Антитезис - Андрей Имранов

Дима замедлил шаг. Лестница заканчивалась большой круглой площадкой, растекающейся крыльями полукруглых галерей по всему второму этажу. На стенах с обеих сторон висели картины, но Лукшин их не видел — его внимание приковал к себе центральный элемент экспозиции, стоящий в центре площадки. Дима автоматически дошагал до конца лестницы и подошел вплотную к экспонату.

— Вот ни х…я ж себе х…в, — пробормотал он негромко, даже не заметив, что произнес это вслух, а не подумал.

Это была скульптура, изображавшая, несомненно, дерево. Само дерево было, похоже, чугунным — черное, тяжелое, нарочито грубое. С узловатыми куцыми ветками и грубыми листьями, похожими, в первом приближении, на кленовые. Но Лукшина больше всего потрясли плоды, в изобилии висевшие на всех ветках. Большие и маленькие, толстые и тонкие, длинные и короткие — на дереве висели члены. В смысле — мужские половые органы. Разных оттенков розового, с набухшими веточками вен, колечками волос у основания — на фоне почти лишенных деталей грубых железных листьев они выглядели настолько натурально, что Дима автоматически потянулся рукой — пощупать. Но тут же опомнился и с отвращением отдернул руку. Украдкой огляделся. Людей в галерее было немного — один человек задумчиво стоял и смотрел на картину в середине левой галереи, да еще три человека стояли в конце правой и что-то негромко обсуждали. Лукшина отсутствие людей поблизости успокоило и он продолжил осмотр. Члены выглядели совсем как настоящие — Дима, сколько их не разглядывал, так и не нашел ничего, что выдало бы их искусственную природу — тончайшие складочки, рисунок на коже, отдельные волоски на мошонках — все было абсолютно натурально. «Неужели настоящие?» — подумал Дима с удивлением, — «да нет, не может быть». Потом заметил неброскую табличку под скульптурой, всмотрелся. Подумал. Пересчитал нули. И брезгливо отстранился. Определенно, члены были настоящими.

«Константин Леворго», — темнела на табличке совершенно незнакомая Диме фамилия, — «Древо познания». А еще ниже, мелким курсивом был набран текст, на основе которого Лукшин и сделал шокировавший его вывод о натуральном происхождении плодов: «Композиция приобретена галереей Noir у Дрезденского музея изящных искусств за 1200000?».

«И вот эта… в буквальном смысле — х…ня — стоит больше миллиона евро? За такие-то деньги уж точно настоящие.» Работая в «Ночном экспрессе», Дима как-то умудрился ни разу не столкнуться с авангардом современного искусства, хотя столь любимых таблоидами скандалов в этой области хватало всегда. То свиней там на сцене резали, то под стеклом сношались — «Экспресс» об этих скандалах писал неоднократно, но не пером Лукшина. Как-то так получилось. А позже к современному искусству Диму никто не подпускал — его, после «Экспресса», вообще ни к чему серьезному не подпускали. Что-то он конечно, слышал. Читал в Интернете, смотрел по телевизору. Даже что-то писал в своем блоге. Про анатомический театр Гюнтера фон Хагенса, про инсталляции Дэмиена Херста. Но при всем этом мир современного искусства существовал сам по себе и никоим образом с миром Дмитрия Лукшина не пересекался, не мешая ему считать, что этот самый авангард — искусство очень ограниченного круга авторов для очень ограниченного круга почитателей. Как-то так вышло. И первая встреча с авангардом «лицом к лицу» Лукшина оглушила. Удивила, смутила, разозлила и потрясла. Наполнила его негодованием, брезгливостью и ужасом.

— Впечатлены? — прервал его самокопания чей-то голос из-за спины и Лукшин быстро обернулся, уверенный, что там стоит Вирджил. Но это был не Вирджил. Высокий импозантный мужчина в бежевой сорочке, коричневой замшевой жилетке и безупречных брюках с прямыми и острыми, как два клинка, стрелками. Тонкая золотая цепочка тянулась к карману жилетки и в тон ей поблескивала оправа очков. Высокий лоб с залысинами, каштановые волосы с проседью и льдисто-голубые глаза, внимательно изучающие Лукшина поверх очков. Дима смутился, словно незнакомец застиг его за чем-то постыдным.

— Ну… э… в общем-то да… вызывает противоречивые чувства… но — не равнодушие, — закончил Дима мысль и сам ей удивился. Всякий знает, главная задача искусства — не оставить равнодушным. И вот тут-то неизвестный Лукшину господин Леворго с ходу выбивал десять из десяти. Дима уже и забыл, что и когда вызывало у него такую гамму чувств в последний раз — до этого дня. Чем не эффект? А каким образом автор этого эффекта добился — так ли уж важно?

Незнакомец хмыкнул. Одобрительно хмыкнул.

— Барон, — сказал он, — Барон Александр Викторович. Барон — не титул, как вы могли подумать, а фамилия.

— Э… да, — кивнул Лукшин имея в виду, что он именно так и подумал. Более того, он успел подумать, что не удивится, если все здешние посетители окажутся всякими там графьями да баронами. По его мнению, тут им было самое место.

— То есть, очень приятно, простите, — опомнился Дима после трехсекундного замешательства, — Дмитрий Лукшин.

Барон величественно кивнул.

— Вы несомненно правы насчет противоречивых чувств. Собственно, поэтому-то оно и здесь. У Леворго есть и более дорогостоящие произведения, но данное — наиболее неоднозначное. Хотя я полагаю, что это получилось случайно, поскольку в поздних его скульптурах никакой неоднозначности нет. Только эпатаж, щедро замешанный на всех существующих половых табу.

— М-да, — Дима глубокомысленно кивнул, потом не удержался и задал мучающий его вопрос:

— А они настоящие? — сопроводив легким кивком в сторону.

Барон наклонил голову и легонько улыбнулся. Загадочно и неоднозначно, как Древо Познания Константина Леворго.

— Нет. Ненастоящие. Господин Леворго неоднократно жаловался, что не может найти способа заставить отделенные от тела половые органы сохранить свои естественные цвет и форму, каковые цвет и форма совершенно необходимы автору для передачи его художественного замысла. И поэтому, увы, художнику приходится использовать в композициях искусственные материалы.

Странное дело, но новость немного успокоила Лукшина. Он даже усмотрел в этом одну из тех нечаянных неоднозначностей. «Думаешь, что перед тобой настоящий х…, а на самом деле — х…», — подумал он и усмехнулся.

— Тогда следует отдать должное мастерству господина Леворго, — сказал Дима с иронией, — не отличишь от настоящих, черт побери.

— В некотором роде они и есть настоящие, — Барон задумчиво кивнул, — это слепки с реальных органов реальных людей. Аутентичность является одной из немногих идей, сознательно вкладываемых Леворго в свои творения, поэтому он относится к ней очень ревностно — к каждому его произведению обязательно прилагается список людей, предоставивших художнику свои органы для копирования. Когда он создавал «Древо познания», он еще не был столь богат и известен, поэтому ни одного известного имени в списке этой скульптуры нет. Так, всякая шваль с улицы. В этом, кстати, проявляется один из упомянутых мной потаенных смыслов. Забавно, что копия чьего-то члена может стоить значительно больше, чем оригинал, а то и вместе с обладателем.