В небе Кавказа - Борис Ковальковский

— Слева «мессеры», — услышал он в наушниках.

Быстро набрав высоту, Лавицкий с другими истребителями пошел на сближение с противником. Огненные трассы распарывали воздух. Несущиеся раскаленные точки были то справа, то слева, то перекрещивались. Падали самолеты и с той и с другой стороны.

За истребителем Лавицкого увязался двухмоторный «МЕ-110». Свежевыкрашенный. На фюзеляже оскаленные пасти драконов. Это сразу бросилось в глаза. Николай уже слышал, что на фронт прибыла особая немецкая авиачасть. Ее самолеты называли «драконами».

— Ну что ж, «драконы» так «драконы», — сказал, увидев такой самолет, Николай. — Нам все равно вгонять их в землю. Одна масть — фашисты!

В этот момент его истребитель находился над Байдарами. Там, внизу, кипел бой. «Драконы» действовали активно. Чувствовался опыт.

Бой был особенно трудным. Труднее, чем предполагал Лавицкий. «МЕ-110» бил короткими и длинными очередями из пулеметов и пушек. Николай маневрировал, берег боеприпасы. Отвечал только, когда «драконы» подходили близко. Особенно напористым был один из них. Управлял им на редкость хладнокровный, опытный воздушный боец. Применял удачные маневры, умело уходил из-под прицельного огня. С ним у Лавицкого получилась дуэль не на шутку. Кто кого?

Николай опять зло выругался.

— Только таран тебя возьмет, фриц проклятый.

Он совершил боевой разворот и с максимальным набором высоты перевернул машину. Солнце на мгновение ослепило его. Из этого положения истребитель молнией ринулся на врага.

«Дракон» начал стрелять раньше времени. Хлестнул очередью вслепую, отвлекся и на какую-то секунду подставил фюзеляж. Николай дал очередь из пулеметов. Фашист ответил беспорядочными очередями, свалился в отвесное пике и загорелся.

Есть у летчиков такой термин: «Боевое напряжение авиации». Означает он количество боевых вылетов в сутки, за неделю, может, за месяц. Летчики 45-го истребительного авиационного полка делали за сутки по шесть-семь вылетов, находясь в беспрерывных боях. Николай за последнюю неделю сбил три самолета. Со станции наведения поступил приказ Дзусову:

— Подготовьте наградные материалы на летчиков, отличившихся в боях.

Я держу в руках наградной лист Лавицкого. Всего семнадцать строк: «На Севастопольском участке фронта с 10 июня по 2 июля 1942 года совершил 19 боевых вылетов. Из них на прикрытие портов — один, на сопровождение штурмовиков „ИЛ-2“ — двенадцать, на прикрытие наземных войск — два, на перехват — два. Провел 13 воздушных боев, причем сбил 4 самолета противника. Смелый и решительный воздушный боец. Вылеты в боях за Севастополь производились под непрерывным артиллерийским обстрелом и бомбежкой».

Если учесть, что за этот период эскадрилья капитана Аленина произвела 186 боевых вылетов, провела 107 воздушных боев и сбила 25 самолетов противника, вклад Лавицкого был значительным.

«Бои на Херсонесском маяке, — писал Лавицкий в письме, — сложные. Но представь себе, как дерутся наши ребята. Дерутся в самое тяжелое время, в последние дни защиты Севастополя. Вот потеряли восемь самолетов. За каждого нашего трех немецких свалили».

Лавицкий отложил в сторону карандаш, посмотрел на рядом стоявших офицеров и попросил закурить.

— Нет, дорогой, к тебе пришли просить. Не узнаешь?

Перед Николаем стоял улыбающийся Джола.

— Джола! А я вот тебе пишу. Слышал, ты был в госпитале. Думал своим посланием тебя обрадовать, а ты вот сам объявился.

— Объявился! Объявился!

Друзья обнялись. Посыпались обычные при таких встречах вопросы: как жил? что нового?

— А я вот уже отлетался! — сказал Джола. — Тяжелое ранение. Но я рад, что и от меня фрицам досталось.

В конце июня у защитников Севастополя создалось кризисное положение. Нанося огромный урон врагу, наши части сами несли большие потери. Остатки авиации Севастопольского оборонительного района вынуждены были перебазироваться на кавказские аэродромы.

3 июля 1942 года после восьмимесячной обороны Севастополь был оставлен.

Около двух недель авиационный полк подполковника И. М. Дзусова входил в состав дивизии генерала Климова. Бились с врагом в районе Ростова-на-Дону. После сдачи города вся истребительная авиация сосредоточилась в районе городов Грозного и Орджоникидзе.

На исходе было лето сорок второго года. Дул палящий ветер. Раскаленное солнце сумело выжечь все. Местность вокруг была всхолмленной, а там, за дымкой гор, виднелись шапки Кавказского хребта.

Сегодня, у Николая торжественный день. В штабе ему вручили орден боевого Красного Знамени. Разволновался он. А теперь, чтобы успокоиться, вышел из казармы, пошел бесцельно по дороге, в степь. Расстегнув ворот гимнастерки, прилег на нетронутую огнем войны траву. Внезапная тишина как-то сразу приобрела особый смысл. Он видел торопливую работу муравьев, возню жуков-скарабеев. Полной грудью вдыхал пьянящие запахи степного разнотравья. Вокруг в волнах ковыля расплескивались синие брызги уже отцветающих васильков. На душе было хорошо.

«Конечно, — думал Николай, — у нас на Смоленщине земля другая, но и эта, кавказская, мне дорога. И там и здесь человек бережет землю, поит ее влагой каналов, сажает лесные полосы, охраняет от пожаров».

Николай перевернулся на спину и увидел парящего в мареве неба хозяина степей и гор — орла. Клекот его был очень тревожным.

«Наверное, поблизости где-то есть гнездо». Лавицкий встал, осмотрелся вокруг. Там, почти у самых облаков, видны были развалины старинной крепости. На ее высоких стенах орлы вили гнезда. Свободная, сильная птица. Это, кажется, Максим Горький писал: «Лучше раз напиться горячей крови, чем триста лет питаться мертвечиной». Может, об орлах это? Цари по-своему ценили орлов, государственные гербы не обходились без них. Гитлеровцы, те тоже орла приспособили. Свастику он несет в когтях.

А истинные орлы взмыли сейчас в небо. Летчик им очень завидовал. Какая легкость, маневренность. Когда же это самолеты будут так совершенны, как эти вольные птицы?

— Лавицкий! Лавицкий! — послышалось издалека.

По степи шел высокого роста летчик. Он чуть-чуть прихрамывал. Что-то почудилось в нем уж очень знакомое. «Пашка! Ну, конечно же, он!»

— Пашка!

— Николай!

— Осторожно! Сломаешь ребра, медведь!

— Так, значит, покончено с госпиталем?

— Как видишь!.

— Ну, тогда повоюем…

Коротки встречи на аэродромах «подскока». Переночевали. Заправились горючим — и снова в путь. Прощание с местами, к которым привыкаешь, не обходилось в таких случаях без положенных фронтовых ста граммов. Выпили и на этот раз. Но кому-то показалось мало, и тогда появился боченок сухого грузинского «саперави». Можно было продолжать пир. Но Дзусов заявил категорически: