Ворон: Сердце Лазаря - Поппи Брайт

Оно улыбнулось, продемонстрировав идеально ровные зубы, и сказало бархатистым голосом, не мужским и не женским:

— Вы пишете для газеты?

— Нет-нет, — ответил он, удивляясь спокойствию в собственном голосе, ни следа поднявшейся внутри паники, страха, что его все-таки разоблачили. — Я всего лишь студент.

— О, — сказало оно извиняющимся тоном и моргнуло. Что-то было не так с его глазами, но что именно, он не мог сказать. Он снова бросил быстрый взгляд на фотографию, которую изучал до появления существа.

— Он по-настоящему хорош, верно? Не один из этих никто с их фетишистскими снимками для любопытных-но-не-покупающих.

— Да, — прохладно согласился Джозеф Лета, стараясь не выдать излишнего энтузиазма. — Хорош. Он, ну…

— Истинный, — решительно закончило за него существо. — Он истинный.

Джозеф Лета пристально уставился на фотографию, молясь, чтобы это ушло поскорее, удовлетворив свое любопытство. Оттиск назывался «Сцилла и Харибда». Как и большинство уже осмотренных, он изображал две туманных фигуры: та, что слева, широко раскинула длинные руки, запрокинув голову назад и выставив напоказ маленькие обнаженные груди. Та, что справа, была спиной к первой, свернувшись в тугой узел из мускулов и теней. Нечто маленькое, твердое и плохо различимое висело между ними на туго натянутой проволоке.

— К ней приближаться, — прошептало существо за его спиной, — страшно не людям одним, но и самым бессмертным.[14]

— Что? — переспросил он. — Что вы сказали?

Он обернулся, но существо уже удалилось, с легкостью растворившись в кучке посетителей у следующей панели.

Человек отер лоб и впервые осознал, насколько жарко на складе, где не было кондиционера, только огромные, старинные с виду вентиляторы медленно вращались под потолком. Он взмок от пота. Джозеф Лета захлопнул желтый блокнот и перешел к другому снимку.

Этот назывался «Удовольствия Тиресия», и впервые на этой выставке он увидел изображение с одной фигурой, точнее, с тем, что он поначалу принял за нее. Он наклонился поближе и увидел, что на самом деле это было наложенное изображение, два тела, занимающие одно и то же пространство. Он подумал, наверное, мужское изображение было наложено на женское, но судить с уверенностью было нельзя. Оба были увешаны полосками сырого мяса и внутренностями убитых животных, оба стояли в темном пятне крови, стекшей по их обнаженным телам и собравшейся в лужи у босых ног. Только лица остались четкими, незатронутыми ухищрениями фотографа: мужская и женская головы повернуты одна налево, другая направо.

Он понял кое-что еще тогда. На всех фотографиях была одна и та же пара, юноша и девушка; их черты настолько идеально повторяли друг друга, что они должны были быть братом и сестрой, возможно, близнецами. По шее прошелся холодок, словно порыв ледяного ветра. Джозеф Лета снова промокнул вспотевший лоб, отер руку о штаны и записал название оттиска.

За последней панелью, у задней стены галереи, стоял складной стол, а на нем подавали вино в бумажных стаканчиках и засохшие на вид ломтики белого сыра на крекерах. Джозеф Лета знал слишком много, чтобы пить или есть тут, поэтому проигнорировал пересохшее горло. Однако подошел к столу и собравшимся рядом людям, которые взволнованно говорили все разом. Он держался в стороне, дожидаясь возможности разглядеть толком самого художника — тот сидел за столом. У Джозефа Лета ушло чуть больше часа на составление полного каталога выставки, всего сорок три оттиска, и желтый блокнот был надежно зажат подмышкой.

Как только он понял, что для всех фотографий позировали одни и те же модели, то начал обращать внимание на названия. Они явно были неслучайны, а в закономерностях всегда скрыт ключ к пониманию, к сопоставлению нового поворота интриги и контекста. Большинство названий было взято прямиком из «Илиады» и «Одиссеи» Гомера, остальные из разрозненных фрагментов греческой мифологии. Только одна выбивалась из ряда, следовательно, заключала в себе разгадку к этому коду светотени. Несоответствующая фотография называлась «Ворон», отсылка к стихотворению, предположил он, а также каламбур: «Ворон» Джареда По. Впрочем, Джозеф Лета подозревал, что стихотворение может оказаться Розеттским камнем всей выставки.

