Толпа героев XVIII века - Евгений Анисимов

Все ходатаи и просители за Марию, выслушивая рассуждения и шутки государя, понимали, что дело не в бессилии самодержца изменить подвластные ему законы и не в примере Поспелова. Просто все знали, что младенцы, убитые Гамильтон, возможно, были детьми самого Петра, и именно этого, как и измены за его спиной, царь не мог простить своей бывшей фаворитке.

14 марта 1719 года преступницу возвели на эшафот, устроенный на Троицкой площади. Она же все еще продолжала верить, что государь ее помилует. Чтобы разжалобить монарха, Гамильтон облачилась в праздничное, белое платье с черными лентами и, когда появился Петр, встала перед ним на колени. Государь помилования ей не объявил, но обещал, что рука палача ее не коснется – известно, что во время казни палач грубо хватал казнимого, обнажал его и кидал на плаху… Гамильтон и окружающие замерли в ожидании окончательного решения царя. Он что-то прошептал на ухо палачу, и тот вдруг взмахнул широким мечом и в мгновение ока отсек голову стоящей на коленях женщине. Так Петр, не нарушив данного Марии обещания, заодно опробовал привезенный с Запада особый палаческий меч – новое в России орудие казни, впервые тут использованное вместо примитивного и грубого топора.

Современники писали, что после казни государь поднял голову Марии за ее роскошные волосы и поцеловал в неостывшие еще губы, а затем стал объяснять своим помертвевшим спутникам особенности кровеносных сосудов, питающих мозг человека. После показательного урока анатомии голову Марии было приказано заспиртовать в Кунсткамере, где она и пролежала полвека в банке вместе с монстрами коллекции первого русского музея. В 1780 году директор Санкт-Петербургской академии наук княгиня Е.Р.Дашкова, наводившая порядок в этом учреждении, заметила, что в Кунсткамере идет большой перерасход спирта. Обычно грешили на служащих, которые, подобно служителям зоопарка, экономившим мясо на зверях, спирт в экспонаты недоливали, а в расход его, тем не менее, писали. Чтобы это безобразие прекратить, спирт для экспонатов коллекции Рюйша (знаменитая коллекция монстров в банках) настаивали на лютом черном кайенском перце, затруднявшем его потребление любителями хмельного. А тут выяснилось, что спирт расходуется на какие-то две головы, которые хранятся в подвале, в закрытом сундуке. Выяснилось также, что в банках находятся головы Виллима Монса и Марьи Гамильтон. Дашкова донесла о страшной находке императрице Екатерине II. Та приказала доставить банки во дворец, рассмотрела их, подивилась тому, что лицо Марии еще сохранило следы красоты, и распорядилась головы где-нибудь закопать, что и было исполнено.

Впрочем, у этой истории есть свое продолжение. Один из иностранцев, побывавших в Кунсткамере в 1830 году, рассказывал, что посетители, развесив уши, слушали рассказ сторожа о том, что некогда государь Петр Великий приказал отрубить голову самой красивой из своих придворных дам и заспиртовать ее, чтобы потомки знали, какие же красивые женщины родятся на Руси, и при этом показывал на заспиртованную в банке голову двенадцатилетнего красивого ребенка с нежным лицом и длинными ресницами, а потом за рассказ получал двугривенный «на водку».

Любопытно, что история Марии Гамильтон неожиданно аукнулась и за границами России. В Шотландии, на родине предков Марии, в народе была сложена баллада, которая сохранилась в записях великого шотландского романиста Вальтера Скотта. Героиня баллады Мария Гамильтон заворачивает в фартук рожденного от царя ребенка и бросает его в бурное море – времена наступили уже романтические, про ночное судно упоминать было невозможно…

