Шум прибоя - Юкио Мисима

В один из дождливых дней на берег острова сошел капитан шхуны «Утадзима». Судно стояло на якоре в порту Тоба. Капитан прямиком направился в дом своего хозяина, оттуда — в дом Ясуо, под вечер посетил дом наставника Синдзи, бригадира Дзюкити. После чего наведался в дом самого Синдзи.

Капитану перевалило за сорок, у него было трое детей. Он был человеком крупным, гордился своей силой, однако по натуре был спокойным. В бога верил, принадлежал секте Хоккэсю[10] и на деревенском празднике поминовения, бывало, читал сутры вместо настоятеля храма. В экипаже его судна были женщины — их называли тетушками Модзи или тетушками Ёкохама. На стоянке в каком-нибудь порту капитан цеплял молоденькую девушку и отправлялся угощаться крепкими напитками. Другие женщины тщательно принаряжали избранницу капитана. Народ поговаривал, что в погоне за женскими прелестями его голова наполовину облысела. Этот недостаток капитан компенсировал головным убором — форменной фуражкой с золотым галуном. В ней он выглядел величественно.

Капитан начал свой разговор по-деловому, прямо с порога, едва представ перед Синдзи и его матерью. В деревне на острове жило сто семьдесят восемь мужчин, и все они практиковались на судах, начиная службу на камбузе. Вот и Синдзи уже достиг совершеннолетия, поэтому капитан предложил ему поступить на его судно учеником. Мать отмалчивалась. Синдзи ответил, что прежде должен посоветоваться с бригадиром. Капитан сказал, что Дзюкити уже согласился.

Во всем этом, однако, имелась какая-то странность. Ведь судно принадлежало старику Тэруёси, а он терпеть не мог Синдзи. Не было и смысла брать его в экипаж.

— Да нет же! Тэруёси знает, что ты мечтаешь купить лодку. Если ты запишешься, старик не будет против. Вот будешь работать не жалея сил, он тебя и возьмет!

Они зашли к бригадиру. Дзюкити поддержал капитана, но при этом посетовал, что без Синдзи команде «Тайхэй» будет трудно справляться с работой.

На следующий день молва донесла до Синдзи странные слухи: будто бы Ясуо тоже решил записаться на «Утадзиму» стажером. Правда, его решение было не добровольным, а вынужденным — иначе старик Тэруёси отказал бы ему в помолвке с Хацуэ. Синдзи опечалился, но все же не потерял надежды.

Перед отъездом Синдзи с матерью сходили в храм Хатидай, чтобы помолиться за благополучие в плавании. В дорогу он взял талисман. В назначенный день Синдзи, Ясуо и капитан отправились на «Камикадзе» в порт Тоба. Среди провожающих Ясуо была Хацуэ. Отца ее не было видно. Синдзи провожали только мать и Хироси.

Хацуэ старалась не глядеть в сторону Синдзи. Перед отходом катера она что-то шепнула на ухо матери Синдзи и сунула ей в руки небольшой бумажный пакет. Мать передала его сыну.

На катере Синдзи не смог его развернуть — рядом стоял капитан и Ясуо. Он смотрел, как удаляется остров. Вдруг юноша почувствовал, что охотно погашает остров, на котором родился и вырос и любимей которого у него ничего не было. Синдзи расставался с островом по доброй воле.

Вскоре очертания острова растаяли на горизонте, и юноша успокоился. Этот день отличался от обычных дней, когда он выходил в море, и хорошо, что вечером ему не нужно будет возвращаться домой. «Я свободен!» — воскликнул про себя юноша. Такая свобода была ему неведома раньше.

Над морем моросил дождь. Капитан и Ясуо легли на татами в темной каюте и уснули. С тех пор как они сели на катер, Ясуо не сказал Синдзи ни слова. Юноша посмотрел в забрызганный каплями дождя иллюминатор, затем развернул пакет. Там были оберег из храма Хатидай, фотография Хацуэ и письмо. Синдзи стал читать.

«Синдзи, отныне я буду каждый день ходить в храм и молиться за твое благополучие, ибо мое сердце полностью принадлежит тебе. Очень прошу тебя, возвращайся целым и невредимым! Пусть тебя сопровождает в этом плавании моя фотография. Я сделала ее в прошлом году на мысе Дайодзаки. Мой отец ничего не говорил о нынешних делах, но раз уж он посадил тебя вместе с Ясуо на одно судно, то сделал это намеренно, что-то он задумал… И все же мне кажется, что еще не все потеряно! Я прошу тебя, крепись, не теряй надежды!»

