Дочь Луны - Рут Валентайн

Чуть приподняв Фэйт, он посадил ее к себе на колени. Она обратила лицо ему навстречу — ни капли сомнения или колебания, лишь отсвет заново воскресшей надежды.

Выдохнув воздух из легких, Мик легко, мягко, нежно коснулся ее губ, и, к своему изумлению, почувствовал ответ. Робкий, неуверенный, но — ответ. Он имел обширный опыт отношений с женщинами, и в его азбуке основой всякой интимной близости являлось взаимное согласие — единственное условие обоюдного наслаждения.

В неловком ответе Фэйт он почувствовал неуверенность, и сперва хотел отпрянуть, но передумал и вместо этого прижал ее лицо к своей груди. Она замерла у самого его сердца.

Миком овладели противоречивые чувства. Только оторвавшись от женских губ, он понял, как жаждет ее, как изголодался по женскому теплу. Хватит, сказал он себе. Пора остановиться! Но эта женщина обладала какой-то особой силой, она была способна пробуждать в нем чувства, о существовании которых он уже начал забывать. Она с первых минут своего появления ухитрилась сломать все барьеры, порушить взлелеянное им одиночество, внесла смуту в царство его уединения. Играть с огнем и дальше было бы верхом глупости.

— Мик!

— Фэйт, я…

Интересно, а что я? Что тут вообще можно сказать?..

— Не надо ничего объяснять, — торопливо заговорила она. — Понятно, что для мужчины я не представляю интереса, тем более в нынешнем своем положении…

Он нежно притронулся пальцем к ее губам.

— Ты сама не понимаешь, какую чушь говоришь.

Ее губы непокорно шевельнулись. Сидя у него на коленях, она наверняка ощущала всю степень его возбуждения, но собиралась спорить с ним. Смех да и только!

— Тсс! — Мик улыбнулся. — Ты играешь с огнем.

Оказывается, она не заметила, как он возбужден. Для Мика это стало очевидным, когда через секунду Фэйт вдруг ошеломленно застыла. И щеки ее сразу же вспыхнули. Теперь она получила неопровержимое свидетельство!

Мик напрягся, ожидая, что она перепугается и попытается вырваться из его рук. Но она по-прежнему сидела, не шелохнувшись, а потом, помедлив, искоса взглянула ему в лицо.

— Женщина прекрасна во всех своих жизненных проявлениях, Фэйт. — Ему казалось, что он произносит банальность, но для Фэйт его слова звучали совсем иначе. Она замерла, а затем, поймав его руку, положила на свой живот. Секундой позже он почувствовал, как ребенок шевельнулся.

— Я все это время чувствовала себя толстой уродиной и мучилась от одиночества, — тихо сказала она. — А благодаря тебе вновь стала красивой и избавилась от страха. — Улыбка тронула ее губы, глаза заискрились. — Но несмотря ни на что, я все же толстая, и мне не хотелось бы давить на тебя всем моим весом.

Может быть, себе она и казалась толстой, но для Мика весила чуть больше пушинки. Тем не менее, он приподнял ее и усадил рядом. Вообще-то, ему следовало отодвинуться подальше, чтобы соблюсти безопасную дистанцию, но она, нарушая игру, тихо припала щекой к его плечу.

— Ты уверена, что хочешь перебраться к себе на ранчо и вести самостоятельную жизнь? — неожиданно сменил Мик тему разговора.

— Да. — Она вгляделась в его лицо, пытаясь понять по его выражению, хочет ли он, чтобы она осталась здесь.

— Подумай еще. Если что-то стрясется, я должен быть рядом, чтобы успеть прийти на помощь. Вокруг нас на многие мили ни души, и тебе лучше остаться здесь, если, конечно, ты не наймешь какую-нибудь женщину, чтобы она жила при тебе.

— Не беспокойся, Мик. Поверь, там я буду чувствовать себя спокойнее, чем в центре Сан-Антонио за все эти четыре года.

— Да, но тогда ты не была беременной.

— Это что-то меняет? Я знаю срок родов, примерно представляю, каких осложнений мне в моем положении следует опасаться, и… Тебе не о чем тревожиться.

На губах Мика промелькнула улыбка. Вечно эти женщины уводят разговор в сторону. Он и не собирался уговаривать ее, чтобы она вернулась к себе в Сан-Антонио. Из утреннего разговора с Гэрретом было совершенно ясно, что возвращаться в Техас ей нельзя. И беспокоил Гэррета не столько Фрэнк, сколько его сообщники. Они могли решить, что Фэйт — опасный свидетель, и тогда ей не поздоровилось бы.

— Откуда в тебе столько упрямства? — спросил он.

— Я должна это сделать, понимаешь, Мик? — Фэйт чуть наклонилась, чтобы лучше видеть его лицо. — Слишком долго я была бессловесной рабой. Если я желаю стать хорошей матерью своему будущему ребенку, мне нужно научиться твердо стоять на своих ногах, научиться самой заботиться о себе.

Спорить с этой логикой Мику показалось бесполезным, и он попробовал предложить запасной вариант.

— Чтобы приучиться к самостоятельности, не обязательно обрекать себя на полное одиночество. Что думает по этому поводу Дочь Луны?

Прозвище из того далекого лета непроизвольно вырвалось у него, хотя он сам его забыл. И ответом ему стала ее восторженная улыбка.

— Я совсем забыла, что ты меня так называл, — воскликнула она, хлопая в ладоши. — Боже, как я люблю тебя, Мик!

Миках поймал пальцами ее белый локон.

— Они и тогда выглядели как свет луны в звездную ночь. С тех пор я обошел полсвета, но нигде таких поразительных волос не видел.

И только сказав это, Мик понял, что всю жизнь искал девушку именно с такими вот белокурыми волосами.

Дочь Луны. Прямо, чертовщина какая-то!

Фэйт ушла наверх, в спальню, и Мик остался в гостиной с неизменной чашечкой кофе и Ли Гринвудом, проникновенно певшим, как он гордится тем, что он американец. Затем Ли запел о каком-то ребенке, которого он собирается взять с собой на утреннюю прогулку, и Мик сменил кассету.

Дочь Луны. Казалось, это полушутливое прозвище должно было напомнить ему о крохотной девочке, пробудить в нем то ли родительские, то ли братские чувства, но вместо этого оно заиграло новыми гранями и обрело неуловимо чувственный оттенок. Эта женщина вся была как лунный свет, мягкий шепот и живительный жар. Она вся была обещание нежной и теплой женственности, по которой он неосознанно тосковал всю жизнь.

В ней не было ничего от современной эмансипированной американки: ни наглого напора, ни вгоняющей в тоску любого мужчину самоуверенности. Но, судя по всему, ей суждено было приблизиться к этому отталкивающему образцу, коль скоро она решила впредь стоять исключительно на собственных ногах. Финал всегда один, что в Нью-Йорке, что в округе Конард. А жаль, если такое с ней случится. Чертовски жаль, подумал Мик.

Мик не относил себя к числу ярых противников эмансипации. По его разумению, среди женщин вполне могли найтись ученые и администраторы, ни в чем не уступающие мужчинам. Он просто отдавал себе отчет в том, что между женщиной и мужчиной существует кое-какая разница, и отрицать ее бессмысленно. Тело женщины создано для святой задачи: рожать и вскармливать новую жизнь, а мужчина, лишенный такой способности, гораздо лучше женщины способен защитить и ее, и рожденных ею детей. Мик никогда не понимал, зачем бесконечно спорить на эту тему. В современной жизни существуют многочисленные области деятельности, где мужчины и женщины вполне могли конкурировать на равных, и Мик охотно мирился с таким положением вещей. А вот чего ради то одна, то другая половина человечества устраивает бесконечные баталии по поводу, который выеденного яйца не стоит, — этого Мик не понимал и не хотел понимать.

Да, в вопросах личной жизни он старомоден. Да, он желал бы иметь жену, которая не боится чувствовать себя женщиной. Которая способна оценить его рост, его силу и его стремление ощущать себя главой семьи и ее защитником. Которая не нуждается в унижении партнера ради самоутверждения, и в то же время сохраняет достоинство в присутствии мужчины.

Жену, способную понять, что и он нуждается в поддержке и ласковом одобрении.

Мик пошел на кухню, чтобы налить еще кофе. Он столько времени не позволял себе даже задумываться над подобными вещами. Давным-давно, целую вечность назад, он, еще юноша, длинными, одинокими ночами во враждебной стране мог часами размышлять о своем возможном выборе. Это уже потом он понял, что уединение — его твердыня, его спасение в море бед, и единственный человек, на которого он может положиться, — он сам. И все эти годы он полагался только на себя самого. И он не позволит даже самой малой толике юношеской бесплодной мечтательности взять над ним верх. Ни за что!

Мик Пэриш уже получил от жизни все, что хотел, и больше его не соблазнить ничем — даже нежным прикосновением лунного света.

6

Утром Мика срочно вызвали на службу. Джед Барлоу, известный в городе пьяница, взобрался на колокольню церкви Св. Варфоломея и начал наугад палить в прохожих.

— Надеюсь, ты будешь осторожен?

Мик замер, на секунду перестав застегивать бронежилет, надетый поверх футболки. В очередной раз он решил, что она мирно спит в своей постели, и в очередной раз ошибся. У нее поразительно легкая походка — даже для его изощренного слуха. Повернувшись, он увидел ее на пороге спальни.