И в печали, и в радости - Марина Макущенко

– Насколько дольше?

Он вздохнул:

– На один час, Валя.

Он посмотрел на мобильный. СМС от нее: «Мы с Мишей будем у меня».

Он пошел пешком: погода и Маричка располагали не садиться за руль. Весеннее солнце все больше грело, а отвозить куда-то Мишу не было необходимости: утром он переходил дорогу, отдавал ей ребенка и шел в больницу. Теперь, по дороге к ней, он думал о словах, сказанных Николаю.

Юра очень рад Мише, сын теперь – самый дорогой человек на свете, но до его появления он так не думал. Он не хотел детей и не мечтал о том, чтобы оставить такой след в мире. Так получилось. А этот Николай даже не знает, что такое – держать на руках своего ребенка, и готов рисковать любимой? Юра не понимал.

Он позвонил в ее дверь. Она открыла и, крикнув «Заходи!», убежала в комнату. Юра последовал за ней. В квартире смешались запахи духов и чего-то едкого, наверное, для закрепления прически. Мишка сидел на полу, зарываясь в чемодан с косметикой.

– Ты его допустила к сокровищам?

– Нет! Миша, это все для девочек! – отобрала она сокровищницу.

– Нееет! – завопил тот.

– Хочешь, дам плойку?

У того загорелись глаза. Она дала ему какой-то огромный колючий предмет, который можно было разбирать, разоруживать, снимать шипы, надевать другие, менять модель. Трансформер какой-то. Маричка стояла возле зеркала, укладывая волосы.

На ней было синее платье ниже колен, без декольте, с длинными рукавами, но немилосердно обтягивающее бедра. У нее была очень женственная фигура. Юра старался не думать о ее округлостях, но теперь не мог оторвать от них взгляд. Платье подчеркивало форму ягодиц и крутые линии переходов от талии к бедрам, от бедер – к ногам. Как можно давать интервью девушке с такой тонкой талией и такими широкими бедрами? С ней можно только о потомстве разговаривать, а не о регулировании бизнеса. Может, этот Николай что-то такое же к жене чувствует. Юра отвернулся.

«Нет, интеллект сильнее», – убеждал он себя. Если бы не это платье, а деловой костюм или даже джинсы, ему бы было легче смотреть ей в глаза и говорить на абстрактные темы. Вообще говорить.

– Ты на свидание?

Она вздохнула:

– Угу, – это прозвучало ворчливо.

– Как-то без энтузиазма…

– Энтузиазм есть до тех пор, пока я не думаю, что это – свидание.

– Зачем же идешь?

– Он сделал мне предложение, от которого я не смогла отказаться.

– Интересно, и что тебя покорило?

– Меня покорил Щелкунчик.

– Он же деревянный.

– В данном случае, Юра, он совсем не деревянный, а очень гибкий, сильный и воздушный. – Она надевала серьги, и одна выпала из рук. Она наклонилась, поднимая сережку. – Это балет. Мариинский привез. А я обожаю «Щелкунчика», Чайковского и балет! – сказала она откуда-то из-под стола.

– Балет? – повторил он.

– Да. Очень люблю.

– Балет?

– Да… – Она поднялась. – Юра, что с тобой? Отомри, – попыталась улыбнуться она.

– Ничего… я просто вспомнил… кое-что. Нам пора!

– Все нормально? – спросила она, провожая их с Мишей.

Юра не ответил.

Уже стоя в дверях и глядя на то, как они спускаются по лестнице, она позвала:

– Юра!

Он поднял голову. В его глазах было замешательство.

– Завтра в восемь?

– А ты уверена, что утром будешь здесь? – холодно спросил он.

– Уверена, – так же холодно ответила она.

Он вернулся домой, усадил Мишу перед телевизором, стал готовить ужин.

Покормил ребенка. Тот что-то рассказывал, и Юра делал вид, что слушает.

«Этого не может быть!» – думал он. Они не похожи! Он пытался отрицать догадку еще пару часов, но, уложив Мишу и оказавшись один на один с бессонницей, он сдался и признал. Именно поэтому. Они похожи. И его к ней тянет… Извращенец! Нужно отказаться от нее! Нужно вычеркнуть ее из жизни! Он закрутился в постели. Сел.

Он не мог от нее отказаться. Не мог! «Так, спокойно» – сказал он себе. Это – разные люди, и у Марички… У Марички широкие бедра! Он пытался воссоздать в памяти эти формы. Это было легко. Да, она не худенькая, она не танцует. Она просто пойдет и посмотрит. Ей нравится, всем девочкам нравится.

Он вспомнил, как она смотрела на Олега, когда они встретились в его ординаторской. Его задела тогда ее игривость, с ним самим она не такая. С ним она – сдержанная, полная достоинства, с Мишей – тепла и нежности. И как она тогда изменилась! И как она меняется каждый раз в зависимости от того, есть Миша в комнате или нет. Двуличная! Лгунья! Лицемерка! Вот с кем она сейчас?

