Лето любви и смерти - Александр Аде

– С ума сошла!

– Слушай, – хохочет Белка, широко разевая пасть, и что-то дьявольское загорается в ее глазах. – «Я, – говорит, – программист». – «На компьютере, – спрашиваю, – работаешь?» – «Ага, – отвечает, – программы составляю, я не этот… (тут он слово сказал какое-то… погоди… юзер!) Я – профессионал». – «Ну, – врезаю ему, – если не юзер, тогда не надевай презер!»

Позабыв все свои страхи, Стрелка валится на кровать и принимается вопить от восторга и дрыгать ногами.

– А он хоть симпатичный? – спрашивает, отсмеявшись.

– Похож на этого… помнишь? По телику казали. Ну, который в желтом ботинке. Шузом зовут. Погоняло у него такое. Вот так-то, козлик, – обращается Белка в пустоту, – теперь и у тебя пошел наматывать спидометр.

– Спидометр! – вопит в восторге Стрелка, она уже не может смеяться, только постанывает. – Кончай, Белка, а то помру.

Минуты через две она утирает обильно катящиеся слезы и уже серьезно говорит:

– Так ведь он точно заразился. А если узнает, нас же тогда заметут.

– Ага, – подтверждает Белка, – заметут, как пить дать, – и набирает номер, поглядывая на оставленную Шузом бумажку. – Шуз? Привет, Белка говорит. Помнишь еще такую? А, забыть не можешь. – Она показывает Стрелке большой палец, дескать, гляди, как я его. – Поздравляю, теперь ты спидоносец. Не понял? СПИД у тебя, козел паршивый! Это от меня – и тебе, и остальным мужикам в придачу. Сдохли бы вы все! Пока, сволочь очкастая, и помни меня!

Она с таким ожесточением швыряет трубку, что едва не раскалывает.

– Зачем ты ему сказала? – испуганно шипит, округляя глаза, Стрелка. – Теперь нам капец.

– Значит, нужно было, – решительно обрывает Белка. Лицо ее каменеет. – Все будет нормалек, подруга. Меня они не посадят.

– Ты что, заколдованная?

– Оно самое. И хватит трепаться. Дай подумать.

Белка ложится на спину и замолкает, глубоко затягиваясь сигаретой.

– Моя душа устала жить. – Сверчок прихлебывает чай, немного тушуясь перед красивой Анной. – Я не кокетничаю, поверьте. Кажется, Ибсен сказал: «Юность – это возмездие». А по моему скромному разумению, возмездие – старость. Пожилые и одинокие сегодня выброшены из жизни, и это притом, что страна неотвратимо стареет. Откровенно скажу: страшно боюсь старости. Знаю, она будет одинокой и беспомощной. Поймите, я не взываю к жалости, просто констатирую непреложный факт.

Королек пригласил Сверчка к себе домой, и тот блаженствует, общаясь с людьми, которые ему симпатичны.

– Эта усталость оттого, что вы проживаете на земле тридцать четвертую жизнь, – говорит Анна и слабо усмехается. – Надеюсь, вы не сочтете меня ненормальной?

– Что вы! – протестуя, Сверчок машет руками, опрокидывает вазочку с конфетами и конфузится. – Но я не совсем понимаю…

– Попробую объяснить, хотя не уверена, что знаю истину. Когда человек рождается, он обретает душу. После его смерти душа возвращается в космос, где очищается, чтобы вновь вернуться на землю в тело другого человека. Но полной очистки не происходит. Остаются, как накипь, какие-то «хвостики»: проклятья, сглазы, которые сбивают энергетические коды. Изменяют судьбу. Именно поэтому достигают карьерных и прочих высот именно те, чья душа появилась на земле впервые.

Сверчок кивает, принимая сказанное к сведению. Какое-то время он деликатно ест, аккуратно откусывая и пережевывая печенье и терпеливо выслушивая собеседников. Но вскоре, не удержавшись, вступает в полемику. Заметив, что уже минут десять витийствует в одиночестве, стыдливо смежает реснички:

– Я постоянно один, а голове думать не запретишь. Сегодня представился случай, появилась аудитория, вот и заливаюсь соловьем.

– Вам бы найти свою вторую половинку, – вполне по-женски заявляет Анна.

– Пожалуйста, – Сверчок, молитвенно складывает ладошки, – никогда не заговаривайте об этом! Я уже столкнулся с семейной жизнью и предпочитаю оставаться холостяком. Отлично представляю женщину, которая польстится на меня ради жилплощади: наглая баба, жаждущая командовать тихим забитым муженьком…

Вскоре он прощается, неловко топчась в прихожей.

– Я попытаюсь – насколько смогу – расчистить ваш жизненный путь, – говорит Анна. – Надеюсь, вам станет легче.

Он внезапно наклоняется, целует ее крупную руку и торопливо выходит с горящими оттопыренными ушами.

