Граф де Габалис, или Разговоры о тайных науках - Николя де Виллар

Его дилогия — блестящее развитие (а для XIX века — и завершение) темы, впервые нашедшей художественное воплощение под гусиным пером Монфокона де Виллара. Франс, как и другие усердные читатели "Графа де Габалиса", черпал из этой книжицы длинные пассажи без всяких ссылок на первоисточник, кроме той, которую я привел выше. В этом смысле, однако, он выказал себя более щепетильным, нежели, скажем, доктор Папюс, он же Жерар Анкосс, не стеснявшийся прибегать к плагиату двойному: например, "Молитва саламандр", помещенная в его "Церемониальной магии", целиком взята из "Ритуала высшей магии" Элифаса Леви, а тот, соответственно, заимствовал ее у Монфокона. Оправдание Анатоля Франса, писателя несравненно более талантливого, чем оба вышеупомянутых оккультиста, в том, что он, опираясь на собственную фантазию и эрудицию, создал "воображаемый портрет" гасконского вольнодумца и забияки, причем портрет не только полнокровный, но и, так сказать, «трехстворчатый», написанный как бы с разных точек зрения и оттого особенно рельефный и убедительный.

Ниже я коснусь нескольких шедевров европейской литературы, в которых так или иначе прослеживаются тематика и образы Монфокона, а пока поделюсь с читателем теми немногими и не слишком достоверными фактами о нем, которые так и этак освещаются в литературе.

В самом деле, никому толком не известно, как и когда окончил он свои дни: погиб ли на Лионской дороге, как аббат Куаньяр, сгорел ли при пожаре своей алхимической лаборатории, как искатель философского камня д'Астарак, утонул ли в водах Сены, как «богомерзкий» Мозаид. Скупые сведения о его короткой жизни (1635–1673) тоже не отличаются единообразием и надежностью. Кое-кто даже утверждает, будто он дожил до глубокой старости в монастыре ордена траппистов, где царил суровый устав, перенятый отчасти у бернардинцев, отчасти у православных аскетов-исихастов. Мне лично кажется, что сия легенда вполне имеет право на существование: уж очень неожиданными были духовные метания этого человека, которого можно обрисовать и как этакого д'Артаньяна в сутане (недаром они почти земляки!), и как ученейшего знатока эзотерических доктрин, и как вольнодумца-либертена, предтечу французских просветителей XVIII века.

Родился он в поместье Виллар под Тулузой, окончил богословский факультет тамошнего университета, получив титул аббата, который в ту пору присваивался молодым людям духовного звания, еще не принявшим священнический сан. В юности увлекался «каббалистикой», то есть мешаниной всякого рода неоязыческих учений вкупе с обрывками подлинно языческих верований, сохранившихся в народном сознании, а в эпоху Возрождения обработанных и сведенных в некое подобие системы натурфилософами XVI века, прежде всего Парацельсом. Сразу же нужно оговориться, что все эти причудливые теории лишь в редчайших случаях хоть как-то соотносились с настоящей каббалой, тайным преданием, толкующим скрытую от профанов сущность иудаизма. Эти «случаи», ставшие «судьбой» таких европейских мыслителей, как Пико делла Мирандола и Иоганн Рейхлин (оба они знали древнееврейский язык и штудировали Ветхий Завет в оригинале), не коснулись Монфокона де Виллара и не оставили следа в его "Графе де Габалисе", посвященном почти исключительно вопросу о взаимоотношениях человека и стихийных духов, «элементалей», или "стихиалей".

В начале шестидесятых годов де Виллар отправляется в Париж, где за свои дерзкие нападки на кардинала Мазарини попадает в тюрьму: одни исследователи считают, что он угодил в Шатле, другие — что ему пришлось побывать в Бастилии. Смерть всесильного временщика, последовавшая в 1661 году, вернула Монфокону свободу, которую он, как полагает Юбер Жюэн, автор предисловия к упомянутому изданию "Графа де Габалиса", использовал для того, чтобы прикончить там своего дядюшку, Пьера де Ферруля де Монгайара. Мотивы преступления так и остались неизвестными: можно предполагать сведение счетов политического, религиозного и даже финансового характера, не говоря уже о простой вспышке страстей. Так или иначе, тулузский суд приговорил де Виллара к четвертованию, хотя выполнить этот приговор пришлось, за отсутствием осужденного, с помощью соломенного чучела. Тулузский же епископат лишил его духовного звания и запретил читать публичные проповеди. Первое решение, скорее всего, было связано с убийством, если только оно и впрямь имело место, а не является очередной легендой; второе — с выходом "Графа де Габалиса" (1670), книги, в которой отрицается всесилие дьявола и высмеивается инквизиция, свято верившая в возможность пакта с нечистой силой и плотского с ней союза, — с точки зрения церкви такой союз считался грехом куда более тяжким, чем скотоложство.