Цесаревна Анна Петровна: жизнь и смерть шкиперской дочки

В этот, как обычно в Петербурге, хмурый день 12 ноября 1728 года с покойной шкиперской дочкой Анной Петровной пришли проститься сотни петербуржцев. Это были в основном корабельные мастера, офицеры, моряки – словом, верные товарищи и сослуживцы великого русского корабельного мастера и шкипера Петра Михайлова, более известного миру как Петр Великий… За много лет до этого дня там же, в Петербурге, в феврале 1712 года, в скромной тогда Исаакиевской церкви проходил обряд венчания. Два десятка моряков и их принарядившиеся жены толпились в тесном пространстве деревянного храма. Со стороны казалось, что это обычная свадьба жителя Адмиралтейской слободы новой русской столицы – шкипера, мастера или артиллериста. На самом деле венчался русский царь Петр Алексеевич и его давняя боевая подруга Екатерина Алексеевна. Как известно, брак Петра I и Екатерины долго не был освящен церковью. И вот в 1712 году царь решил узаконить свой начавшийся еще в 1703 году сердечный союз с Екатериной. Присутствовавшие на церемонии венчания в церкви увидели любопытную сцену. Жених и невеста шли вокруг аналоя, а за ними, держась за юбку матери, неуклюже топали две маленькие прелестные девочки. Старшей, Анне, было четыре, а младшей, Елизавете, три года от роду. Так были узаконены, или, как говорили тогда, «привенчаны» любимые дочери Петра, хотя мстительная народная память этой истории не забыла, и не раз в толпе императрицу Елизавету Петровну называли «выблядком», родившимся до брака, «в блудстве». Но Петру, как и в других делах, было наплевать на мнение народа, для которого он всегда держал наготове толстую палку. Понять, что в Исаакиевской церкви венчали царя, можно было только по тому, что гости дружной гурьбой отправились не в аустерию «Четыре фрегата», а в новопостроенный Зимний дворец, позже даже названный «Свадебным». Словом, этот февральский день 1712 года царь провел так, как и мечтал: пригласил приятных ему гостей, венчался в уютной церкви его родного морского ведомства, а потом, опередив всех, помчался в санках в свой еще пахнущий краской и свежим деревом дворец и вошел в большой зал, стены которого были завешены фламандскими шпалерами: дивные леса, могучие купы деревьев, мягкие, сглаженные вершины холмов. Все это расширяло пространство пиршественного зала: казалось, что за окном не мерзостный петербургский февраль, а весна, окрестности Антверпена или Гента и гости Петра собираются на просторной полянке среди округлых фламандских холмов под голубыми небесами – плафон зала был расписан в виде облачного неба, по которому плыли, надув розовые щечки, амуры.

Совсем не иллюзией был большой круглый стол, напоминающий столы современных международных конференций. Он был уже накрыт, когда приехал Петр и вместе со слугами укрепил над столом новую люстру на шесть свечей, которую две недели точил на своем токарном станке из черного дерева и слоновой кости. Потом, когда гости расселись вокруг стола, царь, вероятно, как всякий хозяин-умелец, с гордостью посматривал вверх на свое произведение, да еще и хвастался им больше, чем победами над неприятелем или успехами в законодательстве. А рядом в красивом платье сидела и скромно улыбалась его молодая жена.

«Общество было блистательным, – закончил свое донесение о свадьбе великого русского моряка английский резидент Чарлз Уитворт, – вино превосходное, венгерское, и, что особенно приятно, гостей не принуждали пить его в чрезвычайном количестве (как это – добавим от себя – обычно было принято за столом у Петра. – Е.А. )… Вечер закончился балом и фейерверком…»

Таким было первое появление в свете петровских дочерей. Впрочем, впервые Анна упомянута в Журнале Петра Великого 3 февраля 1711 года, когда «у Его царского Величества господа министры (то есть иностранные дипломаты. – Е.А. ) все обедали и довольно веселились, понеже в тот день была именинница маленькая царевна Анна Петровна». Это праздновалось трехлетие нашей героини. Девочки росли, окруженные любовью и лаской родителей. Их учили светским манерам, танцам, языкам (Анна знала немецкий, шведский, французский и итальянский языки, и до наших дней дошли написанные ею по-немецки поздравления отцу). Писать девочка начала в восемь лет и подписывала письма «Принцесса Анна», что вызывало бурный восторг царя. В 1717 году Екатерина, бывшая с Петром в заграничном походе, просила старшую дочку «для Бога потщиться: писать хорошенько, чтоб похвалить за оное можно и Вам послать в презент прилежания Вашего гостинцы, на чтоб смотря, и маленькая сестричка (то есть Елизавета. – Е.А. ) также тщилась заслужить гостинцы».

Иностранцы, бывавшие при дворе в начале 1720-х годов, поражались необыкновенной красоте подросших царевен. Похожая на отца, высокая, темноглазая, темноволосая, с ослепительно белой кожей, тонким станом, изящными руками, Анна отличалась от блондинки Елизаветы не только внешностью, но и нравом: была спокойнее, рассудительнее, умнее младшей сестры, ее скромность и застенчивость всем бросались в глаза. Как пишет современник, во время христосования на Пасху произошла забавная заминка. Когда знатный иностранный гость – герцог Голштинский – захотел поцеловать четырнадцатилетнюю Анну, она страшно смутилась, покраснела, тогда как младшая, Елизавета, «тотчас же подставила свой розовый ротик для поцелуя». Современники были в восторге от Анны Петровны. Один из них писал: «Это была прекрасная душа в прекрасном теле… она как по наружности, так и в обращении была совершенным его (Петра. – Е.А. ) подобием, особенно в отношении характера и ума… усовершенствованным ее исполненным доброты сердцем».