Пояс Богородицы.На службе государевой - Роберт Святополк-Мирский

Увидев, что Ксеня уже приближается к вышке с берестяным ведерком, наполненным водой, Кузя еще раз оглядел все далекие участки дорог, на которых царила полная пустота, и, привязав веревкой свой кувшин, начал опускать его за бортик вышки. Облизывая пересохшие губы, он дождался, пока девочка перельет в него воду, и начал осторожно, стараясь не пролить ни капли, поднимать кувшин вверх, весело крикнув:

— Спасибо, Ксюх, выручила!

Подтянув кувшин, он поднес его ко рту и, машинально глянув прямо перед собой в сторону Преображенского монастыря, обомлел.

На московской дороге, ведущей из Медыни к монастырю и далее через паром на Угре в Литву, имелось ответвление, которое сворачивало в лес в сторону Медведевки. Просеченный сквозь лесные верхушки луч-коридор для наблюдателя с вышки позволял видеть как раз тот участок, где находился этот поворот с основной дороги. Так было сделано для того, чтобы, с одной стороны, видеть всех, кто направляется к монастырю (и возможно, к рубежу), и знать об этом, особо пока не тревожась, потому что монастырь очень неплохо охранялся его боевыми монахами, а с другой стороны, сразу же принять меры, если кто-то сворачивает в сторону Медведевки.

И это был как раз такой случай.

При этом не два, не три человека, не конный отряд из десяти всадников, а целая армия людей, хорошо вооруженных, судя по искристому зловещему блеску оружия в лучах солнца, в сопровождении длинного обоза тяжело груженных подвод неторопливо сворачивала с московского тракта на вытоптанную лесную дорогу, еще минуту назад совершенно пустынную, ведущую вдоль берега Угры прямо сюда…

Не веря своим глазам, Кузя еще несколько секунд наблюдал за этим далеким и слегка колеблющимся в мареве горячего летнего воздуха призрачным шествием, прежде чем пришел в себя и начал изо всех сил дергать сигнальную веревку, протянутую вниз, в бревенчатое строение под вышкой, где спали днем Клим Неверов, Никола и другие — те, кто нес караульную службу прошлой ночью или должен нести нынешней.

Где-то внутри затрезвонил небольшой колокол, и через минуту оттуда начали выбегать сонные люди.

— Ну чего там? — спросил Клим, задрав голову.

— Там… Ц-ц-целая армия идет прямо на нас… человек с-с-сто… — заикаясь от волнения (но не от испуга-ггг!), доложил Кузя.

Клим Неверов молниеносно вскарабкался наверх.

— Вон там… Погляди, — показал юноша, — вон в том окошке! Уже целую минуту все идут и идут… Сколько же их? Кто это может быть?

— Во всяком случае, не татары, и то хорошо, — сказал Клим. — Ну вот, — весело потер он руки, — наконец, делом настоящим запахло! — И громко скомандовал прямо с вышки: — Никола, сообщи Аннице и отцу Мефодию, к нам движется большой вооруженный отряд! Общий сбор! Женщины и дети в укрытие, всем мужчинам — собраться под вышкой!

Через четверть часа Медведевка была готова к обороне, гонцы поскакали в Картымазовку и Бартеневку с предупреждением и просьбой о возможной помощи людьми, отец Мефодий немедленно стал переводить женщин и детей в подземное укрытие, Анница же гарцевала на своем Витязе с луком и полным колчаном стрел за спиной в неизменно черном, боевом наряде (теперь, ввиду жаркого лета, из тонкого бархата), отдавая необходимые команды.

— Я не думаю, что с московской стороны нам может грозить опасность, — скептически сказала она.

— А кто ж его знает, хозяйка, — отозвался вдруг Епифаний. — Сказывают, братья великого князя смуту подняли, а наш Картымазов, между прочим, служит князю Борису Волоцкому, — он многозначительно сощурился. — О как! Я человек рассудительный, я думаю так: на Бога надейся, а сам не плошай.

— Молчите, отец! — ткнул его в бок покрасневший как рак Никола.

— Насколько мне известно, — скромно вставил, проходя мимо с детьми на руках, отец Мефодий, — братья великого князя находятся сейчас со всеми своими войсками очень далеко отсюда…

— Нечего волноваться, — успокоила всех Анница — Там же в засаде Гаврилко и Юрок, с минуты на минуту кто-то из них приедет и все расскажет…

По давно условленному правилу тот, кто нес засадную службу на дороге, должен был опознать приближающихся людей, если они знакомы, или запомнить их внешность, если видит впервые, сосчитать их количество, определить на глаз степень вооруженности и немедля тайными, специально проложенными лесными тропами скакать в Медведевку, опережая возможного противника не менее чем на четверть часа.

Но прошло еще полчаса, и ни Гаврилко, ни Юрок Копна, несущий с ним в паре службу, не явились.

Лицо у Клима вытянулось.

— Неужто они дали себя схватить? Нет, я не верю!

— Все в руках Господа, — перекрестился отец Мефодий. — Быть может, мы имеем дело с опытным и ловким противником…

Вдруг Анница широко улыбнулась:

— Я знаю только одну причину, по которой ни Гаврилко, ни Юрок не приехали.

— Какую это? — удивился Клим.

— Их не отпустил хозяин! А ну-ка — распахивайте ворота!

— Они здесь! Подъезжают! — заорал с вышки Кузя. — Это наши, наши! А за ними целая толпа народу!

Тут-то и начался тот невероятный переполох, какого не было в Медведевке с прошлого лета, с того памятного дня, когда вернулись из долгих странствий, освободив похищенную Настеньку, Медведев, Картымазов и Бартенев и привезли с собой нового друга — татарина Сафата.

Вот и сейчас — они снова были в том же составе — все вместе: и Медведев, и Картымазов, и Филипп, и Сафат с ними.

А еще был тут возмужавший и загоревший хрупкий Алеша, сильный и большой, изрядно поправившийся на купеческих харчах Ивашко, да не один; рядом в открытой повозке ехали купец Манин с Любашей, а за ним восемь человек его работников и пять телег, как вскоре выяснилось — с Любашиным приданым и еще кое с чем, что было сюрпризом купца к предполагаемому свадебному торжеству. Следом за ними шла целая вереница подвод, груженных камнем, досками, железными скобами и гвоздями, а сопровождали их не менее пятидесяти крепких мужиков с характерной для людей строительных ремесел прической — волосами, стриженными в скобку, и обручами на головах.

Возгласы, визг, крики, смех, плач, лай собак, ржание лошадей — и вдруг все эти привычные, известные, хорошо знакомые звуки перекрыл звук совершенно новый, неведомый, никогда не слыханный в этих местах, — звук струн большой лютни и красивый сильный мужской голос, перекрывший разом весь этот шум.

Вернутся герои из дальних стран,Обнимут женщин своих.Утихнет боль заживающих ран,И будет их отдых тих!Забудут они о том, что опятьИм завтра коней седлать.Дайте героям детей приласкать,Любимых расцеловать!

Высокий, чуть полноватый мужчина лет тридцати, одетый по-европейски, в кружевной белоснежной рубахе, в ботфортах и шляпе со страусовыми перьями, из-под которой на плечи падали длинные черные волосы, пел, играя на лютне, и все замерли, словно очарованные его голосом.