Метаморфозы - Публий Назон

        Сразу все сникло. Душа закипела, набухшая гневом,

        Тотчас хватает свое он оружье и гнутой дугою

605 Лук напрягает и грудь, что часто сливалась, бывало,

        С грудью его, он своей неизбежной пронзает стрелою.

        Ранена, стон издала Коронида и, вынув железо,

        Белые члены свои залила почерневшею кровью,

        Молвив, — «Могла я, о Феб, от тебя испытать наказанья, —

610 Только сначала родить: теперь умираем мы — двое»,

        Только успела сказать — и жизнь свою вылила с кровью.

        Тело ее без души погрузилось в холод смертельный.

        Поздно влюбленный, увы, пожалел о возмездье жестоком,

        Возненавидел себя, — что послушал, что так распалился, —

615 Птицу — вестницу зла, — чрез которую грех и причину

        Должен был горя узнать; ненавидит не меньше он лук свой,

        Руку свою и оружье в руке — безрассудные стрелы.

        Мертвой он ласки дарит и поздним стараньем стремится

        Рок победить и вотще применяет свое врачеванье.

620 Но лишь попыток тщету увидал и костер возведенный,

        Понял, что скоро в огне последнем сгорит ее тело,

        Стоны стал издавать, — ведь лик небесный слезами

        Не подобает влажнить! — исторгал их в печали из глуби

        Сердца: так точно мычит корова, когда перед нею

625 Молот ее сосунку, занесенный от правого уха,

        Бьет еще впалый висок и дробит его громким ударом.

        После того как излил он на грудь благовония скорби

        И, обнимая ее, свой долг не по долгу исполнил,

        Феб не вынес того, что семя его обратится

630 В пепел сейчас, из огня и утробы родительской сына

        Вырвал он и перенес к кентавру Хирону в пещеру;

        Ворону он воспретил, ожидавшему тщетно награды

        За откровенную речь, меж белых птиц оставаться.

        А между тем полузверь питомцу божественной крови

635 Рад был, он чести такой веселился, хоть труд был и тяжек.

        Рыжая как-то пришла, с волосами, покрывшими плечи,

        Дочь Кентавра; ее когда-то нимфа Харикло

        Около быстрой реки родила и имя дала ей

        Окиронея. Она постиженьем отцова искусства

640 Не удовольствовалась: прорицала грядущего тайны.

        Так, исступленье едва пророчицы дух охватило,

        Только зажглось божеством в груди у нее затаенным,

        Лишь увидала дитя, — «Для мира всего благодатный,

        Мальчик[111], расти! — говорит, — обязаны будут нередко

645 Смертные жизнью тебе: возвращать ты души им сможешь.

        К негодованью богов, однажды, на это решишься —

        Чудо тебе повторить воспрепятствует молния деда.

        Станешь ты — ранее бог — бескровным прахом, и богом

        Станешь из праха опять, два раза твой рок обновится.

650 Ты же, отец дорогой, бессмертный, и самым рожденьем[112]

        Веки веков пребывать назначенный, так сотворенный,

        Смерти возжаждешь своей, как будешь ты кровью терзаться

        Грозной змеи, восприняв тот яд пораненным телом.

        Из вековечного тут божества тебя сделают снова

655 Смертным, и нить разрешат триединые сестры-богини».

        Не досказала судеб, исторгла глубокий из груди

        Вздох, и слезы из глаз у нее заструились потоком.

        «Рок изменяет меня, — говорит, — не позволено больше

        Высказать мне, и уже замыкается речи способность.

660 Что мне в искусстве моем, которое только бессмертных

        Гнев навлекло на меня: предпочла бы не знать о грядущем!

        Вот уж как будто мое исчезает лицо человечье,

        Вот уж вкусна мне трава, бежать по широкому полю

        Тянет. В родную мне плоть, в кобылицу уже превращаюсь.

665 Но почему же я вся? — двуобразен мой ведь родитель!»

        Так говорила, но часть последнюю жалобы трудно

        Было уже разобрать; слова становились неясны.

        Вскоре уж то не слова и не ржанье кобылы как будто,

        Но подражанье коню: через время недолгое точно

670 Ржанье она издает и руками по лугу движет.

