Нуманция - Александра Турлякова

— Посмотрел… — отвернулся, собираясь выйти.

— Господин? — позвала вдруг, и он обернулся к ней, задержавшись, — Спасибо… — промолвила негромко, глядя в глаза его, и он опешил от этой неожиданной благодарности, задрожали ресницы под нахмуренными бровями. Ацилия улыбнулась вдруг, — Скажите, что благодарности принимать приятнее, чем признания в ненависти?

Он выдохнул, откидывая голову назад, улыбнулся вдруг неожиданно, открывая белые зубы:

— Вон, на столе, твоя флейта, я нашёл её утром…

Ацилия дрогнула бровями удивлённо:

— Спасибо…

Он хмыкнул и вышел на улицу. Ацилия поджала губы. Неужели сердце его ещё способно на доброту? Ведь отпустил же он её тогда, в Нуманции, и у Овидия выкупил, но вчерашнее…Боги…Она закусила нижнюю губу и замотала головой, понимая, что вчерашняя пережитая боль и вчерашнее унижение затмевают всё! Святые боги.

Она вздохнула, поникая плечами. Выбираться надо отсюда.

* * * *

Полог палатки был подвязан и солнечный свет падал в атриум, освещая рабыню, сидящую на триподе посреди помещения, она расчесывала свои волосы, аккуратно разбирая ещё влажные тёмные пряди. Марк наблюдал за ней исподволь, покусывая кончик стиля, — он писал письма и приказы. Обдумывая содержание их, смотрел на девчонку, на её чёткий профиль; она сидела как раз боком к свету, а вторым боком к нему, свет очерчивал её лицо, и, увлечённая, она не замечала, что на неё смотрят. Но скоро солнце зайдёт, уже глубокий вечер, и в палатку входят лишь последние лучи. Девчонка осторожно провела по волосам гребнем, и дёрнула губами от боли, что-то осталось ещё в этой пряди, недочесанное.

Она из Нуманции, родилась в ней, родители её — коренные римляне, отец Гай Ацилий Юстас — скандальный сенатор, его обвинили в неблагонадёжности и выслали из Рима, посчитав опасным для Республики. Марций плохо знал, что именно опасного он сделал, но фигура сенатора сомнительная, он и сам-то об этом узнал через вторые руки, буквально перед тем, как оказаться здесь, в Ближней Испании. Ацилий Юстас — видный человек в Нуманции…был, один из подстрекателей бунта, только подливал масла в огонь. Хотя в Риме у него остались влиятельные и богатые родственники, если они узнают, что дочь его жива и в рабстве…

Марций вздохнул.

Маленький городок заявил о своей самостоятельности от Рима ещё во времена цензора Котона, более пятидесяти лет назад, и за это время успешно отражал все атаки римских армий. Это надо же, что позволили?.. Пока за дело не взялся новый консул — Публий Корнелий Сципион Эмилиан. Он разрушил Карфаген, что ему какая-то Нуманция в Испании. Хотя город выдержал осаду в восемь месяцев.

И она была там, по ту сторону стен…

Марций сощурил глаза, наблюдая за ней, спросил вдруг:

— Ты когда-нибудь в Риме была?

Она вздрогнула, повернула к нему голову:

— Нет…Я не покидала Нуманции… Далеко… Нет…

— Что с твоим отцом? Ты знаешь?

— Нет. — Она сверкнула глазами, хмурясь, — Он ушёл в Совет, и я больше его не видела, наверное, его уже нет в живых…

— У тебя были ещё родственники, кроме него?

— Старший брат…Гай…

— Что с ним?

— Я не знаю, с первых же дней осады его призвали на оборону, он был где-то на стене у Главных Ворот… По-моему, в восточном секторе…

— Моя центурия входила в город в этом месте. — Она промолчала, отворачиваясь, спряталась за стеной волос, — Там было жарко. Я потерял там почти половину своих легионеров…

Она вскинула голову, снова глянула ему в лицо, но ничего не сказала, и Марций снова спросил:

— На тебе была туника простолюдинки, я принял тебя даже за рабыню. Ты хотела сбежать таким образом? Чья это была идея?

— Моя! А что? — она дёрнула подбородком.

— Да ничего! — Марций пожал плечами.

— Если бы вы сразу знали, что я дочь Ацилия, вы бы не отпустили меня, да?

Он опять пожал плечами:

— Не знаю. Я сам себе удивлён. Но вряд ли меня купила твоя одежда, больше тронули твои слова…

Она вскинула брови:

— Вы, оказывается, умеете слушать?

— Представь себе. — Он сделал вид, что не понял её издёвки. Они помолчали некоторое время, и Марций сказал ей то, что могло быть ей интересным:

— Из города четыре тысячи человек взяли, многих казнили, остальных продали в рабство. Сципион Эмилиан приказал разрушить город до основания… Больше ты никогда его не увидишь. — Его голос был тихим, он не издевался над ней. И Ацилия задрожала от его слов, от тона его голоса, от прошлого, что уходило от неё безвозвратно. Вытащила из-за пояса флейту и поднесла к губам. Марций не шевелился, слушал её музыку, смешанную напополам со слезами и невыносимой тоской. Она плакала в ней, в этой музыке, рвала душу на части и себе, и ему. Не доиграла, оторвала её от губ, закрыла лицо руками и зарыдала.

Уж чего-чего, а слёз женских он не любил, они разрывали ему сердце, он вспоминал слёзы своей матери в далёком бессильном детстве, когда не мог ничего изменить. Поднялся и подошёл к ней, встал рядом, взял за плечи, прижимая головой к себе.

— Успокойся. Своими слезами ты ничего не изменишь…

Она дёрнулась, освобождаясь от него:

— Оставьте меня, бога ради… Вы тоже хороши… Мой дом…Моя Родина… Вам бы только всё жечь, всё рушить… Ненавижу вас всех, а вас особенно!

Вскочила на ноги, стирая слёзы с лица, и убежала к себе. Марций только проводил её глазами и вздохнул.

* * * * *

В этот вечер он аккуратно чистил свой меч. Сначала наточил точильным камнем с крупным зерном, потом подправил мягким оселком, внимательно осматривая против света острый режущий край, хмурился, щурил тёмные глаза. Видно было, что он любил свой меч, какими ласковыми были движения его, как с ребёнком, или любимой женщиной. Но Ацилия знала — у него их нет. Она следила за ним с угла, где сидела на триподе, расчесывая перед сном волосы. Теперь убрав точильные камни, Марций натирал лезвие меча мягкой тряпочкой, смоченной в масле. Почему-то её раздражали эти его движения, заботливые, аккуратные, неужели он мог быть таким только с оружием, только с орудием убийства? Разве это справедливо? Почему убивают людей, рушат города, сжигают дома, а любят и заботятся о мечах?..

Она вздохнула, и Марций поднял лицо. Спросил вдруг:

— Сколько тебе лет?

Она вспылила без видимой на то причины:

— Какая вам разница? Не всё ли равно?

— Ты из той породы женщин, что скрывают свой возраст? Думают, что этим они прибавят себе цену, заинтересуют…

— Нет, я не из той породы женщин, и никого я не собираюсь заинтересовывать, по-моему, действительно это не должно иметь для вас какого-либо значения… Мне девятнадцать!