Колыбелька из прутиков вербы - Галина Артемьева

Теперь же, как только мама приступала к повествованиям о профессорской жизни, папа мрачнел и под любым предлогом старался не слушать о приключениях всех этих «внучек-Жучек» старого доброго соседа. Мама делала вид, что ее совершенно не волнует папина реакция, и упорно продолжала свои рассказы.

– Пап, ты чего? Интересно же, – не раз пыталась остановить отца Варя, когда тот вставал из-за стола, только заслышав профессорское имя.

Папа лишь рукой махал и горько вздыхал.

Наконец до Вари дошло, что он терзается от ревности. Вот уж никогда бы не подумала, что папа станет считать своим соперником старика, да еще такого беспомощного, жалкого даже. Мама же просто прониклась сочувствием к непростым обстоятельствам заслуженного человека – и только. И потом – о чем ей было еще рассказывать? О своих плодах на огороде? Так она и им уделяла немало времени. И папа, слушая о поливе огурцов и их созревании, не махал руками, не уходил, говоря, что наскучило ему слушать всю эту белиберду. Нет, наоборот, слушал очень даже внимательно и сочувственно. А тут… Ну просто подростковая реакция. Злится, чуть ли не слезы на глазах.

– Мам, а ты заметила, что папа расстраивается, когда ты о соседе рассказываешь? – поинтересовалась как-то Варя.

– Как же такое не заметить! – подтвердила мама.

– Жалко его, мам, – вздохнула почему-то дочка.

– А чего жалко? Я что – профессору стихи пишу? Общаюсь с живым человеком в своем одиночестве, – мама горестно вздохнула, – что тут плохого? К чему ревновать? Мне что? Замолчать? Ничего не говорить?

– Говори, – ответила Варя, – говори, интересно же. Только папу как-то жалко. Смотри на него: извелся весь. Молчит, дуется, как маленький.

– Да ну! Маленький и есть. Они все маленькие. А мы за них должны взрослеть. И за них, и за себя. И жалеть их еще.

Что тут было сказать? Дочь просто старалась приласкать отца и мать, показать свою любовь каждому из родителей.

В последнее время Варя редко видела своих. Дел было много. Общались по телефону или эсэмэски друг другу посылали.

Вот и сейчас Варя попробовала позвонить, но мама не отозвалась. Наверняка телефон в доме, а она возится в своем саду. Ничего, вернется в дом, увидит пропущенный звонок, пришлет сообщение. Ничего-ничего. Доберутся и до них добрые вести.

«Любить – это бессердечно»

Еще в начале лета Варя была уверена, что в жизни ее все кончено. Жила в ее сердце любовь-благоговение, сильная и восторженная, к человеку, который, похоже, умел любить только себя. Варину любовь он принимал как должное и само собой разумеющееся. И она была благодарна, что принимал. И готова была ждать, когда что-то изменится, когда он решит, что им пора зажить вместе, а не встречаться время от времени, когда он сочтет нужным. Она научилась подстраиваться, улавливать оттенки его настроения и даже предчувствовать, когда он снова потянется к ней, позовет, скажет доброе слово о том, как она все-таки ему нужна, какой она хороший человек, как ему хорошо с ней, спокойно.

Так продолжалось годами. И, может быть, дальше шло бы так же, если бы не один незначительный эпизод. Она летела из Барселоны в Москву ночным рейсом. Ей нравилось летать ночью: народу, как правило, немного, все сонные, усталые. В салоне тишина. Обычно она закрывала глаза, засыпала, а просыпалась от слов стюардессы:

– Наш самолет совершил посадку в Москве.

Вот и весь полет.

Но в ту ночь у нее не получилось заснуть. В креслах за ее спиной выясняла отношения пара. Говорила в основном девушка, мужчина лишь изредка вставлял невнятные замечания. И дело было не в том, что мычал мужчина. Слова, которые произносила полушепотом женщина, казались Варе ее собственными словами.

– Мы столько лет вместе. Хотя что такое «вместе»? Сейчас прилетим, ты к себе, я к себе. И это называется вместе? Тебе, конечно, хорошо, удобно. Захотел – свистнул, и я тут как тут. Не захотел, сиди, Катя, кукуй одна. И что тебе мешает? Был бы ты женат или детям бы алименты платил, тогда я бы еще хоть какое-то оправдание имела. Не тебе! Себе! Что столько лет ушли в пустоту. Мое время идет. Я не успею родить. И кто я буду тогда? Что себе в старости скажу? Что единственную жизнь протратила на чужого дядю? Во имя любви? Какая же это любовь?

Каждое слово ударяло Варю в самое сердце. Все это было о ней. Точь-в-точь. Она вдруг увидела всю свою многолетнюю ситуацию со стороны. Увидела – и наконец-то поняла, что ничего нового у нее с «любимым» не будет. Вообще ничего. И никакого ребенка, и никакого будущего. Будет только так, как удобно ему, а она – пусть решает сама. Ее выбор, ей жить, как сказал только что спутник той женщины. Она словно увидела свое отражение. Оно ей очень не понравилось. Жалкое, ущербное, несчастное. И вдруг пришло простое решение, которое давно пора было принять, только кишка была тонка.

