Пьяная Россия. Том первый - Элеонора Кременская

Еще как сходят с ума? Да, просто! Весной, например. Вы вооружаетесь лопатой, рассадой и семенами, влезаете в переполненную электричку и едете на дачу. Там, вы сосредоточенно и споро копаете грядки, так как понимаете, что вам надо посадить буквально все: и картошку, и моркошку, и огурцы с помидорами, и так далее, всего за два дня выходных. И вы копаете, как крот, как сошедший (ая) с ума даже при свете Луны. Луна, между прочим, тоже неплохо светит, а потом падаете в грядки и тут же засыпаете, чтобы на рассвете вскочить, опять копать, копать, копать… Вспухшие, в кровавых мозолях ладони нестерпимо болят, и вы появляетесь на работе с бинтами и лейкопластырями, удивляя сослуживцев своими «ранениями»…

Еще? Да, вот. У вашего ребенка день рождения и вы, глупо улыбаясь, дарите своему чадосу подарочек, на который копили целый год, но это не так важно. Важно, что вашему ребенку уже столько-то лет, и вы рассказываете ему или ей какие-то ситуации из его или ее младенчества. Ваше дитя вежливо улыбается, но не особо-то и слушает, тянется к подарку и к торту. А когда наступает вечер и все друзья, подруги вашего ребенка уже разошлись, вы неожиданно для себя плачете, не в состоянии поверить, что ваше собственное детство уже ушло и ушло безвозвратно. А чадо удивленно смотрит, не понимая, что за слезы? И вообще, почему взрослый (ая), а ревет, будто маленький (ая)?

Еще сходят с ума в День города. Вы вываливаетесь гулять, конечно, с семьей, с друзьями, в красивенной одежде, одним словом, при параде. Но при первой же возможности покупаете себе дурацкую шляпу или дурацкие рожки. И сразу же чувствуете полную безнаказанность, и сразу же делаете то, что вам давно, очень давно хотелось сделать. Вы кривляетесь перед телекамерами, перед всеми телекамерами, какие только есть у крупных магазинов и банков. Вы показываете язык, и строите рожи и никто вас за это не наказывает. А потом, вы прямо в одежде, лезете в фонтаны и плескаетесь там вместе с другими сумасшедшими, а стражи порядка, улыбаясь, спокойно проходят мимо. Конечно, еще много чего вы творите в этот день и прыгаете, и танцуете, и кричите громко-громко, а после фейерверка, в двенадцать ночи, идете домой пешком, потому, что весь транспорт переполнен. Идете с толпой народа, в темноте и не чувствуете усталости, а только веселье и первым (ой) начинаете петь, а вся толпа подхватывает и вы поете все больше советские песни и веет на вас сладким духом вашей юности, когда все вокруг казалось надежным, а будущее представлялось определенным и чудесным…

Еще как? Да вот так. В стране выборы, неважно кого. Повсюду расклеены листовки-зазывалы, по телевизору крутят соответствующую рекламу, и вы медленно раздражаетесь, медленно и верно. Сами себя успокаиваете, выбрасываете на помойку листовки, которые вам в изобилии запихивают в почтовый ящик. Но не сдерживаетесь, когда вас, нежданно-негаданно, в центре города или еще где, окружают некие люди в одинаковых куртках, одинаково-оживленные, будто роботы, заучившие радостно-округлые тексты в поддержку выборов, ну неважно кого… Здесь, вы отчаянно, будто сирена кричите и посылаете на… всех этих одинаковых, которые быстренько рассыпаются, образуя вокруг вас пустое пространство, и вы бодро бежите дальше, куда вам надо, чувствуя легкость на душе. Но, если, не дай-то ангелы, в этот же день вам опять подворачиваются агитаторы, вы, позабыв обо всем на свете, в абсолютной ярости, бьете их прямо в одинаковые лица и прыгаете, и бьете, и брызжете слюной, пока усиленный наряд милиции не забирает вас в отделение, где вы в клетке еще долго орете о неблагополучии в стране, напоминаете безразличным, ко всему привыкшим милиционерам, что жить в России становится все хуже, сколько не выбирай, и замолкаете только после того, как выведенные из себя тюремщики угрожают для вас вызвать еще и скорую психушку…

