Боец тишины (СИ) - Стас Северский

дело. Многим я ему обязан был, он мне немалым обязан стал. Только дело в другом. Он мне не

просто начальник, а я ему – подчиненный. Мы друг другу не просто соратники. Он, командир мой,

как отец мне, а я, боец его, как его сын. Он один обо мне все время думает, всеми силами оберегает,

как и я – его. Все я за него отдам, за Игоря Ивановича Загоройко, как за страну свою великую.

– Сказочник ты у меня, Слава.

– А как же? Служба такая – сказки да легенды для людей сочинять.

– Немудрено, что ты Снегирева замучил.

– Виноват, Игорь Иванович. Он меня, просто, раззадорить старается, а я и так задорный – вот и

выходит, что у него только разозлить меня получается.

– Вижу, долго вы с ним вдвоем не выдержите.

– Трудно нам с ним – особенно последнюю неделю тяжело стало. Он, просто, к стае привык, а я –

к одиночеству.

– Ничего, не долго вам осталось общество друг друга терпеть. Время подходит.

– Понял я, что подходит.

Игорь Иванович стряхнул с кителя только ему заметную пылинку, кивнул головой, оглянулся на

одиноко стоящее дерево.

– Наш человек еще не попал под подозрение. Но они подозревают, что среди них чужой.

26

– Понял.

– Через шесть суток ты в ночь выезжаешь.

– Шесть суток?

– Время не ждет. Заканчиваешь подготовку, возвращаешься и – вылетаешь.

Я мысленно пронесся по маршруту, проехал на поезде по рельсам, проплыл на пароме по морю,

промчался на машине по дороге и пролетел на самолете по воздуху. Черт… Из Москвы – в

Петербург, из Петербурга – в Осло, из Осло – в Берлин, а из Берлина… Стоп. Дело осложнилось.

Мне придется поехать и в Тронхайм. Я в таком деле без страховки никак не обойдусь. А свои

страховочные документы и деньги я оставил в Тронхайме. А главное, – я оставил там свою

технику, о которой командир не гадает не ведает.

– Понял. А вы мне сутки в одном глухом и тихом городке на ваше решение в качестве кости

подкинете?

– В тихом и глухом, нет, а… Ты через обе столицы поедешь.

– А в одной из столиц на ваш выбор сутки подкинете?

– А что ты в них не видел?

– Ничего из того, что за последние годы перестроилось.

Игорь Иванович разом поник и посуровел.

– Старайся, Слава. Выбейся из сил, только сделай все, как следует…

– Сделаю.

– Я так устал, Слава.

– Я тоже.

– Ничего, на кладбище отдохнем.

– Мне и на кладбище особо отдыхать не придется, Игорь Иванович… Меня ведь даже похоронят

под чужим лицом, под чужим именем… Так что служба моя и после смерти пойдет своим чередом

– отставки мне и посмертной не видать вовек.

– Прилетишь – проверишь все подходы.

– Так точно.

– Ты поосторожнее только, потише.

– Так точно, Игорь Иванович, – ниже травы, тише воды.

– И нервы в порядок приводи срочно. Сорвешься – так только в пропасть. Сорвешь ты операцию,

я тебя… Ясно тебе?

– Ясно.

Игорь Иванович – единственный человек, которому я подчиняюсь, и единственный человек,

который обладает связными сведениями обо мне. Зато по его приказу я исполняю все задачи –

просто все. Я у начальника и следопыт, прослеживающий скрывающихся, и следователь,

выпытывающий скрываемое. У него я и оборотень, меняющий обличья, и волшебник,

обращающий свою слабость в силу, а чужую силу в слабость. Сильных я – совращаю и подавляю, а

слабых – освобождаю и соблазняю. Я убеждаю умных и задуряю глупых. Так ведь у людей

заведено – умные готовы противостоять только глупости, а глупые – только уму. Добрые –

сражаться с одним злом, а злые – с добром. Я просто применяю против противника его же оружие,

всегда помня, что в вооруженной мечом руке щита нет. На готовую к нападению, а не к защите,

руку я обычно и нацеливаюсь, и набрасываюсь. Я знаю людей. Мне известны их страхи и желания

– и явные, и скрытые. Мне неведомы их страхи и желания – они изучены мной. Так что я, “волк”,

вижу их, людей, всегда четко и ясно – как снаружи, так и изнутри. И, как серый волк, я вербую

друзей и убиваю врагов, ворую чужое и возвращаю свое, повинуясь Ивану царевичу, – точнее,

Игорю Ивановичу. Я пускаю в ход все силы и все оружие. Кладу в могилу или в постель всех, на

кого мне начальник пальцем покажет, и терзаю волчьими клыками все страны, в которые он ткнет

пальцем на карте. У меня есть лишь один принцип – служить Отечеству. Других – нет. Никаких. И

пусть некоторые несведущие меня презирают, – мне плевать. Самураи всегда смотрели свысока на

ниндзя. Но еще ни один правитель не обходился одними самураями – все властители обращались

при нужде к таким, как я.

27

Я начал загружать в голову мысли Ульриха Ларсена, готовясь надеть его лицо и стать им, –

человеком, в обличии которого я обычно брожу по белу свету за пределами наших секретных

частей, в которых я появляюсь под другими именами и лицами.

Глава 7

По воде, по земле, по воздуху… Петербург оставил в памяти такой же серый след, как Тронхайм.

Будто везде теперь так промозгло и сумрачно. Пока плыл – штормило, и я не выспался. Из-за

дорожных передряг не выспался и в Тронхайме. Хмурое предгрозовое небо подсказывает, что будет

турбулентность, и я снова не высплюсь, вылетев из Осло и прилетев в Берлин. Сижу в ожидании

крыльев уже с час и слепо смотрю в потолок – скучаю. А от скуки и нервничать начинаю сильнее –

вида не показываю, а неспокойно становится.

Есть хочется жутко. Такой голодный, что проглотил бы… Но Степан Петрович не одобрил бы

такой прожорливости перед ответственным делом. Остается только тихонько радоваться, что в

стране с мясом трудно и меня ничто особо не искушает. Разве что рыба. А рыба тоже вообще

неплохо… Привык я к ней – за семь лет трудно не привыкнуть. И к стране этой – привык. С годами

мне ее даже покидать тяжело стало. Нравится она мне – норвежцы. И страна их нравится –

Норвегия. Я и к шведам притерпелся, и к немцам притерся, и к англичанам подход нашел, но

только с русскими и норвежцами я на одном языке разговариваю. Не в смысле, что я не знаю

шведского, немецкого и английского, – имею в виду, что одних норвежцев я понимаю почти так же

хорошо, как наших – русских.

Немец в строгом облачении кабинетной крысы оторвал меня от размышлений – обратился ко мне