудившийся ребенок, которого мама взяла с собой на ярмарку и потеряла из виду. В восемнадцать лет он все еще не знал, что теперь должно произойти, что от него требуется. Борех вспомнил, что, прежде чем отправить его сюда, раввин отозвал его в сторону, открыл книгу и велел перечитать. Борех просмотрел отрывок несколько раз, понял, что речь идет о нем и о Сорке, робко оглянулся, не обращают ли гости на него внимания, покраснел и не поверил, что сейчас с ним должно случиться то, о чем друзья рассказывали, сидя за Гемарой. Их истории, одна хлеще другой, возникали у Бореха в голове, и чем сильнее он пытался избавиться от них, тем крепче они опутывали его, заставляя забыть о стыде. И Борех грешил от отчаяния.