Граф де Габалис, или Разговоры о тайных науках - Николя де Виллар

Такого рода суждения, которыми переполнен "Граф де Габалис", можно трактовать и вполне рационалистически, подразумевая под союзом человека и стихийного духа всего лишь слияние с природой, попытку облагородить ее, очеловечить, наделить неким смыслом. "Не переставайте же, — поучает граф де Габалис своего юного друга, — изумляться простоте самых чудесных явлений природы и постарайтесь распознать в этой простоте гармонию столь вечную, истинную и необходимую, что она, вопреки вашей собственной воле, отвлечет вас от ваших скудных фантазий". В подобных наставлениях чувствуется, как ни странно, предвосхищение некоторых идей Жан-Жака Руссо, вдохновлявших руководителей Французской буржуазной революции, да и всех последующих революционных переворотов, ставивших своей целью рождение "нового человека". При некотором желании и с некоторой натяжкой из "Графа де Габалиса" можно вычитать цитаты, в которых сквозит мысль о необходимости "переделки природы", а заодно и человека. Грех, совершенный Адамом, "низринул его в отбросы элементов, гармония была нарушена и он, сделавшись нечистым и грубым, утратил связь с чистыми и тонкими субстанциями". Его потомкам предстоит "очистить и подвергнуть возгонке элемент огня, таящийся в них самих, и таким образом подтянуть и настроить соответствующую космическую струну, <…> сосредоточить мировой огонь в вогнутых зеркалах, помещенных внутрь стеклянного шара", то бишь произвести вселенского масштаба научно-магическую операцию, цель которой — телесное бессмертие человека и его полная власть над "своим естественным царством", "управление элементами без помощи демонов". Телесность посвященных имеет мало общего с телесной зависимостью от природы обычных людей или, как их называет де Виллар (или де Габалис), "недостойных невежд", для кого печальное бессмертие оборачивается вечным наказанием; они имеют возможность стать в самом деле бессмертными лишь посредством союза со стихийными духами.

Что касается Мудрецов или Философов, то они, сумевшие восстановить в себе богоподобие праотца Адама, способны "повелевать всей природой", не исключая духов и демонов. Даже сам "князь мира сего" бессилен погубить человека. Он томится "в проклятых и окаянных безднах земли, сотворенной верховным и первообразным алхимиком" и может, самое большее, подговорить своих соседей гномов, чтобы те "обратились с его гнусными предложениями к людям, наиболее достойным спасения, и, в случае удачи, погубили их душу вместе с телом". Заблудших Мудрецов, неспособных, по словам ап. Павла, к "различению духов", ждет "куда более суровая кара, чем вечное пребывание в преисподней, где еще ощутимо милосердие Господне, которое проявляется в том, что адское пламя только обжигает грешника, не испепеляя его до конца. Небытие — большее зло, чем ад". Иными словами, аббата Монфокона беспокоит не проблема посмертной участи, подготовленной всем земным существованием как праведника, так и грешника, но проблема небытия. Бессмертие духовного плана — пустой звук для Философа: тому, кто от него отрекается, "гномы сулят груды золота и серебра, обещают какое-то время оберегать его жизнь от смертельных опасностей, исполнять все, что пожелает человек, заключивший с ними сей злополучный пакт: так зловредный дьявол гномов губит душу человеческую и лишает ее надежды на вечную жизнь".

Начиная с эпохи Возрождения, цепкие побеги материализма исподволь заполоняли ниву духовности, паразитируя на ней, как ядовитая спорынья на пшенице. Полное слияние с Абсолютом, то есть возвращение в лоно абсолютного небытия, к которому издревле стремились величайшие мистики, представляется Мудрецам, наглотавшимся яда материализма, величайшим злом. "Ты, сердцу непонятный мрак, приют отчаянья слепого", — писал в свое время о небытии Пушкин, страшившийся его не меньше, чем Монфокон де Виллар. Бытийственность, материальность, телесность, причем любой ценой, пусть даже ценой вечных мук "по ту сторону порога", — вот девиз людей, которые, вслед за Григорием Сковородой, не могут сказать о себе: "Мир ловил меня, но не поймал".

Как я уже упоминал выше, Монфокон после своей гибели обрел отнюдь не самую плачевную форму бессмертия, окончательно воплотившись в созданного им графа де Габалиса, до сих пор вызывающего к жизни своих двойников. Но справедливости ради стоит сказать, что двойники эти, продолжая ту двусмысленную и опасную игру, что была начата еще при жизни тулузского вольнодумца в сутане, любят рядиться в костюмы и маски, приличествующие актерам, которым выпало играть на мировых подмостках прямо противоположные нашему герою роли.

