Ворону не к лицу кимоно - Абэ Тисато

Масухо-но-сусуки облачилась в наряд «Цветок мандарина», в котором тона нижних кимоно переходили от белого и желтого к оттенкам молодой листвы, а верхняя накидка-карагину была цвета темно-розовой цезальпинии с вышитым на ней водопадом. На шлейфе-мо тоже красовался водопад, словно продолжающий узор накидки, а волосы украшала заколка с цветами дейции, сделанная из серебра и кристаллов. Хамаю же дерзко оделась не по этикету: на белое хитоэ было наброшено терракотовое верхнее платье уваги, а вместо верхней накидки-карагину – тонкий шелк светло-зеленого цвета. Это было похоже на крылья цикады.

Все три девушки выглядели совершенно по-разному, но все они были очаровательны. Асэби не смогла сдержать вздох восхищения.

Самомо, конечно, утешала ее, но, если только не случится чего-то непредвиденного, у Асэби не было шанса стать супругой молодого господина. Непредвиденного… Ну, например, наследник вдруг полюбит ее.

Как только Асэби подумала об этом, в ней, совершенно нелогично, возникло, взметнулось что-то сверкающее. Это была какая-то неизведанная ею до сих пор радость. Такая, которую ей, выращенной в изоляции, в отдельном павильоне Восточного дома, раньше испытывать не доводилось. Асэби уговаривала себя, что это невозможно, что этого никогда не случится, и все же в ней ширилась какая-то сладкая боль, доходящая до каждого уголка тела.

На мгновение в памяти мелькнула улыбка молодого господина, которую она видела когда-то, такая милая, что при воспоминании о ней в груди что-то начинало петь. Честно говоря, в тот момент она сама…

– Госпожа Асэби, пожаловала госпожа Фудзинами. – Укоги окликнула Асэби, и та, подняв голову, заметила, как Фудзинами в темно-лиловом кадзами [12] занимает свое почетное место.

Оглядев всех, Фудзинами многозначительно улыбнулась:

– Пока не пожаловал братец, у нас есть немного времени. И я хотела попросить одну из присутствующих кое о чем.

Услышав эти неожиданные слова дочери правителя, придворные дамы переключили свое внимание на нее, не понимая, чего ожидать. Фудзинами, убедившись, что все внимательно ее слушают, перевела взгляд на Асэби:

– Госпожа из Весеннего павильона, я бы хотела услышать твою игру на кото.

Кто-то из дам ахнул от изумления:

– Госпожа из Весеннего павильона?

– Может быть, госпожа из Осеннего павильона, нет ли здесь ошибки?

Многие придворные дамы, услышав просьбу Фудзинами, фыркнули, будто высмеивая Асэби. Девушка попыталась было обратиться к Фудзинами, но та сделала вид, что не слышит:

– Нет, я хочу, чтобы нам сыграла хозяйка Весеннего павильона. Я так решила.

– Кото уже подготовлено, – прозвенел голос Укоги.

Асэби посмотрела на нее: и когда успела?! Но у той за спиной действительно лежал нагон Укигумо. Асэби почти насильно усадили перед инструментом, спиной к цветущим ирисам. Масухо-но-сусуки, кажется, удивилась размерам кото, лежащего на ковре.

– Мне такого видеть не доводилось. Это не «ва-гон», не «со» [13].

– Вы правы. Пишут два знака: «длинный» и «кото», а называют это «на-гон». Такие есть только в Восточном доме, это большая редкость.

Асэби, покорившись, несколько суетливо настраивала инструмент, поэтому за нее объясняла Укоги:

– На нагоне играют, пользуясь кобылками [14] и одновременно прижимая струны. Инструмент сложно изготовить, непросто на нем и играть. Даже в Восточном доме немногие умеют пристойно музицировать на нем.

«Это она так говорит… – подумала Асэби, быстро подтянула струны и вздохнула. – Не так уж это и сложно». Ей было приятно, что Укоги старалась превознести свою госпожу, но с такими преувеличениями все только снова отвернутся от нее. Она попробовала вернуть себе чуть испорченный хороший настрой и решительно посмотрела на любимый инструмент. Садиться за него в расстроенных чувствах ей совсем не хотелось.

