Кругом слоны, Миша - Константин Смелый

За час до закрытия он даже достал телефон. Открывая браузер, улыбался от облегчения. Ему снова было интересно, что пишут в интернете.

Но выяснить, что же там пишут, ему не дали. Средний возраст публики неожиданно подскочил года на полтора. На второй этаж поднималась Мишина жена с подносом в руках. Бывшая жена. Миша в панике посмотрел на перчатки. Он не успевал незаметно убрать их со столика. Жена ещё шла по спиральной лестнице, но уже глядела прямо на него. Между тем средний возраст продолжал расти. Стрелка подползала к отметке «тридцать». За женой поднимался владелец трёхэтажного коттеджа на берегу озера. Мелкий железнодорожный начальник Вальгрен. Миша знал, что будет дальше. Ну естественно. Ну не могли же они просто поулыбаться и помахать ручками из прекрасного далёка. Найти себе место в глубине зала. Завались же было свободных мест, одно другого дальше. Нет, нужно было рвануть прямо к его столику. Замутить сеанс дружеского общения.

— Привет, Мишка! — жена зависла над ним со своей улыбкой. — Тоже в цивилизацию выбрался? — и, не дожидаясь ответа: — Не возражаешь, если мы составим тебе компанию?

— Нет, конечно! — Миша сдвинул перчатки на край столика. — Вэлькомна! Хэй, Сёрен!

— Tjänare, — бросил Вальгрен запанибрата.

От его глаз расходились добрые морщинки. Вообще, мужик Вальгрен был неплохой. С чувством юмора. И правая тройка сверху, которую Миша делал ему осенью, в широкой ухмылке смотрелась отлично. Но сейчас Вальгрен был не к месту. Оба они были не к месту.

— Vi har just varit på bio, — сообщила жена, усаживаясь напротив. — Tänkte det skulle va gott med en liten matbit efteråt. Eller hur, Sören?

Она опустила поднос рядом с перчатками. На подносе стояли два апельсиновых сока и блюдце с вегетарианским бутербродом. Вальгрен приставил второй бутерброд — с беконом. Перетащил стул от соседнего столика. Сел. Охотно подтвердил, что да, были в кино. Да, решили перекусить.

— Что смотрели? — спросил Миша.

Он понял — с ужасом и ненавистью ко всем на свете, — что устал больше, чем думал. Ему не хватало сил на светскую болтовню по-шведски. Тем более с участием жены.

— Vad har vi sett? — перевела/переспросила жена. Как обычно. Вальгрен произнёс английское название и заговорил слова, которые Мишу вообще не интересовали.

Кивая в такт словам Вальгрена, жена протянула руку за соком.

— Ой, а ты не один? — она отдёрнула руку. Бросила взгляд в сторону туалета. — Я только щас заметила, что перчатки женские, — она согнулась над столиком и запустила руку за спину, как будто хотела одёрнуть свитер. Её ноздри втянули воздух над перчатками.

Вальгрен замолчал. На его лице повисла добродушная улыбка. Он никогда не требовал немедленного перевода. Как-то раз объяснял даже, почему. Мол, одно из двух: или переведут позже, или его это не касается. Хороший всё-таки мужик. Как-нибудь в другой раз — хороший мужик.

— Один, конечно! — возмутился Миша. — А это — откуда я знаю — забыл кто-то. Надо на кассу отнести не забыть…

Секунд пять жена изучала его глаза. Пока он их не опустил. Ему и до развода было не по себе от этого взгляда. Теперь, после развода, да ещё после бдения над перчатками, — ему стало жутко. Когда она его завела, взгляд этот? После переезда? В Швеции он у неё точно был с первых дней. Когда он пить начал на второй месяц, пока на курсы ещё ходил, — да, сто процентов так смотрела. Чуть ли не каждый вечер. Он и пить-то бросил, главным образом, чтобы не смотрела больше. По крайней мере, чтобы не каждый вечер.

— Аа, — сказала жена.

Вальгрен пил сок. Жена огляделась. Среди столов бродил пакистанский студент Захид Икбал, облачённый в передник и синюю футболку с названием кафе. Он собирал грязные кружки и был самым счастливым человеком в городе, где я живу, потому что уже нашёл работу, но ещё не успел безнадёжно влюбиться. Когда он проходил мимо, жена окликнула его. Вот, забыл кто-то, объяснила она, протягивая перчатки. Пожалуйста, отнеси на кассу для сохранности. Захид Икбал взял перчатки, вспыхнув пакистанской улыбкой. Большое спасибо, сказал он. Шведский он ещё понимал так себе, но «кассы» и контекста было достаточно. Он спустился на первый этаж и отдал перчатки Сандре на кассе. В понедельник за ними пришла студентка Руся из Житомира. Была рада без памяти, что перчатки никуда не делись.

— Förlåt, Sören, — жена виновато потрогала Вальгрена за локоть. — Fortsätt.

Вальгрен заверил всех, что ничего страшного. Продолжил говорить слова. Его пальцы аккуратно разворачивали упаковку бутерброда с беконом.

— Ушэкта, Сёрен, — Миша потрогал Вальгрена за другой локоть. — Дэ эр эн сак сом я мосте фрога хеннэ по рюска.

