Шум прибоя - Юкио Мисима

То, что матери отказали в гостеприимстве, задело самолюбие Синдзи, но он был мягкосердечным, поэтому смирился с унижением. Раньше он не скрывал от матери своих переживаний; однако наказал себе еще раз, что впредь никого больше не станет посвящать в свои отношения с Хацуэ — только мать и Тацудзи. И все-таки мать чувствовала себя одинокой и не находила покоя из-за этого скандала.

Наступил май, а свидеться с Хацуэ так и не удалось; выходные были не в радость — казалось, им не будет конца. Синдзи горевал все эти дни, но однажды Тацудзи принес письмо, которое воодушевило юношу.

«…Завтра вечером к нам наведаются важные гости из префектуры. Они приедут с ночлегом, отец будет привечать их сакэ, сам изрядно выпьет и рано пойдет спать. После этого я постараюсь тайком выскочить из дому. Жди меня возле храма Хатидай около одиннадцати…»

После моря Синдзи переоделся в новую рубашку. Он не стал ничего объяснять матери, с любовью наблюдавшей за сыном. Эти сборы напомнили ей то дождливое утро, когда он собирался на свидание, невзирая на тайфун. Ему было невыносимо каждое мгновение разлуки, поэтому он выскочил из дому, едва мать и брат легли спать, хотя до одиннадцати было еще целых два часа.

«Скоротаю время в клубе», — подумал Синдзи. Из окон хибарки на побережье, где собиралась молодежь, сочился тусклый свет, слышался разговор. Синдзи остановился поодаль. Кажется, перемывали косточки ему.

Юноша вышел на мол, подставил лицо ночному бризу. Вдруг его охватило странное волнение, похожее на то, когда бригадир впервые упомянул имя девушки. Синдзи вспомнил силуэт белого корабля на пылавшем вечерними облаками горизонте. Юноша не знал, что это за корабль, и, пока любовался им на расстоянии, его сердце оставалось спокойным; но стоило представить себя членом его команды, отправляющейся в дальнее плавание, как на Синдзи волнами обрушились смятение, отчаянье, скорбь.

Вместо того чтобы ликовать от радости, он поник духом. Очевидно, сегодня вечером, когда они повстречаются, от него потребуется какое-то отважное решение. Какое? Тайно бежать? На острове не спрячешься! Если бежать на лодке, то где же ее найти? Ни лодки, ни денег у Синдзи, конечно, не было. Что же, так и скрываться? На острове были и другие тайные любовники, но Синдзи и Хацуэ были слишком молоды и упрямы, чтобы скрывать свои чувства. Ни на одно мгновение мысль о самоубийстве не возникла в голове юноши — ведь ему нужно содержать семью.

Всякое пришлось передумать Синдзи. Время прошло быстро. К своему удивлению, юноша, не склонный к долгим размышлениям, неожиданно обнаружил нехитрую пользу от этого занятия, а именно — скоротать время. Впрочем, Синдзи был парнем с характером, хоть и молодым, и враз прогнал из головы все свои мысли. Если бы от них был какой-нибудь прок, юноша наверняка втянулся бы в новую привычку к раздумьям, но от них сквозило откровенной опасностью.

Синдзи не обзавелся наручными часами. В них, собственно, не было никакой нужды. Он обладал удивительным даром — врожденным чувством времени, определяя его интуитивно или по звездам. Он не знал, как перемещаются светила, но ориентировался по их круговращению и днем, и ночью. Все его существование зависело от природных циклов, и немудрено, что он мало-мальски разбирался в их элементарных законах.

Синдзи сидел на ступеньках храмовой канцелярии. Настенные часы в доме давно пробили 10.30. Священник и его семья мирно спали. Юноша прислушивался к меланхоличному бою часов за оконными ставнями и считал удары. Когда пробило одиннадцать, Синдзи поднялся и пошел под сводами темных сосен, затем поднялся на двухсотую ступень лестницы. Все небо застилала тонкая пелена облаков. Луны не было видно, только изредка проклевывались звезды. Казалось, что белокаменные известняковые ступени, ниспадавшие величественным каскадом под ногами юноши, впитали все сияние нынешней ночи до самого крохотного проблеска. Все великолепие залива скрывала ночь, два полуострова -

Тита и Ацуми — освещались блеклыми огоньками, а огни у подножия горы Удзи сливались в безудержный поток вдоль всего побережья.

Синдзи гордился своей новенькой рубашкой. Даже издали, на двухсотой ступени, ее необычайная белизна могла броситься в глаза какому-нибудь недоброжелателю. Слева и справа над сотой ступенью лестницы нависали сосновые ветви с их мохнатыми тенями. Вскоре у подножия лестницы появилась фигурка девушки. У юноши радостно заколотилось сердце. Раздавалось громкое эхо ее шагов: девушка торопилась и запыхалась.