Он прочитал письмо, и мужество вновь вернулось к нему. Он вновь почувствовал себя сильным, все его мускулы напряглись. Ясуо еще спал. Синдзи влюбленно рассматривал фотографию девушки в свете иллюминатора. Хацуэ стояла под огромной сосной, а налетевший морской ветер развевал подол платья. Ее фигурка, облепленная белым летним европейским платьем, казалась обнаженной. И, словно этот морской ветер, на него нахлынули воспоминания…

Синдзи забыл о времени. Когда на фотографию упала тень медленно проплывавшего в дымке дождя острова Тоси, он нахмурился от досады. Стало грустно. Юноше уже было знакомо это странное чувство любви, что заставляет сердце томиться желаниями и страдать…

Когда катер прибыл в Тобу, дождь прекратился. В небе расступились облака, и сквозь прогалины проникли слабенькие золотисто-белые лучи. Среди множества рыбацких суденышек, стоявших на рейде, заметно выделялась шхуна «Утадзима». На влажной, сияющей на солнце палубе суетилось трое человек. С белой крашеной мачты падали, поблескивая, дождевые капли. Над трюмом склонился огромный кран. Экипаж судна еще не вернулся из увольнения.

Каюта для юношей размещалась по соседству с каютой капитана. Прямо над ней — камбуз и столовая на восемь татами. В каюте имелся рундук для вещей, вдоль стен по обе стороны крепились одна над другой шконки, на полу лежал коврик. Две шконки справа — верхняя и нижняя — были застелены, слева — только одна, главного механика. С потолка на ребят смотрели фотографии актрис.

Синдзи и Ясуо заняли верхнюю и нижнюю постели. Кроме механика в этой каюте спали первый и второй помощники капитана, боцман и матрос. Поскольку кто-то из них всегда стоял на вахте, шконок всем хватало. Капитан показал новоприбывшим понтонный мост, трюм, капитанскую каюту и столовую, после чего оставил ребят одних и велел отдыхать, пока не прибудет остальная команда. Юноши переглянулись. Ясуо выглядел уныло. Он первым пошел на примирение.

— Ну, ладно, будем друзьями! На острове всякое бывало, а теперь давай все забудем!

— Хорошо, — улыбнулся Синдзи.

Ближе к вечеру вернулся экипаж. Многие были земляками юношей, и те знали всех хотя бы в лицо. Дыша перегаром, моряки подтрунивали над новичками. Ребятам объяснили их ежедневные обязанности.

Шхуна снималась с якоря на следующий день в девять утра. Синдзи тотчас получил задание сиять на рассвете с мачты палубный фонарь, который вывешивался на время якорной стоянки. Всю ночь Синдзи почти не спал, поднялся до восхода солнца и, едва забрезжило, отправился на палубу снимать фонарь. Предрассветные лучи кое-как проникали сквозь изморось. Уличные фонари двумя шеренгами протянулись от порта до железнодорожной станции. С вокзала нагло прогудел паровоз.

По голой, мокрой и холодной мачте юноша вскарабкался наверх. Парус был свернут. Шла зыбь, и судно покачивалось. С первыми рассветными лучами, рассеянными туманной моросью, свет палубного фонаря поблек, стал молочно-белым. Синдзи потянулся рукой за фонарем. Фонарь сильно раскачивался на крюке, словно не желал покидать насиженное место. Под запотевшим стеклом мерцало пламя, дождевые капельки стекали на запрокинутое лицо юноши. «Интересно, в каком порту придется снимать этот фонарь в следующий раз?» — подумал Синдзи.

Шхуна «Утадзима», зафрахтованная «Японскими грузовыми перевозками», доставив на Окинаву лесоматериалы, возвращалась в Кобэ. Весь путь в оба конца занимал около полумесяца. Корабль заходил в Кобэ, пройдя через пролив Исэ; потом поворачивал на запад и шел проливом внутреннего моря в порт Модзи на карантин. Они шли на юг вдоль восточного побережья Кюсю, в порту Хинами префектуры Миядзаки получали разрешение на выход из гавани.

На южной оконечности Кюсю, на восточном побережье полуострова Осуми есть бухточка под названием Сибуси, в воды которой смотрит порт Фукусима. В порту происходила разгрузка и погрузка судна. Когда судно выходило из бухты в открытые воды, оно развивало такую скорость, что через двое или двое с половиной суток достигало берегов Окинавы.

В свободное от погрузки и разгрузки время члены экипажа валялись на татами в главной светло-зеленой каюте и крутили на портативном проигрывателе пластинки. Пластинок было раз-два и обчелся. Без конца звучали одни и те же песни — «Матрос», «Гавань», «Туман», «Воспоминания девушки», «Сакэ», «Южный Крест». Старая игла поскрипывала в бороздах заезженной пластинки, песни хрипели и шипели, а заканчивались вздохами и всхлипами. Главный механик если и выучивал какую-нибудь мелодию, то напевал ее беспрерывно весь рейс, правда в следующем уже не мог вспомнить ни единой ноты. У него было плохо со слухом. Стоило судну неожиданно покачнуться, игла сползала с виниловой пластинки, царапая поверхность.