Вальгрен дружелюбно заткнулся, укусил бутерброд и перестал существовать.

— И что же это ты такое меня хочешь спросить? — застыла жена.

Миша взялся за край столика.

— Ты знала всё, да? Всю дорогу?

Он пытался отплатить ей таким же взглядом. Выходила жалкая пародия. В её лице абсолютно ничего не изменилось.

— Что я знала? Ты о чём, Миш?

— А ты не знаешь, о чём я? — он скрючил харю, полную презрения.

— Нет, — она покачала головой. — Понятия не имею.

Секунду или две Мише казалось, что ему сдавили горло. Было трудно дышать.

— Я о том… Я о том… — столик задрожал. Миша отцепился от него и прижал руки к коленям. — Я о том самом…

Пока оставался шанс, что жена и правда не знала, он не мог договорить. Не мог объяснить, что в ту субботу, после Бельского, она слишком быстро ему поверила. Слишком мирно согласилась ехать на день раньше. Тогда он не обратил внимания — у него не было никакого внимания, он еле соображал, что делает, — но потом-то почему не задумался? Ведь помнил же, всегда прекрасно помнил. В районе одиннадцати он вернулся с Обводного. Машину поставил прямо у подъезда. Поднялся в квартиру и с места в карьер объявил: выезжаем сегодня. Отменяй Арсёновых, звони всем друзьям, собирай Катьку. Нету времени ни на какие проводы. Наплёл, что звонили из Швеции, сказали приехать на сутки раньше, иначе квартира им достанется плохая — то ли в лесу, то ли без ванны. Так что руки в ноги. Тёща раскудахталась, Катька разревелась, что с подружкой не дали попрощаться. А жена хоть бы хны. Спросила, кажется, не ослышался ли он, когда со Швецией разговаривал. Мол, по телефону, по-английски. И — ну да, ну точно — посмотрела этим взглядом. Именно тогда. Первый раз. Посмотрела и всё: ни одного писка, ни одного сомнения. Собрались, сели, поехали.

— Так ты не знаешь, о чём я? — повторил Миша. Его колотило от бессилия. — Ты не знаешь?

Да не могла она не знать! Ведь про чушь с квартирой даже не заикнулась, когда приехали! Они три часа проторчали тогда в жилконторе. Ждали, пока там обзвонят пол-Швеции и выяснят, как бы так выдать ключи на сутки раньше даты заезда. Три часа — и ни одного вопроса. Ни одного укора. Только этот грёбаный пытливый взгляд исподтишка. Три часа сидела, как мать Тереза. Развлекала Катьку, практиковала шведский с другими посетителями. Да знала она! Всё знала!

— Миш, ты меня пугаешь, — нахмурилась жена. — У тебя всё в порядке? Что-то на работе? Или родители? — она тревожно выпрямила шею. — Как они? Я им две недели назад звонила… Честное слово, Миш. Я не знаю, о чём ты.

Теперь она рассматривала его с брезгливой материнской заботой. О бля ДИ, о бля ДА. Этот взгляд она точно завела себе в Швеции. Чередовала с тем, другим. Особенно в первый год, когда пил. Если того, пытливого взгляда он боялся, то этот, материнский, в конце концов стал доводить его до белого каления. И даже после развода, сучка. Позволяет себе. Хватает наглости сучке.

— Ага, — процедил Миша. — Ага.

Или тоже — до Швеции? В день отъезда уже так смотрела? Или ещё раньше? А он не замечал просто? Она ведь зудела ему всю совместную жизнь, что он ни фига не замечает. Его мать зудела всю жизнь, что он ни фига не замечает. Березина в клинике — и та каждый месяц втирала ему, как важно быть внимательней «к малейшим переменам в эмоциональном состоянии пациента». А если он ни фига не замечал, как долго он ни фига не замечал? Сколько лет жена смотрела на него всеми своими взглядами? Сколько лет она знала? Откуда она знала?

Миша вскочил на ноги. Сорвал со стула пальто. Пока надевал, из рукава вывалился шарф. Он подобрал его с пола. Свирепо намотал на шею. Нагнулся в сторону ночи за стеклянной стеной и схватил пакеты с покупками.

— Миша! — жена начала вставать, прижав к груди скомканную руку. — Миша, подожди…

— Да пошла ты, — он постарался, чтобы «п» в «пошла» напомнило плевок. — Сиди, где сидишь. Скажи этому, что я плохо себя чувствую, — он повернулся к Вальгрену, который как раз вернулся из небытия вместе с подкисшей улыбкой. — Хэй до, Сёрен. Де ва кюль ат сес.

Он поскакал вниз по спиральной лестнице. По дороге задел пакетом лицо Захида Икбала — тот поднимался навстречу. От удара Захид Икбал завалился на поручень и сползал по нему, хватая руками воздух, пока не рухнул навзничь на керамический пол — под испуганный крик Сандры на кассе и прекрасной лошадницы семнадцати лет, которая сидела на первом этаже с подругой и ела ванильное мороженое. Миша не оглянулся. Он выбежал на улицу и направился к машине, припаркованной в двух кварталах от кафе.