Раздеваясь перед сном, Анна поддразнивает Королька:

– А он влюбчивый. Уверяет, что панически боится женщин, а на меня та-ак смотрел. А как галантно ручку поцеловал…

Но Королек не поддерживает ее игривый тон.

– Вот ведь ерунда-то какая. Общаясь с циником Шузом, чувствую себя неисправимым романтиком, идеалистом, а со Сверчком – отпетым циником. Даже противно. Он с таким упоением долдонит о светлом будущем, что мне хочется орать в его мохнатые уши: да оглянись ты вокруг, бандиты жируют, их обалдуи наследнички учатся в кембриджах, а дети тех, кого они грабили и убивали, еле сводят концы с концами!.. Извини, я завелся, как дурак…

Королек почти с испугом смотрит на подругу, вспомнив, что ее дочь, изнасилованная бандитами, покончила с собой. Но Анна как будто забыла былое горе, губы ее обещающе улыбаются. Его наполняет невыносимое желание. Хрипло произносит разом пересохшими губами:

– Иди ко мне.

Анна ложится рядом с возлюбленным, медленно, нежно касаясь, гладит его покрытую волосами грудь.

– Славный, несчастный, напичканный банальностями Сверчок, наверное, ему так тяжело без женщины…

И ненасытно припадает ртом к губам Королька…

В этот день Пан чувствует себя неважно – сказывается медлительно, но неуклонно прогрессирующая болезнь, – и все же выходит из дома.

Он наверняка бы остался, если бы не мать, чье сердце, как сердце любой матери, чует неладное. Видя, что он томно-слаб, она умоляет его отдохнуть, хоть совсем-совсем чуточку. Это привычно бесит Пана. Ее назойливая опека и вечное желание угодить вызывают в нем ярость. Ненависть к этой старухе переросла у него в манию, в желание делать все наперекор, назло. Он тычет кулаком ей в живот, грязно обзывает и выходит, хлопнув дверью.

Быстро шлепая короткими ногами, мать выбегает на лоджию и смотрит ему вслед. С высоты девятого этажа слезящимися дальнозоркими глазами она видит пересекающую пустынный двор маленькую худенькую фигурку своего любимого мальчика в зеленой курточке и широких болотного цвета штанах с множеством карманов. Видит, как из серого автомобиля, припаркованного у соседнего дома, выскакивают два человека, хватают Пана и втаскивают в кабину.

У нее темнеет в глазах.

– Что вы делаете? – кричит она не своим голосом, не соображая, что те, в машине, не услышат ее.

Машина, кажущаяся крошечной, как миниатюрная модель, скрывается за поворотом. Не зная, что предпринять, мать мечется по квартире, сердце ее разрывается. Наконец, придя в себя, она хватает телефонную трубку, звонит в милицию, бессвязно выкликает слова, пытаясь объяснить бесчувственному дежурному, что случилось непоправимое. Потом снова, словно в припадке безумия, принимается кружить, схватившись за голову и бормоча: «Мальчик мой, кровиночка моя! Куда тебя повезли? Я умру без тебя!»

В это время ее сын кричит, зажатый с двух сторон:

– Не прикасайтесь ко мне! Я больной, у меня СПИД!

– Заткнись, сучонок, – нервно рычит сидящий слева от него парень и с силой бьет локтем под ребра.

Пан сгибается пополам, кашляя и хрипя.

– А что, мужики, если у него, и правда, СПИД? – боязливо бросает через плечо водитель.

– Дурак ты, – неторопливо и иронично говорит тот, что сидит справа от Пана, это он под видом мента недавно увез Галчонка. У него хрипловатый уверенный голос, которому подчиняются сразу и безоговорочно. – Запомни, СПИД передается, когда трахаются или наркоши в кровь себе засандаливают. Так что не боись. Даже если он тебе в рыло харкнет, не заразишься. Каким ты был, таким и останешься, здоровым и тупым водилой…

И «жигули», изрядно потрепанные, с помятым бампером, теряются в потоке транспорта, непрерывно, как кровь, струящемся по артериям города…

Когда (часа через два с лишним) в квартире Пана наконец-то появляется участковый, его встречает наполовину седая старуха с трясущимися руками. Мать Пана постарела лет на двадцать. Глядя на инспектора бессмысленными, точно выцветшими глазами, она невнятно мычит в ответ на его расспросы: у нее отнялся язык. «Повернулась бабулька», – с сочувствующим вздохом решает участковый и вызывает «скорую».

– Белка, глянь сюда! – вопит Стрелка. – Кого кажут!

– Чего орешь, – Белка, курящая на кухне среди немыслимого кавардака, неспешно плетется в комнату – и на экране телевизора видит застывшее лицо Пана.

– Его грохнули! – вне себя вопит Стрелка. – Пришили! – От волнения она пританцовывает, лупцуя по воздуху кулаками.

– Тише ты, – останавливает ее Белка, но ведущий уже закончил сообщение и повествует о грабеже в мебельном магазине.