Еще? На Новый год, конечно! Самый любимый праздник в России. Настолько любимый, что вы наряжаете искусственную елку еще первого ноября, а затем подкупаете по игрушечке и радуетесь, будто малый ребятеночек. К Новому году ваше жилище уже становится ярким-ярким, звездным-звездным, повсюду сверкают дождики и гирлянды, увита блестяшками даже люстра. Холодильник забит по самую морозилку, празднование продлится целых десять ден. В самый Новый год вы съедаете бумажку, на которой написано ваше желание и скоренько бежите на улицу взрывать ракеты, петарды и хлопушки. Повсюду гремит и сверкает, бегают чокнутые люди и ваши ракеты летят в небо вместе с другими. Все небо в огнях, фейерверк над всем городом до трех утра. А в час ночи дискотека в центре города и вы прыгаете в запоздалую маршрутку, где трезвый водитель умело отнекивается от счастливых пассажиров со стакашками шампанского, через несколько минут вы оказываетесь в вихре сумасшедших хороводов и танцев. Кажется, весь город в едином порыве примчался в центр и пьянущий дед Мороз вместе с пьяной Снегурочкой отплясывают на сцене русского… Незнакомые, но родные горожане поят вас шампанским, вином, водкой и обратно водкой, вином, шампанским… Скоро, совсем скоро вы закружившись в хороводе падаете кому-то на руки и вас увлекают за собой в совершенно чужой дом, где вас и кормят, и поят безо всяких церемоний, и вы засыпаете на пушистом ковре, уткнувшись носом в ножку шкафа, счастливый (ая), в полной уверенности, все люди – братья, все горожане – человеки…

Еще? Пожалуйста! После долгой зимы, едва-едва, припекает солнышко, но этого оказывается достаточно. Набережная, враз, оказывается заполненной народом. И создается впечатление, что все просто жаждут увидеть, ну, когда же вскроется река? Толстые голуби атакуют задумчивых семечкоедов и те, щедро разбрызгивают черные семечки, попадая и в спины, и в шляпы счастливых, окрыленных надеждой весны, горожан… Проходит несколько дней, река вскрывается, плывут темные льдины, и горожане опять облепляют набережную, жадно обсуждая и предстоящий день города, и будущие прогулки на маленьких теплоходиках, и замечательные танцы под звуки духового оркестра… Парки с каруселями гудят, как улей, радостному этому гулу вторят бубенчики свадебных машин и колокольные перезвоны церквей. Благословенны русские, готовые воскреснуть от зимней спячки, благословенны русские, готовые воскреснуть к нормальной жизни, прочь от собственного безумия пьянства.

Петровна

«Как у наших у ворот

Много старцев и сирот

Ходят, ноют, хлеба просят,

Наберут – Петровне носят,

Для коров ей продают

И в овраге водку пьют.»

Есть в Ярославле набережная, Тверицкая набережная, нет, не та, что переполнена гуляющим людом, нет, а напротив, полупустынная, на той стороне Волги, где песок и крутой берег с березовой рощей, где кладбище кораблей и скопище домов и домишек, где возле Октябрьского моста загорает на небольшом пляже, жаждущий солнца, народ…

На улице пятая Тверицкая стоит дом. Давным-давно покрашенный, он некогда может и блистал яркими красками, но со временем облупился и сквозь многолетнюю грязь едва-едва можно разглядеть первоначальный цвет, небесно-голубой… Хозяйка дома – старуха Петровна. Часто, она бродит по ночам, подолгу застывая на перекрестках, где-то подобрала черного кота, весьма умного и он наподобие собачки следует повсюду за хозяйкой, будто преданный пес.

Все соседи, без исключения, считают Петровну ведьмой, и только ее сын убежден, что она сумасшедшая. Она совершенно не спит и все чем-то занимается, даже, если просто сидит ночью в углу кухни на скрипучей скамейке, все равно беспокойно перебирает бахрому на скатерти, тщательно пересчитывая ниточки.

Сын за нею следит. Это высокий мужик с седой головой, с тоскующими грустными глазами. Он ходит легко и быстро, преувеличенно бодрый, торопливо подбегает к своей матери и, не слушая ее протестов, изгибая спину, подхватывает ее, в принципе, сухонькое тельце на руки, утаскивает домой, прочь от позора, который она имеет свойство на них навлекать. Он сам готовит им обоим пищу, сам топит печь, сам носит воду в двух ведрах с колонки, сам стирает белье, одним словом, выполняет все домашние заботы. Огород у него, строго разграниченный, зеленеет всяческими овощными культурами. Живут они на пенсии, он уже выработал стаж на «вредном» производстве, в химическом цехе и отправился на покой еще в пятьдесят пять лет… А Петровна работала когда-то учительницей младших классов, быть может, дети ее и свели с ума. Однако, какие-то отзвуки из нормальной интеллигентной жизни в ней все еще остаются.

Она очень низкого роста, где-то сто тридцать сантиметров и, чтобы казаться повыше, носит туфли на высоком каблуке. В восемьдесят с лишком лет сморщенная бабушка на каблуках выглядит удивительно странно, но и это еще не все. У нее имеется одна особинка, так называемый признак хорошего тона. Она всегда ходит с зонтиком-тростью, даже зимой, даже в морозы… Петровна изящно опирается на свой зонтик и нисколько не смущается вопросительных взглядов прохожих. Вокруг шеи у нее пышной змеей лежит толстенный шерстяной шарф неопределенного цвета, она его носит и летом тоже. У Петровны всегда красное, опухшее от пьянства лицо и абсолютно голый череп, который она стыдливо прикрывает вязаной шапочкой.