На снимке была лишь одна модель, юноша, накрашенный как женщина. Его руки были скручены изолентой, и хрупкие крылья каким-то образом росли из худых лопаток. Только на этой фотографии модели было позволено смотреть в объектив. Уголок накрашенных губ юноши был приподнят в усмешке или рычании, животном выражении вызова и угрозы, и глаза сверкали порочным, тайным ликованием. Как и глаза существа, разговаривавшего с Джозефом Лета несколько минут назад, просто неправильно — каким именно образом, он пока объяснить не мог. Он сделал пометку: в будущих опытах больше внимания уделить Их глазам.

В толпе образовался просвет, и он увидел, как Джаред По беседует с женщиной самого обыкновенного вида, и та что-то записывает. Он не был похож на монстра, которого готовился увидеть Джозеф Лета, никаких ожидаемых телесных изменений или игр с переодеваниями. Фотографу было лет тридцать пять или немного больше, одет просто, в черную футболку и джинсы. Единственная приметная черта — двух-трехдневная щетина. Впрочем, у Джозефа Лета была всего пара секунд подивиться, как человек, выглядящий настолько нормальным, может стоять за подобными богохульствами; момент изумления, прежде чем он заметил сидящих по обе стороны за спиной Джареда По.

Они были теми самыми странными братом и сестрой с фотографий. Никакой ошибки, и он почувствовал себя так, словно увидел нечто не предназначенное для его глаз, словно должен был отвести взгляд. Он надеялся, что шок от увиденных во плоти близнецов не отразился на лице.

Женщина сидела слева, юноша справа, и крепко сжимал ладонь фотографа. Модели были одеты в одинаковые черные платья простого ниспадающего покроя, который подчеркивал линии их тел, слабые различия в мышцах и жировой прослойке. Они правда оказались близнецами. Он был уверен в этом, и почти уверен, что они были однояйцевыми близнецами, хотя в таком случае они не могли быть разнополыми от рождения. Потом женщина подняла голову и посмотрела прямо на него, и опять в открытом дружелюбном взгляде была неопределимая неправильность. Он снова почувствовал прилив жара, кожа покрылась мурашками. Он отшатнулся, едва удержался от того, чтобы опустить глаза. Она словно раздевала его взглядом, снимала слой за слоем, как с луковицы, маскировку и одежду, чтобы добраться до скрытой сути. Джозеф Лета почувствовал тошноту и головокружение.

— Вы неважно выглядите, — сказал голос. Он знал, что это было заговорившее с ним раньше существо, знал, что теперь на него устремлены две пары кошмарных глаз, прощупывающих тело, ум и душу, и от этого знания ему хотелось сбежать. Хотелось взять стальную мочалку и мыло, и оттереть с кожи их взгляды.

Вместо этого он стоял неподвижно и смотрел прямо на женщину-модель. Она улыбнулась, мягко, желая заставить его расслабиться, поддаться ложному чувству безопасности, но он знал, что она увидела правду. Она точно распознала, кем и чем он являлся, и вот-вот встанет и укажет на него, или прошепчет на ухо фотографу.

— Вы неважно выглядите, — громче повторило создание совсем близко. — Не желаете чего-нибудь выпить?

— Я в порядке, — ответил он, освобождаясь от пут взгляда сестры-близнеца. Он представил, как срывается с впившихся под кожу рыболовных крючков, как удаляется, оставляя клочки плоти на ржавом металле. Она бы оставила их себе как доказательство его существования. Он быстро уходил между рядами панелей, и фотографии казались ему горгульями-обвинителями, голодными стражами, готовыми в любой момент ожить, наброситься на него и растерзать.

Но он прошел мимо них, сквозь дверь и наружу, в теплую липкую ночь. Джозеф Лета продолжал двигаться, пока не отошел минимум на квартал от «Бумажных порезов», от собравшихся внутри тварей и гнусных фотографий. Тогда он остановился, задыхаясь, прислонился к телефонному столбу. В боку кололо, паника постепенно унялась. Он посмотрел вверх, в летнее небо, мимо сияния уличных фонарей — на тусклое мерцание звезд, — такие далекие и крошечные, как булавочные головки, и адское ничто между ними. Он вздрогнул, вспомнив глаза женщины, полные самодовольного триумфа. Они будут преследовать его с той же неизменностью, с которой созвездия простерлись над дельтой и излучинами Миссисипи. Они будут с ним всегда.

Он провалился, позволил любопытству взять верх над осторожностью, пришел прямо в расставленную на него — и него одного — ловушку. Это было так ясно теперь, так, блядь, очевидно: искусно скормленная дезинформация, сбивающие с толку маневры, перед которыми, как Они знали, ему было не устоять. Они выманили Возмездие из укрытия, Они увидели его лицо, почуяли запах его страха.