Синдзи хотел броситься ей навстречу, но сдержался. Он терпеливо ждал, пока она поднимется наверх; кое-как удержался, чтобы не окликнуть ее по имени. Наконец он стал различать черты ее лица. На какой ступени она — на сотой? Вдруг позади нее раздался странный возглас. Кто-то звал девушку.

Хацуэ остановилась, ее грудь вздымалась. Из тени сосен появился отец и схватил дочь за руку. Завязалась перепалка. Синдзи наблюдал за ними сверху, замерев как вкопанный. Старик даже не обернулся в его сторону: крепко держа дочь за руку, он силой потащил ее вниз. Не зная, что делать, юноша продолжал неподвижно стоять наверху, словно истукан. Он ничего не понимал. Две фигуры спустились вниз, затем повернули налево и скрылись в темноте.

глава тринадцатая

Сезон ловли жемчуга и моллюсков девушки-островитянки встречали с таким же волнением, как их городские сверстницы — школьные экзамены. Девочек приучали к морю с младших классов. Сначала они забавлялись тем, что доставали со дна моря камни, и так, шаг за шагом, учились навыкам ныряльщиц. Постепенно их беспечные забавы превращались в работу — утомительную, но не опасную. Девочки взрослели и каждый приход весны встречали с неохотой, а уже к началу лета начинали изрядно уставать.

Холод, судороги, удушье, резь в глазах, порезы на ногах, свинцовая тяжесть и вялость после погружении, внезапная паника, когда пальцы случайно касаются моллюска «гигантское ушко», — все это вспоминалось, мерещилось, бросало в жар, заставляло девушек метаться во сне и вскакивать с постели, вглядываться в пустоту ночи.

У взрослых замужних ныряльщиц все иначе. Всякий раз, перед тем как опуститься на дно моря, женщины распевают песни, смеются во все горло, громко болтают. Работа и развлечения у них — в едином ритме. Наблюдая за ними, молодые девушки, пока не уверенные в своих силах, спустя несколько сезонов, к своему удивлению, обнаруживали, что тоже стали опытными ныряльщицами.

Шестой и седьмой месяцы — сезон промысла. База ныряльщиц с Утадзимы разбита на восточном побережье Нива, на мысе Бэнтэн. Лето еще не пришло по-настоящему. В самый полдень, когда обычно жарко, на берегу развели костер. Южный ветер относил дым к кургану легендарного принца. Нива — это побережье с небольшой бухточкой, выходящей на Тихий океан. Высоко над морем проплывали летние облака.

И правда, эта небольшая бухточка чем-то напоминала сад, как бы оправдывая свое название. Вдоль всего побережья протянулись отполированные волнами известняковые скалы, которые обживали местные ребятишки, играя в индейцев. Небольшие выбоины на известняках крабы и насекомые приспособили для своих укрытий. Окружавшие скалы песчаники были белыми. На вершине одного утеса — того, что слева, как раз напротив моря, — буйно разрослись цветы хамаю: запрокинули белые головки расцветающих бутонов в синее-синее небо, словно спросонья.

Женщины, возбужденные весельем, сидели вокруг костра. Песок еще не настолько накатился, чтобы обжигать ноги, вода тоже была прохладной, поэтому, выскочив из моря и накинув на себя ватную одежду, женщины спешили погреться. Все громко смеялись, горделиво выставляли друг перед другом обнаженную грудь. Одна женщина приподняла свои груди обеими руками.

— Нет, нет! Так не пойдет! Руки опусти-ка, подруга! Ты нас не проведешь!

— Что ни говори, а грудь кого угодно проведет, хоть поддерживай ее руками, хоть нет!

Шутливо хвастаясь, у кого грудь красивее, женщины отдыхали. Их груди были сплошь загорелыми, без белых полосок. Не было видно даже синих прожилок вен. Их кожа никогда не покрывалась от ветра мурашками, на солнце она приобрела медовый оттенок, стала как бы полупрозрачной. Даже у сосков не было отчетливого контура — их естественный цвет, стушевываясь, сливался с цветом загорелой груди, обделенной запретной таинственностью.

Если у кое-кого груди и начали увядать, то лишь на сосках, похожих на огрубевшие виноградины. Однако у большинства они выглядели крепкими и упругими. Женщины трудились целыми днями под солнцем и без всякой стыдливости шутили, что их груди созревают, словно плоды.

У одной девушки левая грудь была больше правой. В кругу своих подруг она чувствовала себя неловко и стеснялась. Одна пожилая ныряльщица решила по доброте своей души утешить девушку: