Доктрина шока - Наоми Кляйн

Подобные успехи управляемой экономики — на кейнсианском севере или девелопменталистском юге — омрачали жизнь экономического отделения Чикагского университета. Соперники чикагской школы, выпускники Гарварда, Йеля и Оксфорда, получали приглашения от президентов и премьер-министров, чтобы помочь им укротить дикого зверя рынка, и почти никого не интересовали смелые мысли Фридмана, согласно которым надо оставить рынок в покое, чтобы он вел себя еще более дико, чем раньше. Тем не менее были люди, которых кровно интересовали идеи чикагской школы, и это меньшинство обладало властью.

Для руководителей международных корпораций в США, столкнувшихся с менее благоприятными условиями в развивающемся мире и с более сильными и требовательными профсоюзами у себя дома, годы послевоенного бума были неприятными временами. Экономика бурно развивалась, порождая необъятное богатство, однако собственники и акционеры вынуждены были перераспределять значительную долю этого богатства в виде налогов, которыми облагались корпорации, и зарплат рабочим. Все процветали, но если можно было бы вернуться к эпохе до «Нового курса», дела небольшой кучки людей пошли бы куда замечательнее.

Кейнсианская революция против политики невмешательства дорого обошлась корпоративному сектору. И чтобы вернуть утраченные позиции, нужна была контрреволюция против кейнсианства и возвращение к капитализму, который регулируется еще меньше, чем в годы до Великой депрессии. Но Уолл-стрит не могла возглавить этот поход в условиях атмосферы тех лет. Если бы, скажем, близкий друг Фридмана Уолтер Ристон, глава Citibank, выступил за отмену минимальной заработной платы и налогов для корпораций, его бы немедленно обозвали «бароном-разбойником». Именно поэтому так важна была чикагская школа. Вскоре стало ясно, что если Фридман — талантливый математик и опытный спорщик — выдвинет те же предложения, они прозвучат совершенно иначе. Их можно отбросить как ошибку, но от них исходила аура научной беспристрастности. Таким образом, корпоративные мысли, представленные в виде научных (или как бы научных) идей, имели огромное преимущество, именно поэтому чикагская школа получила огромную финансовую поддержку, более того, была создана глобальная сеть интеллектуальных центров и институтов правого крыла, поддерживавших и подкармливавших рядовых бойцов контрреволюции по всему миру.

Это восходит к простой идее Фридмана: все пошло не так с началом «Нового курса». Из-за этого так много стран, «включая мою собственную, пошли не тем путем»17. Чтобы вернуть правительства на верную дорогу, Фридман в своей первой книге для широкой публики под названием «Капитализм и свобода» показал всем, что должно стать учебником глобального свободного рынка и основой экономической программы неоконсервативного движения в США.

Во-первых, правительства должны отменить все правила и законы, которые мешают накапливать прибыль. Во-вторых, они должны распродать государственные активы, которые корпорации могут использовать для получения прибыли. И, в-третьих, они должны резко снизить финансирование социальных программ. Фридман внес массу уточнений в эту тройную формулу: дерегуляция, приватизация и снижение социальных расходов. Налоги должны быть низкими и взиматься по единой ставке. Корпорации должны получить право продавать свою продукцию в любой части мира, а правительства не должны защищать местных производителей или местную собственность. Любую стоимость, включая стоимость труда, должен определять рынок. Следует отказаться от минимальной заработной платы. Приватизации, по мнению Фридмана, подлежат здравоохранение, почтовая служба, образование, пенсии по старости и т.д. Короче говоря, он откровенно призывал к отказу от «Нового курса» — с таким трудом достигнутого перемирия между государством, корпорациями и трудящимися, которое позволило избежать народного возмущения после Великой депрессии. Чего бы в результате ни добились работники, какие бы ни были созданы государственные службы для сглаживания жестких граней рынка, чикагская школа в своем контрреволюционном порыве призывала от всего этого отказаться.

Чикагские теоретики требовали большего — они требовали экспроприации собственности, созданной работниками и правительством за десятилетия лихорадочных общественных работ. Фридман призывал правительство распродать активы, появившиеся и обретшие свою ценность в результате долгосрочных инвестиций общественных денег и знаний. Согласно принципиальному мнению Фридмана, все это общественное богатство следует передать в частные руки.

