Методом исключения - Владимир Турунтаев

— А чего лапы распускаешь? — огрызнулся Суслик.

Его впихнули в машину.

— И куда ж это вы меня волокете, мужики? — с надрывом в голосе спросил он.

— Потерпи, скоро все узнаешь, — пообещал ему Орехов.

На выезде из Верхней Пышмы он опять зашебутился:

— А где ордер на арест? Прошу предъявить!

— А мы тебя не арестовывали, Рябов! — разъяснил ему Орехов.

— Так дайте мне выйти! — потребовал Суслик и сделал попытку дотянуться до дверцы. — Если я не арестован!

Савельев отвел его руку.

— Побеседуем, а тогда и определимся, — сказал Орехов.

Суслик нервно всхохотнул.

— С каких это пор на беседу волокут под конвоем? Или я чего-то не понимаю. Хоть бы объяснили, чего я такого сделал.

— Ну, Рябов, ты ж не новичок!

— Старое вспомнили? — взорвался Суслик. — Так я давно исправился!

— …И должен знать, — продолжил Орехов, — что каждое сказанное тобою слово должно вноситься в протокол. А в машине писать протокол несподручно.

— На хрен мне ваш протокол, если я не виноват! — заорал Суслик. — Имею я право знать, за что вы меня замели?

— Не прикидывайся девочкой! — бросил ему Савельев.

— Только без намеков!

— Ведь прекрасно знаешь, что вчера натворил!

— Ну, гражданин начальник, это уже выходит за рамки! — Суслик чуть не задохнулся от возмущения. — Надо же: все-то они про меня знают! Да сколько ж вам надо повторять, что я давно не ссорюсь с Уголовным кодексом! Чту его, как папу своего покойничка. Честно, мужики: кодекс у нас замечательный, и если б не вы, работнички-уголовнички, то у меня к нему и претензий бы не было… Вы из него делаете пугало…

— Помолчал бы лучше, — цыкнул на него Савельев.

Но Суслика неожиданно поддержал Орехов:

— Ты, Рябов, интересно рассуждаешь, но однобоко. Я, со своей стороны, могу сказать, что не такой уж он замечательный, этот наш Уголовный кодекс. Если бы он соответствовал всем необходимым нормам, то ты, Рябов, все еще вкалывал бы на лесоповале. Тебе какой срок давали?

— Три года.

— А домой вернулся через год. Неправильно это.

— Вот здорово: ментам кодекс не нравиться! — с наигранным удивлением воскликнул Суслик. Похоже на провокацию, а?

— Ну вот тебе конкретный пример, — продолжал Орехов. — Предположим, ты поразил человека отточенной отверткой в самое сердце…

— А! Кажись, соображаю, что вы мне шьете! — яростно вскинулся Суслик. — Потому, значит, и пригласили побеседовать!

— Это же только пример! — сказал Орехов.

— Ладно! — энергично кивнул Суслик. — Тогда так: к примеру, кто-то из вас двоих шлепнул меня выстрелом в сердце. Отвертка вам ни к чему, у вас под мышкой по «макарову»…

— И если твоя жертва…

— Вон его жертва! — кивнул Суслик на Савельева.

— …скончалась на месте, мгновенно и безболезненно, то, согласно нашему замечательному Уголовному кодексу…

— Статья сто вторая! — мгновенно подсказал Суслик.

— Точно: если убийство умышленное: то вплоть до высшей меры, — кивнул Орехов. — А если ты ткнул человеку отверткой, предположим, в печень…

— Предположим, он мне ее продырявил! — опять показал Суслик на Савельева. — Плохо прицелился из своей пушки, мазила!

— …и жертва скончалась в страшных мучениях на второй или на третий день, то это, согласно нашему кодексу, уже не убийство, а всего только нанесение тяжких телесных повреждений, повлекших за собою смерть. Даже если это сделано умышленно, больше двенадцати лет не получишь. Считаешь, это справедливо?

— Да, есть над чем поразмыслить, — согласился Суслик и поглядел в окошко. — Только зря вы на меня время тратите: я ни разу в жизни на «мокрое» не ходил!

Миновали железнодорожный вокзал и дальше покатили по улице Челюскинцев.

— Уже скоро, — сказал Орехов.

— А обратно тоже на «Жигулях»? — спросил Суслик. — Я ж не обязан тратить свои кровные на ваши тяпы-ляпы!

— Дай тебе Бог, чтоб мы ошиблись, — с усмешкой пожелал Суслику Савельев.

На протяжении всего этого разговора Орехов внимательно наблюдал за выражением лица задержанного, вслушивался в интонации его голоса и только поражался выдержке парня: ему прямым текстом обрисовали характер совершенного им преступления и даже назвали орудие, которым он воспользовался, — даже не вздрогнул. Еще и ерничает!

7

Когда прибыли в милицию, там лишь в дежурном отделении, за большим аквариумным окном, чувствовалось оживление. Две броско одетые пьяные девицы в окружении постовых милиционеров и дежурных что-то громко доказывали прокуренными голосами, а слушатели хохотали.

На третьем этаже, где находились кабинеты следователей, было пусто и тихо. Суслика усадили на стул, и Орехов устроил ему короткий допрос:

— Вам знакомо женское общежитие на улице Ясной?

— Ну допустим. Захаживал.

— Кто там у вас?

— Была одна.

— Кто именно?

— Ну, допустим, Лена. Пономарёва. А что такое?

— В какой комнате проживает?

Суслик наморщил брови.

— Кажись, в сто восьмой, — и опять спросил: А что такое?

Орехов и Савельев многозначительно переглянулись.

— Кого еще вы знаете в этом общежитии?

— Да больше никого!

— Может, кого-нибудь из подруг Пономарёвой или ее соседок по комнате?

Суслик потряс головой.

— Была там одна белобрысая кобыла… А что такое?

— Вы знаете Михаила Студенова?

Суслик удивленно вскинул брови:

— Кто такой?

— Короткая же у тебя, братец, память, — попенял ему Савельев.

— Не скажите! — обиделся Суслик. — Память у меня что надо! Только если я этого вашего Студнева…

— Студенова, — поправил его Орехов.

— Один хрен! — отмахнулся Суслик. — Только если я его отродясь в глаза не видел, то как, скажите, мне его помнить?

— Ох, Рябов, Рябов!.. — огорченно проговорил Орехов, подвигая на край стола листы с записью его показаний. — Прочитайте внимательно и напишите внизу: — С моих слов записано верно. И распишитесь.

Суслик сделал, как ему было сказано, и поднял на Орехова вопросительно-выжидательный взгляд живых, близко поставленных маленьких глаз, пошевелил остреньким, несколько вытянутым вместе с верхней губой носом.

— А дальше куда?

— Вперед, в кутузку! — сказал Савельев.

Суслик подпрыгнул со стула.

— За что?!

— Сам знаешь.

Суслик посмотрел на Орехова.

— Не надо загадок, гражданин следователь! Говори прямо: кого я убил?

— К счастью для него и для вас, не убили, а тяжело ранили Михаила Студенова, — ответил Орехов.

— Да вы что? — завопил Суслик. — Я ж вам… Я ж в глаза его не видал!..

— Вот завтра и разберемся, — сказал Орехов. — Если не виноваты, отпустим на все четыре стороны.

— Завтра! Вам хорошо говорить, а там мать всю ночь будет ждать меня! У нее сердце больное, может не выдержать…

— Дома есть телефон?

— У соседей, — Суслик сказал номер.

— Сообщим матери, — пообещал Орехов.

— Э!.. — встрепенулся Суслик. — Небось, скажите ей, что я арестован?

— Задержаны, — уточнил Орехов.

— Тогда уж не звоните совсем! — убито проговорил Суслик. — Лучше уж пускай думает, что я у Верки остался. А завтра вы меня так и так отпустите, я ж правда ни в чем не виноват!..

8

Утром следующего дня к Орехову явилась вызванная повесткой Таня Судакова. Узнав, что ей предстоит опознавать парня, который на ее глазах тяжело ранил Михаила, девчонка вся сжалась в комочек.

— Я его плохо… я не смотрела… — залопотала она тихим голосом. — Я… Я не смогу его узнать!..

— Но ведь он стоял рядом с тобой, и он к тебе обратился с просьбой! — уговаривал ее Савельев, который пришел сообщить, что для проведения процедуры опознания все готово, и нужно лишь пройти в соседний кабинет.

— Я… Я не видела его… Я на Мишу смотрела! — едва слышно лепетала Таня.

— Да ты вспомни: когда он попросил тебя позвать Пономарёву, в этот момент ты наверняка взглянула на него! — продолжал давить на нее Савельев.

— Не знаю!.. — Таня вскинула на него испуганные глаза. — Я же на Мишу только смотрела, и опять опустила голову, так что густая челка совсем закрыла глаза.

— А может, все же взглянешь на парней? — спросил Савельев. Ну не опознаешь и не опознаешь…

Однако девчонка была уже в слезах.

— Не надо! Я боюсь! Отпустите меня!.. — тихо подвывала она, некрасиво кривя рот.

Орехов шепнул оперу:

— Ладно, все, — сделал в повестке отметку и отпустил Таню с миром.

Когда она выходила из кабинета, он увидел мелькнувшие в коридоре белокурые патлы Режиковой и, подскочив к двери, не дав девчатам перемолвиться словом, позвал Нину в кабинет.

Она и глазом не моргнула, когда перед нею предстала троица разномастных обитателей кутузки: один, худой верзила с помятым лицом, угрюмо глядел поверх ее головы; другой, круглоголовый крепыш, криво улыбаясь и посверкивая золотой фиксой, мерил ее нагловатым раздевающим взглядом водянистых глаз. А третий…