Тайны Тарунинских высот - Георгий Травин

— Разрешите доложить, что об экономии боеприпасов я забочусь не меньше, чем товарищ начальник штаба группы. Но, кроме забот о снарядах, у меня есть еще и другая забота — о людях. И эту заботу я считаю главной. Представим себе, что почему-либо на этот раз немцы изменили свою тактику и засели в траншеи. Что тогда получится? Все огневые средства в немецких траншеях и стрелки останутся целы, в полной боевой готовности, и всей своей мощью обрушатся на нашу пехоту, пошедшую в атаку без обычной артподготовки. Необходимо добавить сюда еще психологический фактор: артиллерийская обработка позиций противника поднимает дух атакующих и деморализует обороняющихся. А тут и этого не будет. В итоге получится, пожалуй, похуже, чем было при прошлых штурмах.

— Правильно, — согласился генерал. — Надо все предусматривать. Да, противник может изменить тактику, и, чтобы не попасть впросак, мы должны действовать строго по Боевому уставу. Мы произведем артподготовку по всем правилам. Сколько времени дать тебе на артподготовку, полковник?

— Пятнадцать минут! — отвечал, не задумываясь, Буранов, и на лицах всех выразилось явное удивление. Обычно артподготовка длилась час-полтора, а Буранов просил четверть часа!

— Мало, — сказал генерал. — В этом случае жалеть снаряды нельзя.

— Я и не буду их жалеть, — возразил. Буранов. — Огонь я дам большой плотности. За четверть часа артиллерия, которой я располагаю, выполнит свою задачу. Все цели у нас хорошо разведаны и пристреляны, ни один снаряд не будет выпущен зря. Как установлено разведкой, особо мощных инженерных сооружений у противника здесь нет. Еще на учебном рубеже, — Буранов усмехнулся, — говорили, что это не линия Маннергейма. Часть дзотов и блиндажей уже разрушена, остальные мы уничтожим или подавим полностью в пятнадцать минут. За это я ручаюсь. И в траншеях живого места не оставим.

— Хорошо, — решил генерал. — Атаку начнем пятнадцатиминутной артподготовкой.

— Разрешите доложить план артподготовки?

Буранов в кратких словах изложил свой план. Всю артиллерию он разбивал на четыре группы. Три группы будут вести огонь по назначенным им траншеям, а четвертая — по батареям и наблюдательным пунктам противника. Переноса огня вглубь, что являлось для гитлеровцев сигналом того, что русские пошли в атаку, не будет. Огонь будет переноситься только с первой траншеи на вторую и со второй на третью, так что сила его будет все более наращиваться.

Генерал одобрил этот план и развернул рабочую карту, на которой было показано расположение частей на исходных позициях для штурма и стрелами обозначены направления ударов...

Через полчаса с кочек у блиндажа всех как ветром сдуло. Всюду началось большое оживление. Забегали связные и ординарцы, заработали телефонные аппараты.

В эту ночь Кузьма напрасно поджидал в землянке своего полковника с чайником, который был заботливо укутан в ватник. Чай оставался горячим до утра, но пить его было некому: Буранов в сопровождении адъютанта обходил огневые позиции артиллерии. Несколько батарей он подготовил для выдвижения на прямую наводку...

А гитлеровцы всю ночь, как обычно, пускали ракеты, освещавшие безжизненную равнину, изрытую окопами, которые казались пустыми, заброшенными, и их наблюдатели доносили:

— У русских все спокойно.

ГЛАВА X

«ЦЕПЛЯЙТЕСЬ ЗА НЕБО!»

Командующий группой немецких войск генерал Краузе любил одиночество и работал обычно в своем кабинете, устроенном в большом блиндаже, покрытом броневыми плитами из лучшей крупповской стали. Стены кабинета были сплошь завешаны коврами — большую коллекцию их Краузе вывез из Крыма. На фоне их особенно выделялась гипсовая белизна лица генерала, в котором каждая черточка, начиная с орлиного носа и кончая складочками у глаз, выражала высокомерие. На письменном столе выстроились в безукоризненную шеренгу и будто сами держали равнение телефонные аппараты. Командующий предпочитал выслушивать доклады и донесения подчиненных по телефону — входить в кабинет без крайней надобности не разрешалось даже начальнику штаба.

К фамилии Краузе так и просилась приставка «фон», но генерал не гнался за этим. Он не был бароном, но бароны (почище незадачливого фон-Штуббе) были у него на побегушках. Адъютант, который родовитостью мог поспорить с каким-нибудь герцогом, старательно чинил карандаши для Краузе и почтительнейше подавал ему плащ. А Краузе относился к адъютанту, как к телефонному аппарату.

После утреннего кофе генерал уселся в мягкое кресло за своим рабочим столом, но начальник штаба нарушил его покой экстренным телефонным сообщением: в 8.00 под Тарунином русские открыли сильный артиллерийский и минометный огонь, похожий на артподготовку, и, по всем признакам, намереваются штурмовать высоту.