Он встал с постели, пошел на кухню, налил в стакан воды. Вернулся в спальню. Надо сохранять спокойствие: она – свободная женщина, она ему ничего не должна. А хочется, чтобы была должна. А если будет так, что же она, так же поступит? Да. Почему? Почему он раньше об этом не думал? Он никогда об этом так не думал? Он не искал замену раньше! «Я больной? – спросил Юра и ответил себе: – Да».

Но ведь ему раньше никогда такие не нравились? Он даже не смотрел в их сторону. Он выбирал других, всегда других. И ничего к тем другим не чувствовал. Он сел на кровать, обхватил руками колени и замычал. Он все понял. Потому и не чувствовал, потому их и выбирал, чтобы не чувствовать. Потому что то, что нравилось, – обещало боль. Он, не задумываясь, отвергал. А эта девушка пришла и не оставила выбора. Он уже не мог ее отпустить. Он очень хотел ее увидеть. Завтра же! Он подсветил экран телефона: шесть часов осталось до восьми.

Сейчас он больше всего хотел увидеть ее бедра. Казалось, только они могли отвлечь его от той боли, что всплыла в памяти.

Я: Только я дала согласие быть с Мишей весь год, только пообещала Юре встречу в восемь утра, как мне пришлось бросить игру в сыночки-матери и оставить их.

Еще в театре я получила СМС от редактора: «Откроешь брачное агентство в Николаеве. Тема: «Наши женщины готовы выскочить замуж за первого попавшегося фермера, лишь бы он был американец». Выезд в 6:00. Водитель: Максименко. Оператор: Трухов».

Хм. «Обожаю» такие редакционные задания. Громко, не ново, но Макс прав, это будут смотреть.

– Извини, но мне только что пришло сообщение, что я завтра на рассвете выезжаю из дому. Мне пора! Спасибо за вечер. Мариинский прекрасен! – пожала я плечами и оставила озадаченного спутника возле выхода из театра.

Я приехала домой в десять. Надо бы изучить обстановку в Николаеве, понять, чем этот город так привлек редактора и как я буду делать сюжет. Звонок Макса в половине девятого я пропустила, в этот момент как раз исполнял свою партию мышиный царь. Дома я усилием воли запретила себе включать компьютер. Высплюсь – сюжет получится, не высплюсь – плохо будет всем.

Я проснулась в пять утра, вызвала такси. Из города мы выехали в без двадцати семь. Я позвонила Юре и извинилась за то, что подвела его. Он сказал, что все понимает. Потом я подключилась к сети, изучила ситуацию с рынком невест… Да, Николаев, оказывается, знатный город. Я нашла николаевские полиграфические компании. В девять я сделала им заказ – напечатать к вечеру триста афиш. Объяснила, что хочу видеть на плакатах. Арендовала спортивный зал, переслала счета нашему продюсеру.

Вечером мы заехали в гостиницу уже после того, как расклеили по городу афиши. Последующие дни я изучала контингент, ситуацию с бракоразводными процессами, нашла фирму, которая «поставляет» иностранных женихов в город. Это называют туристическими турами. Мужчин автобусами везут из Европы в Николаев, чтобы посмотреть на главную достопримечательность Украины – красивых девушек.

Они рассчитывали, что экспонаты разрешат себя потрогать. Я выдавала себя за сотрудницу брачного агентства, принимала звонки, записывала девушек на кастинг, чтобы показать их таким «женихам». Мне не была приятной эта тема, но это была часть жизни украинского общества, и мне нужно было ее осветить.

Каждый раз, отвечая на звонок, я убеждала себя в том, что это моя работа. Хотя в этот раз она мне совершенно не нравилась. И если быть с собой откровенной, то это провокация, это шоу, а не настоящая журналистика. Мне было жаль этих девушек и их наивные надежды.

Я встала с кровати в номере и подошла к окну. Мне открылся вид на типичную площадь типичного украинского города. Вдалеке от столицы и от ньюзрума меня одолевали сомнения в гуманности того, что я делаю. Мне нравилась моя игра в честность перед собой, которую я начала полтора года назад, за пару месяцев до развода, и вот иногда нужно бы закрыть глаза на правду, а я уже не могу.

Есть то, что я люблю в журналистике, но есть нечто, что убивает мое Я. Я отдавала себе отчет, что, оставаясь в этой субкультуре, я была зависимой. Я сидела на наркотике, который должны были бы уже запретить. Тем не менее зависимость от него общество даже поощряет, родители этим гордятся, мужья понимают, и не прощают только дети. За что им спасибо. Но в нашем информационно-цифрово-фейсбучно-твитмире сложно осознать свою зависимость от ярких вспышек.