В следующем году, если верить официальной библиографии, были изданы еще три сочинения Монфокона, сразу же снискавшие ему известность в литературных и светских кругах Парижа. То был роман "Анна Бретонская и Альманзарис, или Беспощадная любовь", содержавший в себе вольные намеки на судьбу маркизы де Севинье, современницы автора, трактат "О тонкости", в котором Монфокон обрушивается на Паскаля и других мыслителей янсенистского толка, а также весьма скандальная для того времени "Критика "Береники"", где отрицались принципы классицизма, определявшие творческий метод Корнеля и Расина. Был Монфокон знаменит и своими стихами маньеристического характера, но они, как и упомянутые выше книги, переиздавались лишь до начала XVIII века. Затем интерес к ним угас, что вполне понятно, когда речь идет о произведениях, привлекавших главным образом своей подчеркнутой злободневностью.

Таинственная гибель тулузского расстриги, столь красочно воссозданная Анатолем Франсом, в скором времени повлекла за собой почти полное забвение его литературного наследия за исключением "Графа де Габалиса", которому было суждено подлинное литературное бессмертие. "Малый классик", как принято называть во Франции писателей сравнительно небольшого масштаба, сумевших, однако, сказать собственное слово в литературе, Николя Монфокон де Виллар век за веком, чаще всего анонимно, продолжает свое «каббалистическое», колдовское действо, словно незримый двойник диктует свои откровения столь несхожим между собой литераторам, как Жан-Франсуа Мармонтель, Владимир Одоевский и тот же Анатоль Франс. Несмотря на все, порой кардинальные, перемены в духовной атмосфере Европы, произошедшие за три последних столетия, тема общения человека со стихийными духами, под которыми можно понимать и сверхъестественные существа, находящиеся за порогом повседневного человеческого сознания, и силы, бурлящие внутри его, нисколько не утратила своей актуальности.

В чем же причина такого интереса?

Несомненно, что, с известной точки зрения, "Граф де Габалис" — это рассказ об инициации, посвящении: немецкий каббалист и великий поклонник "почти божественного Парацельса" прибывает в Париж едва ли не с единственной целью — приобщить к своей доктрине юного ученика, знакомого с ней только умозрительно, по книгам. Тема посвящения достаточно внятно изложена во "Втором разговоре", происходящем в саду-лабиринте Рюэля, прежней резиденции кардинала Мазарини. Лабиринт — это символ запутанных путей, ведущих к центру мира, где свершается посвящение. Центр лабиринта — если только посвящаемый с помощью наставника сумеет его достичь — представляется местом вне пространства и времени, космическим святилищем и сердцевиной человеческого существа, обретшего, после долгих блужданий по непролазным чащам страстей и гибельных иллюзий, нерушимый мир со своим изначальным, адамическим «я». Вход в лабиринт и выход из него — это символическая смерть и духовное воскрешение. Недаром находящийся в лабиринте Рюэля ученик де Габалиса (или сам Монфокон) так боится собственной гибели и смотрит на своего наставника "как на судью, готового произнести смертный приговор".

Однако этим эпизодом тема посвящения у Монфокона исчерпывается, а может быть, он умышленно избегает ее развития. Никаких ритуалов, никаких реальных встреч со "стражами порога" не описывается. Инициация принимает чисто вербальный характер, она сводится к передаче "тайных знаний" от учителя к ученику, но не превращается в подлинную мистерию, описанную в апокрифических "Новых разговорах о тайных науках", вышедших в Амстердаме через много лет после гибели Монфокона. Все попытки домыслить за него истинную суть "Графа де Габалиса" заранее обречены на неудачу ввиду отсутствия каких бы то ни было документов, подтверждающих или опровергающих причастность автора к розенкрейцерам или другим инициатическим организациям тогдашней Европы…

Впрочем, сами розенкрейцеры не оставили после себя никаких письменных источников, кроме тех, которые были сознательно ими инспирированы. "Когда приступаешь к изучению движения розенкрейцеров, — пишет французский исследователь Луи Гюйо, — поражаешься отсутствию исторических свидетельств, что говорит не о сомнительности или недостоверности самого факта существования этой организации, а о ее намеренной укорененности в мифе и легенде. В противоположность масонским ложам, розенкрейцерство чаще всего характеризуется отсутствием явной структуры. Это тайное братство действует под покровом тьмы, тайны и молчания. Тройная загадка розенкрейцеров связана с происхождением этого движения, его подлинными целями, его преемственностью. Не было ли оно с самого начала чистой фикцией? Или, напротив, его первые манифесты, опубликованные в Германии, — "Всеобщая реформация…" и "Fama fraternitatis"(l614), "Исповедание…" (1615) и "Химическая свадьба" (1616) — были чем-то вроде эзотерического евангелия тайной светской общины?!" Еще короче и определенней высказался Рене Генон: "Истинные розенкрейцеры никогда не составляли организацию с определенными внешними формами, и, однако, по крайней мере с начала XVII века, появились многочисленные ассоциации, которые можно считать розенкрейцерскими".