Придворные дамы пристально разглядывали Асэби, как бы говоря: «Ну же, продемонстрируйте нам свое искусство». Их глаза смотрели насмешливо. Асэби опустила веки, словно пытаясь укрыться от этих наглых взглядов.

Тишина.

Только легонько хлопали веера.

Нет, еще слышалось щебетание птиц да журчание воды меж ирисов и камней.

Шептал ветерок, колебля молодую листву, словно зеленые капли.

Начнем. Асэби резко открыла глаза и кивнула.

В следующий миг, когда Асэби опустила глаза, все вокруг переменилось.

Она сама не поняла, почему это произошло. Просто в тот миг, когда она сосредоточилась на музыке, взгляд Масухо-но-сусуки будто пригвоздили к Асэби.

Сначала инструмент Асэби звучал тихо. Безыскусная, спокойная, неторопливая – мелодия была незнакомой, однако плавные простые звуки были приятны для слуха, создавали ощущение узнавания.

Придворные дамы вокруг обескураженно переговаривались: надо же, а играет она неплохо. Однако с такими лицами они сидели совсем недолго.

Звонкий наигрыш, заставивший ощутить ароматы начала лета, постепенно смягчил и оживил атмосферу в зале. Все почувствовали, как их окутывает приятный свежий летний ветерок, но вдруг…

Инструмент зазвучал по-другому. Теперь это была совсем другая мелодия: темп оставался быстрым, мягкость она не потеряла, но текла легко. У Масухо-но-сусуки закружилась голова. Исполнителю со средним умением такое ни за что не сыграть. А если бы и получилось, не хватило бы техники, непременно возникло бы ощущение спешки, и все было бы испорчено. Мелодия была столь сложна, что девушка мгновенно осознала: сама она так не сыграет. Однако игра Асэби вовсе не создавала впечатления, будто исполнительница выкладывается, прилагая все усилия. Напротив, ее десять пальцев двигались, словно живые существа с собственной волей, а управлявшая ими Асэби явно чувствовала себя совершенно свободно, не испытывая никакого напряжения.

Она с удовольствием касалась инструмента, всем свои телом дыша ощущением радости от встречи с летом. На ум приходила мысль о чистом горном источнике: каждый раз, когда пальцы Асэби дотрагивались до струн, возникала иллюзия выступающих из земли прозрачных капель, похожих на драгоценные камни. Сверкающие капли отражали сияние летних лучей, а этому свежему блеску отвечали радостные голоса распускающейся мягкой молодой зелени.

Тело Асэби само будто испускало свет, и Масухо-но-сусуки, глядя на нее, невольно затаила дыхание.

Она не сразу поняла, что незнакомое чувство, охватившее ее, – это ревность. Асэби закончила играть и подняла голову, глаза девушек встретились. И в тот миг, когда Асэби улыбнулась ей, Масухо-но-сусуки с изумлением поняла, что все это время не могла отвести взгляда от исполнительницы.

– Превосходно! – Бесхитростное восклицание Фудзинами заставило дам очнуться и захлопать глазами. Придворные дамы из Весеннего павильона искренне радовались и осыпали Асэби бурными аплодисментами. Укоги смотрела на всех гордо, будто спрашивала: «Ну как? Потрясающе, правда?»

Сиратама и женщины из Зимнего павильона будто застыли. Среди недоуменно шумевших дам Осеннего павильона, словно не веривших в то, что произошло прямо перед ними, угрюмо молчала Масухо-но-сусуки, не сводя глаз с Асэби.

– Вы только поглядите, ну и вид у нашей несравненной красавицы!

Масухо-но-сусуки оглянулась, услышав откровенно насмешливые слова: рядом сидела подобравшаяся к ней Хамаю. Увидев ее спокойное лицо, Масухо-но-сусуки закусила губу:

– Ты знала, да?

– Ну, как «знала». Всем известный факт: в Восточном доме много замечательных исполнителей, – с некоторым удивлением – мол, что уж теперь говорить – заметила Хамаю. – Теперь-то ты поняла, что опрометчивые высказывания наносят ущерб твоему собственному достоинству? Впрочем, тебе это только на пользу.

– Не твое дело.

Сама же Асэби вовсе не выглядела торжествующей и с улыбкой беседовала с Фудзинами. Масухо-но-сусуки злилась на себя, потому что с ненавистью смотрела на девушку, в поведении которой не было ничего заносчивого.