Мальчик с Антильских островов - Жозеф Зобель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Моему воображению рисовался сказочный мир, в котором жили рачки: долины, тропинки, дороги, поля, дома. И все это в прозрачной воде. Там обитали прозрачные рачки: раки — папы, раки — мамы, раки — дети, и говорили они на своем водяном языке. Когда я вылавливал большого, я считал, что это мама или папа, возвращавшиеся с работы. Я воображал себе неутешное горе их детей, от слез которых в реке прибывала вода. Когда попадался маленький, я представлял себе опечаленных родителей. А если рачок срывался с крючка, я боялся, как бы он не предупредил остальных, что надо остерегаться моего коварного червяка.
Словом, благодаря всем этим забавам я чувствовал себя прекрасно.
МЫ ИДЕМ В ГОРОД
Как-то в воскресенье мама Тина надела чистое платье, заставила меня натянуть штанишки, в которые я еле влез — так давно я их не надевал, — и объявила, что мы отправляемся в Сент-Эспри́.
— Зачем?
— Не твое дело.
Но, продолжая возмущаться моим любопытством, она невольно выдала цель нашего путешествия.
Моя мать ответила на ее письмо, сообщив, что пока не может приехать, так как дела ее не улажены, но посылает немного денег. Остального я не понял.
Мама Тина взяла свою корзину, и мы отправились в путь.
Она шла быстро. На каждом шагу ее пятки, задевая за жесткий, тяжелый подол платья, издавали глухой звук. Я с трудом поспевал за ней.
Мы спустились с горы по тропинке, потом вышли на широкую дорогу из белого туфа, по которой сновали женщины в цветастых платьях, мужчины в белых брюках, ослики, тяжело груженные корзинами с овощами и фруктами.
Мама Тина встречала знакомых.
— Ты, видно, торопишься? — спрашивали они.
— О да, — отвечала она, — я хочу поспеть хотя бы к концу службы в церкви.
Мы оставили большую дорогу. И долго пробирались по тропинкам среди полей сахарного тростника; потом оказались под высокими деревьями; потом шли вдоль железной дороги и пересекали мостики без парапетов. Как я ни старался, расстояние между мной и мамой Тиной все увеличивалось. Я начинал бояться, что она бросит меня здесь и я заблужусь, потому что нам больше никто не попадался навстречу, а мама Тина шла себе вперед, совсем позабыв про мое существование, разговаривая вполголоса сама с собой. До меня доносилась лишь барабанная дробь ее пяток.
Я остановился, в отчаянии крикнул: «Мама Тина!» — и разразился рыданиями.
Бабушка обернулась, удивленная моим криком и слезами. Она как будто только теперь вспомнила, что я следую за ней. Я догнал ее с виноватым видом.
Тогда она подняла меня и посадила к себе на плечи. Наше путешествие продолжалось куда более приятным образом.
ЦЕРКОВЬ
Паперть церкви запружена народом. Большинство пришло из деревни, как мама Тина. Почти все босые. На женщинах такие же платья, как у мамы Тины. Я ничего не вижу за толпой. До меня доносятся звон колокольчика и жалобно поющие голоса. Потом я слышу неподалеку звяканье монеток, падающих одна на другую. Мама Тина нагибается ко мне и говорит, что это монах делает сбор.
— Он поднесет к тебе маленькую коробочку, чтобы ты опустил в нее одно су, — объясняет она потихоньку, — не забудь при этом наклонить голову. И не бойся.
Когда раздался звон во все колокола и толпа повалила из церкви, мы вошли наконец внутрь.
Мама Тина вела меня за руку. Она поспешно преклоняла колени перед разными фигурами, стоявшими в нишах или на подставках, украшенных цветами.
Иногда она становилась на колени, шепотом приказывала мне делать то же самое и молилась. Так она поступала перед двумя или тремя из этих личностей — по-видимому, ей они нравились больше других, но я не находил в них ничего особенного. Больше всего меня удивил субъект, прибитый гвоздями к кресту. У него была борода и длинные волосы; он был почти голый и такой худой, что ребра просвечивали. Он напомнил мосье Медуза, лежащего на голой доске в своей хижине. Его поза на кресте была так же неудобна, как поза Медуза… А ведь он, кажется, был не негр…
Мама Тина несколько раз обошла рынок. Площадь, заваленная мешками, корзинами, горами овощей и фруктов, кишела людьми. Мама Тина брала щепотку маниоковой муки из каждого мешка, пробовала, торговалась и проходила дальше. Она немало перепробовала, прежде чем купила две кружки муки. Потом она возобновила свой обход, поднимала и ощупывала иньямы, долго сомневаясь, прежде чем купить одну штуку. То же повторилось и с авокадо. А потом с толоманом и, уж конечно, с кочнами капусты.
Но я за ней не ходил. Она поставила свою корзину под деревом на краю площади и посадила меня рядом. Она возвращалась со связкой лука, подсчитывала, сколько осталось денег, раздумывала, снова уходила.
Свои покупки мама Тина завершила четвертью фунта мяса для супа, соленой рыбой, сахаром и жиром.
Наконец она принесла мне ломоть хлеба с горячей колбасой. Я очень проголодался и съел его с аппетитом. Сама она не ела ничего, по своему обыкновению выпив утром одну только чашку кофе. Пока я завтракал, она снова исчезла и вернулась со свертком под мышкой.
— На плантации ты наберешься бог знает чего, — сказала она сердито. — Пойдешь в школу. Там ты научишься, как вести себя, сможешь подписывать сам свое имя. Господь вразумил меня сберечь присланные твоей матерью деньги. Я купила материи тебе на школьный костюмчик.
РАЗГОВОР О ШКОЛЕ
Идти обратно было гораздо приятнее.
Мама Тина с корзинкой на голове шла медленно и, как всегда, рассказывала, что она сегодня сделала