        Сходятся пальцы тогда, вот пять ногтей уж связало

        Резвое рогом сплошным копыто; длина возрастает

        Шеи ее и лица; часть большая длинного платья

        Стала хвостом; волоса, как лежали свободно вдоль шеи,

675 Гривою вправо легли. Соответственно вдруг изменились

        Голос ее и лицо. И по чуду ей дали прозванье.[113]

        Помощи, плача, молил Филирой от бога зачатый,

        Тщетно, Делиец, твоей. Не мог ты пресечь повелений,

        Что от Юпитера шли, а если пресечь их и мог бы,

680 Не был ты там: обитал Ты в Элиде, в лугах мессенийских.

        Было то время, когда тебя покрывала пастушья

        Шкура; посох держал деревенский ты левой рукою,

        Правой рукою — свирель из семи неравных тростинок.

        Память преданье хранит, что, пока ты был занят любовью

685 И услаждался игрой, стада без охраны к пилийским

        Вышли полям. Увидал их как раз Атлантовой Майи

        Сын,[114] их ловко увел и в дебри спрятал надежно.

        Кражи никто не узнал, — один лишь известный в деревне

        Некий старик; по соседству его величали все Баттом.

690 У богача у Нелея[115] стерег он луга травяные

        И перелески и пас табуны кобылиц благородных.

        Струсил тут бог и, рукой отведя его ласково, молвит:

        «Кто бы ты ни был, дружок, — коль кто случайно про стадо

        Спрашивать станет, скажи; не видал, и за то благодарность

695 Будет тебе: получай шелковистую эту корову».

        Дал. На подарок в ответ тот молвит: «Приятель, спокойно

        В путь отправляйся. Скорей проболтается камень вот этот».

        И указал он рукой на камень. А сын Громовержца

        Будто ушел и — назад, изменив лишь голос и облик, —

700 «Ты, селянин, не видал, не прошло ли вот этой межою

        Стадо коров? — говорит. — Помоги, не замалчивай кражи.

        Дам я за это тебе корову с быком ее вместе».

        А старина, увидав, что награда удвоена: «Стадо

        Там под горой», — отвечал. И было оно под горою.

705 Внук же Атланта, смеясь, — «Мне меня предаешь, вероломный?

        Мне предаешь ты меня?» — говорит, — и коварное сердце

        В твердый кремень обратил, что доныне зовется «Указчик».

        Древний позор тот лежит на камне, ни в чем не повинном.

        Ровным полетом меж тем поднялся кадуцея[116] носитель

710 И, пролетая поля мунихийские[117], милый Минерве

        Край озирал и сады просвещенного видел Ликея[118].

        В день тот самый как раз, по обряду, невинные девы

        Над головами несли к торжественным храмам Паллады

        Чистые, должные ей, в венчанных корзинах святыни.

715 И, возвращавшихся, бог увидел крылатый и прямо

        Не продолжает пути, но кругом его загибает.

        Как, потроха увидав, из птиц быстрейшая — коршун,

        Робкий еще, между тем как жрецы вкруг жертвы толпятся,

        Кругом летает и сам отлетать не решается дальше,

720 Жадный, парит над своей добычей, махая крылами, —

        Резвый Киллений тогда над актейской твердынею[119] так же

        Ниже и ниже летал и кружил все на том же пространстве.

        Сколь блистательней всех меж звезд небесных сверкает

        Люцифер, ярче ж тебя золотая, о Люцифер, Феба,

725 Так меж девушек всех намного пленительней Герса

        Шла, и всего торжества, и подружек своих украшенье.

        Ошеломлен красотою Юпитеров сын, повисает

        В небе он, весь раскален, как ядро, что пращей балеарской[120]

        Брошено, кверху летит, своим раскаляется лётом

730 И обретает лишь там в нем дотоле не бывшее пламя.

        Путь изменил он, летит он на землю, небо оставив,

        И не скрывает себя: до того в красоте он уверен.

        Но хоть надежна она, помогает ей все же стараньем.

        Волосы гладит свои, позаботился, чтобы хламида

735 Ладно спадала, чтоб край златотканый получше виднелся.