Краузе надменно улыбнулся и сказал:

— Пусть!

На вопрос начальника штаба, не будет ли каких-либо новых приказаний, генерал отвечал:

— Никаких. Подтвердить прежний приказ: ни на волосок не отклоняться от принятой системы обороны.

Русская артиллерийская подготовка и предстоящий, возможно, штурм не тревожили командующего. Он был совершенно уверен, что все произойдет опять точно так же, как и прежде: русские еще раз разобьют лоб о несокрушимую Тарунинскую крепость, созданную не инженерами, а штабом. Самые мощные инженерные сооружения разрушаются русской артиллерией, а Тарунинская крепость стоит незыблемо. Она прочнее железобетона и стали. Все развивается систематически, все идет, как предусмотрено. Конечно, полевые караулы и наблюдатели в траншеях уничтожены снарядами и минами, но ведь это также предусматривалось. Они должны были пасть смертью храбрых — и пали. Возможно, что сегодня будет убито немецких солдат еще больше, чем вчера. Но разве большие потери умаляют славу полководца-завоевателя? Напротив. Тысячи трупов говорят о грандиозности сражений и величии полководца. Смерть — это ветер, раздувающий славу. Только поднявшись на горы трупов, можно достигнуть вершин полководческой славы. Солдаты для того и существуют, чтобы умирать на поле боя. Умереть в постели имеет право только полководец...

Казалось бы, для сверхчеловека, каким мнил себя Краузе, и людская слава — ничто, но это было не так: генерал ненасытно жаждал славы. Крым не утолил, а еще сильней распалил эту жажду. Ленинград сулил многое. Краузе понимал, что Ленинград значительнее Крыма. И был уверен, что решающая роль при штурме знаменитого города будет принадлежать ему. Разве кто-либо из генералов, командующих войсками на этом фронте, мог равняться с ним, завоевателем Крыма?

С обычным удовольствием Краузе стал рассматривать карту боевых действий, на которой так наглядно можно было видеть, как стиснуты русские в стальном кольце немецкой блокады. Глядя на карту, казалось: стоит еще чуточку нажать, и они будут раздавлены. Генерал понимал, что это только так кажется: в кольце зажата тоже сталь. Но все же был уверен, что русская сталь не выдержит — перегорит, размягчится в огне блокады.

В дверь деликатно постучали. Начальник штаба решился войти в кабинет, считая, что дела принимают слишком серьезный оборот. Он доложил, что командир дивизии Адлер в очень тяжелом положении и просит срочно прислать подкрепления.

— Опять этот Адлер! — сказал Краузе, более всего недовольный появлением в своем кабинете подчиненного. — Вчера он просил подкрепления и сегодня опять просит!

— Он просил, но не получил. Мы только обещали ему...

— Дорогой полковник, вы не хуже меня знаете, как плохо с резервами. Фронт чудовищно растянулся, Россия такая большая! Адлер должен держаться своими силами. Это нетрудно: у него превосходная система обороны. Шедевр!

— Простите, мой генерал, но система, как бы она ни была прекрасна, не может обороняться сама собой, без живой силы.

— Глупая шутка! У Адлера дивизия почти полного состава. Этого более чем достаточно для обороны небольшого участка. Если он не дал нам вчера преуменьшенные цифры своих потерь, то у него хватит солдат на отражение доброго десятка штурмов.

— Боюсь, что он дал сильно преуменьшенные цифры!

— А! Значит, он решил немножко поднажиться? Выгодное дельце! Хе-хе! Пускай!

Генерал Адлер бесился. Он выгнал из блиндажа своего командного пункта всех, кроме дежурного телефониста, и бегал из угла в угол, то и дело натыкаясь на стол, заваленный бумагами, и чертыхаясь. Нет, сегодня его ничуть не радовала возможность заработать на мертвых душах! На этот раз в донесении штабу группировки он преуменьшил свои потери не из корысти. Ему было досадно, что он так опростоволосился: ведь русские вчера и не думали наступать. Вчера была допущена грубая ошибка: роты слишком поспешили — заняли траншеи до полного окончания артподготовки. Сами полезли под огонь! Получилось очень глупо. Потеряно так много людей, что пришлось пустить в ход все резервы. Затребованные еще вчера подкрепления не прибыли и сегодня, хотя Краузе обещал, что двинет их немедленно. Для командира дивизии потери в людях не могли быть отвлеченными цифрами. Адлер тревожно соображал, хватит ли у него огневых средств и живой силы, чтобы расстрелять атакующие цепи русских, если они сегодня предпримут штурм, от которого вчера почему-то воздержались. Может быть, и сегодня никакого штурма не будет? А если будет? Ну что ж, ловушка, слава богу, в полной исправности. Она сработает, как и прежде. Фланкирующая позиция вчера себя не выдала и ничуть не пострадала. А она в ловушке — важное звено. Русские до сих пор и не подозревают о ней. И не должны подозревать, это самое главное. Сейчас она тоже помалкивает.