– Ты же и так одна, – сказала себе Варя. – Так и будь уж одна. И оглянись вокруг. Почувствуй, что живешь собственной жизнью, а не ждешь чьих-то милостей, как собака при хозяине.

Была предательская мысль, что, может быть, стоит напоследок встретиться, поговорить, поставить какие-то условия, и пусть даст слово, пообещает, что все между ними станет иначе, с учетом ее интересов тоже. Но, к счастью, полет длился больше трех часов, и доводов женщина привела очень много. А спутник ее мычал. Или говорил:

– Да брось ты. Ну, перестань. Ты просто устала. Надо выспаться. Все же хорошо.

И Варя убеждалась: ничего в ее жизни не изменится, пока она сама не примет окончательное решение. И лучше жить одной и ничего не ждать от другого, чем вот так, как много лет живет она: трепеща и ожидая, когда кто-то проявит милость и понимание.

Она прилетела в Москву и не объявилась, и не отвечала на звонки, а потом и просто сбежала на дачу к любимой подруге Марусе, у которой всегда кто-то был рядом, что-то происходило веселое и интересное. Рядом с Марусей было легче исполнить то, что она решила.

Там, на даче подруги, Марусина бабушка устроила им шуточный сеанс «доброго колдовства». Они пекли на костре картошку в фольге. Сколько кому картофелинок в пакетике достанется, столько в ближайший год и будет человек в семье у каждого гадающего. Бабушка у Маруси – известная выдумщица, все время придумает такое, что скучать не приходится.

Варя, раскрыв свой пакетик, обнаружила три картофелины.

– Три! – удивилась она. – Три! Но этого не может быть. Я одна. И все тут.

– Не быть тебе одной! – приказала тогда бабушка.

Все это, конечно, были ничего не значащие игры, но почему-то Варя тогда повеселела.

А потом случилось еще одно волшебство. Быстро так, как по заказу. Дачу по соседству с Марусиной купил какой-то человек, нового соседа пригласили на пироги, он пришел, увидел Варю в гамаке, читающую книгу про житейские воззрения кота Мурра, и почему-то спросил что-то насчет того, понимает ли она, откуда у нее взялась эта книга. И Варя ответила, что нашла ее сегодня на Марусиной книжной полке. И ничего другого ей не известно.

Оказалось, гость перепутал Варю с Марусей! Оказалось, он был тут, на даче, двадцать лет назад. Ему было шестнадцать, он познакомился с Марусей, оказавшись с друзьями у нее в гостях. А потом приехал и привез ей книгу. Но не вручил прямо в руки. Оставил в беседке. Так уж вышло.

Чудеса!

А потом из дома выбежала Маруся, чтобы звать их к столу, и узнала Даню, хотя видела его всего раз в жизни, давным-давно. И столько было смеху, разговоров, планов!

– Надо пойти тут все разведать, побродить по лесам. Хочу с местностью познакомиться, – сказал Даня. – Кто-нибудь составит мне компанию?

– Варь, иди, поброди. А я тут на хозяйстве останусь. Скоро мужики мои возвращаются. Муж, сын, – пояснила Маруся.

– Пойдем? – обратился Даниил к Варе.

– Пойдем, – согласилась она.

И пошли они бродить.

У Вари рядом с Даней сразу же возникло чувство, что к ней вернулась ее юность и что гуляет она с мальчиком из своего класса. Гуляет, радуется ему, и все у них впереди. Что – непонятно, но что-то очень-очень хорошее, долгожданное. Чудесное, как в добром сне. Ей ничего не нужно было из себя изображать, стараться как-то выглядеть и всякое такое. Они просто были такие, какие есть, и болтали обо всем на свете.

Варя говорила, что уже не ждет любви, сознательно и бесповоротно не ждет. Не мечтает и не хочет. Любовь все искажает. Отнимает силы, время, ослепляет. Лучше быть зрячей. Видеть все отчетливо и решать просто: да и нет. Без оттенков и самоуговоров. В конце концов, любить – это бессердечно. И даже, может быть, противоестественно, потому что – губительно.

– Какая революционная мысль! – хмыкнул тогда ее собеседник. – Надо додумать в тишине. Что-то в этом есть.

– В этом есть все! Главная мудрость моей многострадальной жизни! – воскликнула патетически Варя.

И Данька тогда присвистнул и засмеялся по-мальчишески.

– У меня тоже есть мудрость, если уж на то пошло. И еще какая многострадальная. Я вот дважды был женат. И оба раза думал, что по любви. А сейчас вот спрашиваю себя: а кто это такая, эта хваленая любовь? Она есть вообще? Или сказки сказывают нам, дуракам, чтобы мы доверчивее плодились и размножались? На сегодняшний день я в ее существовании сильно сомневаюсь.