Улан Далай - Наталья Юрьевна Илишкина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Словно молоток по наковальне грохотало сердце Баатра, мешало слушать. Писарь закончил читать, аккуратно сложил письмо по сгибам. Хотел Баатр запомнить каждое слово этого письма и уже собирался с духом, чтобы попросить прочитать его еще раз, но тут открылась дверь и на пороге появился старый казак Шарапов – глаза смотрят строго, лицо каменное, а с папахи на лицо мокрота́ капает. Атаман опять поднялся, опять обнажил голову… Писарь протянул Баатру письма и по новой принялся перебирать стопку конвертов на своей конторке. Баатр бережно сложил бумаги за пазуху, коротко попрощался и вышел.
На крыльце порывистый ветер швырнул пригоршню снега в пылающее жаром лицо, хлестнул по щекам, возвращая в сознание. Баатр отер глаза. Присыпанная белой крупой лошадь покорно стояла у коновязи. Баатр рукавицей начал отряхивать с нее снег. Услышал, как позади открывается скрипучая дверь присутствия. Обернулся. На крыльце показался Малдашка.
– Слышь, Батырка, забыл спросить. Мне имя Бембеной жены нужно и детей тоже. Собираем списки на государевы выплаты вдовам и сиротам.
Растерялся Баатр. По «Степному уложению» должен он теперь взять Байн себе второй женой, значит, уже не вдова будет. Очир брату не кровный сын. А кровный пока не родился. Имени нет еще.
– Я потом заеду, – пообещал писарю.
Малдашка не стал настаивать, только пожал плечами:
– Ладно. Потом. Белой дороги!
Припорошенная свежим снегом дорога была белее некуда. Вспомнилось Баатру давнее недоумение Мишки: зачем желают белой дороги, когда зеленая куда как лучше? Вспомнилось, как ехали они, женихи, по цветущей степи свататься. Дорого бы он сейчас дал, чтобы вернуться в то благословенное время. Но назад дороги не бывает. А от мыслей о будущем холод сковывал горло.
Глава 5
Август 1905 года
– «Пара рук. Пара кур. У Шуры косы русы». Учитель-бакша, что такое «русы»?
Харти Кануков обвел глазами классную комнату, задержавшись взглядом на потрескавшемся портрете царя, потом посмотрел за окно, где в горячей придорожной пыли купались куры, задумался.
– Ну, это такой цвет, как выгоревшая трава, – наконец нашелся он.
– «Кому сала? Кому молока? Каша суха». Учитель-бакша, как это каша может быть суха?
– Без масла то есть.
– Все равно не суха, – не согласился на этот раз Баатр. – Вода-то в ней есть! «Волк уволок нашу козу. Волк – вор. Выпалил в ворону, а попал в корову». Пьяный, что ли, был?
– Это поговорка. То есть целился во врага, а убил кормилицу.
– «У осы усы». А вы, учитель-бакша, почему усы не носите? С усами больше уважения.
Лицо Харти Канукова заалело. Он ребром ладони потер под носом, словно проводя инспекцию своей растительности.
– Плохо растут, – признался он.
– А сколько же вам зим?
– Двадцать две, – подавив вздох, сказал Кануков.
– Двадцать две всего, а вы уже три года учитель! – с восхищением воскликнул Баатр.
– Я числюсь в школе помощником, – разъяснил Кануков. – Калмыкам не дозволено занимать должность учителя.
– Жизнь несправедлива. Вот вы – такой умный, а за учителя вас не считают. Хоть и приравнивают ваше занятие к строевой службе. А у меня последнюю корову сосед увел.
– За что забрал?
– А дети наши подрались. Соседский назвал моего сиротой-оборванцем. Стали деревянными шашками махаться. Мой соседскому в глаз попал. Сосед тут же к атаману – жаловаться. Атаман – его родственник. Постановил мне корову соседу отдать.
– Это серьезная беда.
– Серьезная, – подтвердил Баатр. – У соседа теперь пять коров, а у меня ни одной.
– Сын в казаки готовится?
– Готовится. Тоскует он очень. Мой брат ему приемным отцом был. Ждал мальчишка, что отец с войны японскую шашку ему привезет. А отец не вернулся. И мать приемная вдобавок при родах померла. Разрешиться не смогла. Столько молила – но не отмолила свои грехи перед бурханами.
– Учите мальчика грамоте. Я вас учу, а вы – его. Займите его голову.
– Спасибо за совет, учитель-бакша.
– Читайте дальше, – сказал Кануков.
– «Настал покос. Нас в покос застал мороз». Какой летом мороз? Учитель-бакша, кто эту азбуку написал? – Баатр взглянул на обложку.
– Очень хороший человек. Вахтеров. Он за всеобщую грамотность. – Кануков понизил голос. – Его два года назад из Москвы выслали. И учителем дальше оставаться запретили.
– Городской, наверное? – предположил Баатр. – Не знает, что в покос мороза не бывает.
– Острый у вас ум, уважаемый Баатр, – похвалил Кануков.
Баатр смутился от похвалы, подвинул книгу поближе к себе.
– «Век живи – век учись. Наука – не мука. Наука – не скука. Наука – сила». Вот вы, учитель-бакша, науку постигли, а силы нет. Вон какой худой. Даже усы не выросли.
– Дались вам мои усы, – с досадой отозвался Кануков. – Вот если бы вы знали, что аренда вашей земли стоит семь рублей за десятину, отдали бы по семьдесят копеек?
– Семь рублей?! Быть того не может, – не поверил Баатр.
– Вы не знали и отдали по семьдесят копеек. А Шульбинов знал и передал вашу землю в аренду хохлам по семь рублей. И купил на выручку сеялку и косилку. У кого сила?
– Не я землю в аренду отдавал, а мой покойный брат, – пояснил раздосадованный Баатр.
– Но он и свой, и ваш надел отдал, так?
– Да, но брат же старший, он и решал.
– А вы знаете, что по закону его пай отдельно, а ваш пай – отдельно? И никто без вашей подписи не может отдать вашу землю в аренду. Так что Шульбинов распоряжается вашим наделом незаконно, потому что вы о законе не знаете. Так что, знание – сила?
– Сила! – вынужден был признать Баатр. – Но настоящий калмык не может поступиться честью и жить, как Шульбинов.
– Вот вы грамоте научитесь, я вам дам кое-какие книги. Вы слышали про Кровавое воскресенье? Сколько царь невинных людей расстрелял? – перешел на шепот Кануков.
Баатр взглянул на царский портрет. Печально-осуждающе смотрели с покоробленного, растрескавшегося портрета серые, почти прозрачные глаза русского царя на затылок учителя Канукова. Как может он, безусый юнец, осуждать деяния святого человека, выше которого нет на земле, не считая Далай-ламы? Царю с высоты трона виднее, кого казнить, кого миловать. Слышал Баатр, что студенты хотели царя убить, но спрятался