Хотя Фридман пользовался математическим и научным языком, его видение точно соответствовало интересам крупных транснациональных корпораций, которые с алчностью взирали на огромные новые рынки, свободные от регуляции. На первой стадии капиталистического накопления такой хищнический рост обеспечивал колониализм — «открывая» новые территории и захватывая земли, за которые не надо было платить, а затем эксплуатируя природные богатства этих территорий, за которые местное население не получало никакой компенсации. Война Фридмана против «государства всеобщего благосостояния» несла в себе возможность нового быстрого обогащения — только на этот раз надо будет покорять не новые земли, а само государство, его общественные функции и имущество, распродаваемые на аукционах по ценам намного меньше их подлинной стоимости.

В Соединенных Штатах 1950-х доступ к этим богатствам был перекрыт на многие годы вперед. Даже когда в Белом доме сидели такие несгибаемые республиканцы, как Дуайт Эйзенхауэр, радикальный поворот вправо, который предлагали чикагские мыслители, был невозможен: общественные службы и защита прав работников были слишком популярны, а Эйзенхауэр готовился к очередным выборам. И хотя Эйзенхауэр не имел особого желания отказываться от кейнсианства у себя на родине, он выразил готовность совершить этот переворот в других странах, чтобы победить девелопментализм. И в этой войне Чикагский университет должен был сыграть важнейшую роль.

Когда в 1953 году Эйзенхауэр занял свой пост, Ираном управлял девелопменталист Махаммад Моссадык, который уже национализировал нефтяную компанию, а Индонезия находилась в руках необычайно амбициозного Ахмеда Сукарно, говорившего об объединении всех сторонников национального освобождения третьего мира, которые станут силой, равноценной Западу или советскому блоку. Государственный департамент США также беспокоил экономический успех националистически ориентированных стран южного конуса Латинской Америки. В эпоху, когда на значительной части земного шара распространялись сталинизм и маоизм, движение девелопменталистов за «замещение импорта» было на самом деле достаточно центристским. Тем не менее мысль о том, что Латинская Америка заслужила право на свой «новый курс», имела многочисленных противников. Местным феодальным землевладельцам больше нравился старый порядок вещей, который давал им возможность получать огромные доходы и давал в их распоряжение целую армию бедных крестьян, работавших на полях или в шахтах. И теперь они злились на то, что прибыль тратится на развитие других секторов экономики, их работники требуют перераспределения земли, а правительство искусственно занижает цены на их продукты, чтобы все могли купить себе еду. Американские и европейские корпорации, занимающиеся бизнесом в Латинской Америке, систематически жаловались своим правительствам: их продукцию останавливают на границах, работники требуют повышения заработной платы, и, что еще тревожнее, ходят слухи о национализации любого иностранного имущества — от шахт до банков — ради финансирования мечты Латинской Америки об экономической независимости.

Под давлением заинтересованных корпораций в американской и британской внешней политике возникли группировки, которые хотели поставить девелопменталистские правительства в ситуацию бинарной логики холодной войны. Эти люди говорили: нас не должна обманывать видимость умеренности и демократии — национальные движения третьего мира есть первый шаг к тоталитарному коммунизму, так что их надо пресечь в корне. К вождям этого направления относились Джон Фостер Даллес, государственный секретарь при Эйзенхауэре, и его брат Аллен Даллес, глава недавно созданного ЦРУ. Прежде чем они заняли свои посты, оба работали в легендарной нью-йоркской юридической фирме Sullivan & Cromwell, где они защищали интересы компаний, которые сильнее всего страдали от девелопментализма, в том числе J.P. Morgan & Company, International Nickel Company, Cuban Sugar Cane Corporation и United Fruit Company18 Как только братья заняли свои посты, они начали действовать: в 1953 и 1954 годах ЦРУ организовало два первых государственных переворота, хотя в обоих случаях свергнутые правительства стран третьего мира ориентировались куда больше на Кейнса, чем на Сталина.