В самом деле, когда юный герой повести Жака Казотта "Влюбленный дьявол" (1772) призывает князя тьмы Вельзевула, обещая отодрать его за уши, ему предстает огромная голова верблюда, страшная, бесформенная, с гигантскими ушами: "Безобразный призрак разинул пасть и голосом, столь же отвратительным, как и его внешность, произнес: "Что ты хочешь?"" Миг спустя дьявол превращается в собаку, затем в "изящно одетого пажа" и, наконец, в прелестную куртизанку Бьондетту, немедля покоряющую сердце пылкого молодого испанца. Вельзевул, принявший обличье обольстительной девушки, выдает себя за сильфиду и, совсем в духе графа де Габалиса, принимается рассказывать Альвару, от чьего лица ведется повествование, о сильфах, саламандрах, гномах и ундинах, которые, восхитившись его смелостью, решили оказать ему поддержку в борьбе с врагами. "Мне дозволено, — продолжает Бьондетта-Вельзевул, — принять телесную оболочку ради союза с Мудрецом: вот он. Если я снизойду до положения простой смертной, если, добровольно став женщиной, я потеряю естественные права сильфиды и поддержку моих подруг — я узнаю счастье любить и быть любимой. Я буду служить моему победителю, я раскрою ему глаза на величие его природы, о преимуществах которой он и не подозревает. А он — он подчинит нашей власти духов всех сфер и царство стихий, покинутое мною ради него. Он создан быть царем вселенной, а я стану его царицей".

Высокопарные словеса мнимой сильфиды удивительно похожи на рассуждения графа-каббалиста, особенно под конец, когда "князь тьмы" напоминает Альвару, что тот "создан быть царем вселенной". Однако не помазанием на всемирное царство завершается фантасмагорический роман героя с Бьондеттой, а ее почти убийственным для влюбленного юноши признанием и еще более страшным возвращением к своему подлинному обличью: "Тебе не должно быть достаточно одной Бьондетты, — говорит ему она. — Меня зовут не так. Ты дал мне это имя, оно нравилось мне, я с удовольствием носила его; но нужно, чтобы ты знал, кто я… Я дьявол, мой дорогой Альвар, я дьявол…" В известном смысле "Влюбленный дьявол" — это серия сцен, разыгранных по мотивам Монфокона, но разыграны они режиссером, который придерживается полностью противоположных сценических методов и идейных принципов. Даже шабаш ведьм обретает в "Графе де Габалисе" характер водевиля, где просветительские нотки диковинным образом смешиваются с эротическими мотивами. "Мудрецы… иногда собирают жителей стихий, — пишет он, — чтобы проповедовать им свои таинства и свою мораль; и поскольку случается, что тот или иной гном находит в себе силы отречься от своих грубых заблуждений, уразуметь весь ужас небытия и возжелать бессмертия, мы тут же подыскиваем ему подходящую девицу, женим их и справляем их свадьбу с той пышностью, которая соответствует важности только что одержанной победы". А у Казотта даже вполне заурядное с виду любовное приключение оборачивается колдовским мороком, сатанинской игрой в кошки-мышки, где роль кошки исполняет Вельзевул в девическом обличье, а роль мышки — бравый капитан гвардии неаполитанского короля, не особенно твердый в вопросах христианской морали. И еще надо сказать, что в своей повести Казотт явным образом следует традиции отцов-пустынников, изображавших дьявола в виде молодой и соблазнительной женщины. Вот разве что реальная атмосфера духовных мытарств, претерпевавшихся православными аскетами, заменяется у него красочной аллегорией с морализаторским привкусом: "Мнимая победа злого духа, — объясняет Альвару его духовник, — была для вас и для него всего лишь иллюзией, а раскаяние в совершённом окончательно очистит вашу совесть… Враг соблазнил вас, но не смог погубить…"

Именно таким образом преломились темы Монфокона де Виллара в XVIII веке," когда наиболее чуткие к грядущим переменам души уже чувствовали в интеллектуальной, политической и мистической атмосфере Франции едва уловимый запашок серы и крови — к этим душам принадлежал и автор "Влюбленного дьявола", вступивший в тайный орден мартинистов, а потом, согласно не опровергнутой и не подтвержденной легенде, предрекший гибель нескольких своих современников, а заодно и свою собственную, под ножом гильотины или от рук разнузданной революционной черни. А до той поры, на протяжении целого столетия, сильфы и саламандры вели на страницах французской изящной словесности рассеянную светскую жизнь, мало чем отличавшуюся от времяпрепровождения читателей (или, скорее, читательниц) этой галантной, в меру эротизированной и неизменно блестящей поры. Назову всего два имени и два произведения, наиболее достоверно отобразивших умонастроения "пудреного века", а перед этим напомню весьма характерный для той эпохи сюжет из "Персидских писем" Монтескье, опубликованных в 1721 году. Десятого числа лунного месяца Сафара 1714 года один из корреспондентов сообщает другому из Парижа в Венецию, что в Париже существует множество профессий. Сегодня некий добропорядочный человек предлагает за скромное вознаграждение секрет приготовления алхимического золота; на следующий день является некто, соблазняющий вас возможностью переспать с воздушными духами; вся беда в том, что перед этим нужно целых тридцать лет воздерживаться от связей с обычными женщинами…