А душу твою люблю... - Агния Кузнецова (Маркова)

Вообрази, что на нее, бедную, напали… Почему у нее ложа в спектакле, почему она так элегантна, когда родители мужа в такой крайности, словом, нашли пикантным ее бранить.

А Пушкин жаловался в письме своей приятельнице Осиповой:

В этом печальном положении я еще с огорчением вижу, что моя бедная Наталья стала мишенью для ненависти света.

Эта ненависть поднялась до крайности после смерти поэта, когда Наталью Николаевну сочли виновницей его гибели. Толки, намеки, открытое презрение к себе многие годы – все пережила она. А гений поэта все это предвидел и, умирая, Пушкин сказал: «Она, бедная, безвинно терпит и может еще потерпеть во мнении людском».

Вот почему на всю жизнь запомнилась Наталье Николаевне та радость, которую пережила она в одну из встреч с Михаилом Юрьевичем Лермонтовым.

Это случилось у Карамзиных, по возвращении Натальи Николаевны из Полотняного завода.

После смерти Пушкина при встречах поэт избегал ее. А в тот вечер сел рядом с ней и неожиданно заговорил о своих бедах, о беспощадности и злобе людской. Наталья Николаевна помнит, каким доверием прониклась она к Михаилу Юрьевичу. Утешая его, она рассказывала, как и ей тяжко переносить эту беспощадность окружающих. Они проговорили весь вечер, и Наталье Николаевне показалось, что она приобрела душевного друга, не зная, что скоро, совсем скоро гибель, подобная гибели Пушкина, отнимет поэта у народа и у нее.

Она помнила его проницательные, широко поставленные глаза, внимательные и грустные, большой, умный лоб, темные гладкие волосы. Чистотой, честностью, мудростью веяло от всего его облика. «Как же ему, наверное, трудно жить», – думала, глядя на него, Наталья Николаевна. А он в это время говорил ей о том, что, так часто встречая ее здесь, у Карамзиных, он избегал ее, поверив светским наговорам. Он просил у нее прощения. И она с радостью простила его.

Потом уже, после гибели Лермонтова, оплакивая его, Наталья Николаевна с грустью говорила, что обычно люди покорялись ей из-за ее красоты, а это была победа сердца.

И снова в памяти Долли Фикельмон. О ней шла слава как о женщине с мужским умом, отлично знающей искусство и литературу. Пушкин очень высоко ценил ее мнение о его стихах и был дружен с нею.

Пушкины часто бывали у Фикельмонов. Комнаты Долли, выходившие на юг, в ясную погоду залиты солнечным светом, в них много цветов. Наталья Николаевна с детства любила цветы и первое время, когда еще не сдружилась с Долли, с удовольствием посещала Фикельмонов, чтобы полюбоваться прекрасными цветами. В кабинете Долли всегда цвели модные в те времена камелии. Пили чай в красной гостиной, ужинали в зеленом салоне, тоже украшенном камелиями.

Фикельмоны к себе обычно приглашали вечерами. А мать Дарьи Федоровны, Елизавета Михайловна Кутузова, в первом браке Тизенгаузен, а во втором Хитрово, которая жила вместе с дочерью, приглашала к себе только утрами.

В последние годы жизни в России, когда Дарья Федоровна проявляла особую привязанность к Наталье Николаевне, она рассказала ей о своем платоническом романе с Александром I. У Дарьи Федоровны была одна дочь, Елизавета-Александра, названная так в честь царя и его жены Елизаветы Алексеевны.

На какое-то мгновение Наталья Николаевна забывается, а потом снова охватывают ее воспоминания, точно подсознательно торопится она вспомнить все пережитое.

«И я, – думает Наталья Николаевна, – уже ничем не напоминаю первую красавицу петербургского света». Но ей это безразлично. Был бы здоров и счастлив Ланской. Были бы здоровы и счастливы дети и внуки. В них вся радость. Вся жизнь. И жить хочется только ради них. Своей жизни у нее нет.

Когда сестра Екатерина выходила замуж за Дантеса, с Полотняного завода приехал брат Дмитрий, на правах старшего дал ей родительское благословение. На другой день фрейлина Екатерина Гончарова обратилась к императрице с просьбой разрешить ей выйти замуж за барона Дантеса-Геккерна. Венчание проходило дважды: в русской и католической церкви. Наталья Николаевна стояла среди родственников невесты. Дантес ни разу не взглянул на нее. Никогда не была так хороша Екатерина, как в этот счастливый для нее день. А Дантеса Наталья Николаевна не узнавала: куда девался его блеск, его самоуверенность, манера гордо вскидывать красивую голову и, прищурившись, озирать присутствующих самовлюбленным взглядом!

Екатерина Ивановна Загряжская в свадьбе племянницы с начала и до конца принимала деятельное участие. В ее доме встречался Пушкин с Геккерном для того, чтобы получить заверения, что его приемный сын женится на Екатерине. Из ее дома невеста уезжала под венец. В ее доме Дмитрий благословлял сестру. И после этого Екатерина Ивановна писала Жуковскому:

Слава богу, – кажется, все кончено. Жених и почтенный его батюшка были у меня с предложением. К большому счастью, за четверть часа перед ними приехал старшой Гончаров и он объявил им родительское согласие: итак, все концы в воду.

Что означала эта фраза: «все концы в воду», остается загадкой и по сей день.

16 февраля 1837 года Наталья Николаевна с детьми и Александрой Николаевной покидала Петербург. С ними ехал на некоторое время верный друг в несчастье – тетушка Екатерина Ивановна Загряжская. Обстановку квартиры и библиотеку друзья поэта сдали на двухлетнее хранение на склад уже после отъезда семьи. Знакомые приходили прощаться и уже разошлись. Остались братья: Иван Николаевич и Сергей Николаевич. Захотел до последнего момента побыть с семьей погибшего друга Александр Иванович Тургенев.

Угнетающая тишина полупустой квартиры, когда-то уютной и красивой, где так много было счастливых дней, сдавливала сердце Натальи Николаевны. Она в глубоком трауре, исхудавшая, с потускневшим, блуждающим взглядом – не она, а ее тень. Примолкли дети.

С трудом сдерживают слезы Александра и тетушка.

По обычаю, присели. Неожиданно в дверях появилась Екатерина. Перешагнула порог и замерла. Все молчали, и это молчание становилось невыносимым. Наталья Николаевна первой нарушила его:

– Зачем ты пришла? Ты слишком много причинила мне страданий, чтобы рассчитывать на мое прощение.

Екатерина подалась вперед, хотела что-то сказать, но Наталья Николаевна встала, велела няне выносить Ташу и, обняв руками старших детей, медленно пошла вместе с ними мимо сестры, не глядя на нее.

Нет, Екатерина не была ей ненавистна, как следовало бы ожидать. Наталья Николаевна не умела ненавидеть, не знала этого чувства. Но Екатерину она не хотела видеть, не хотела о ней слышать до последних своих дней. Только здесь, в этой постели с откинутым пологом, вспоминая всю свою жизнь, она примирилась с Екатериной, жалость к ней захлестнула устоявшееся отчуждение.

А в те памятные минуты все сразу вышли из петербургского дома на Мойке и направились к кибиткам. Только тетушка Загряжская задержалась с Екатериной, и до Натальи Николаевны донеслись ее грозный крик и громкий голос оправдывающейся Екатерины.

Позднее Александра Николаевна рассказывала, что, когда кибитки двинулись, Екатерина смотрела им вслед и плакала. А с нарочным, догнавшим уезжающих, она прислала записку Наталье Николаевне, в которой писала, что все, что было между ними, она забывает и прощает ее.

«Прощает! За что же ей было прощать меня? – думает Наталья Николаевна. – Не понимаю… Не понимаю многого, что происходило тогда…»

Вера Федоровна Вяземская писала о том роковом Дне:

В среду 27 числа, в половине 7-го часа пополудни, мы получили от г-жи Геккерн ответ на записку, написанную моей дочерью. Обе эти дамы виделись сегодня утром. Ее муж сказал, что он будет арестован. Мари просила разрешения у его жены навестить ее, если это случится. На вопросы моей дочери в этом отношении г-жа Г. ей написала: «Наши предчувствия оправдались. Мой муж только что дрался с Пушкиным; слава богу рана (моего мужа) совсем не опасна, но Пушкин ранен в поясницу. Поезжайте утешить Натали.

«Екатерина знала о дуэли, – думает Наталья Николаевна. – Знала и не предупредила ни меня, ни тетушку. Вероятно, Геккерны заставили ее молчать. Как изменилась Екатерина со своей безумной любовью к Дантесу! Она оказалась у него в полном подчинении. Она, кроме него, кроме его интересов, ничего не видела и не хотела знать. Она забыла о себе».

В 1837 году, еще находясь в Петербурге, Екатерина Николаевна писала Дантесу:

…единственную вещь, которую я хочу, чтобы ты знал ее, в чем ты уже вполне уверен, это то, что я тебя крепко, крепко люблю, и что  в   о д н о м   т е б е   в с е   м о е   с ч а с т ь е,   т о л ь к о   в   т е б е,   т е б е   о д н о м.

Это была правда.

«Она для него пожертвовала родиной, близкими людьми и положением в обществе», – думает Наталья Николаевна.

Долли Фикельмон рассказывала Александре Николаевне о том, что в Париже русские, и в том числе Фикельмоны, Дантесов не принимали. Долли писала: