Занимательно о ботанике - Сергей Ивченко

В другом варианте этой поэтической легенды фигурирует еще одно лицо — красавица Ляо. Полюбив красивого и жестокого предводителя банды хунхузов Сон Ши-хо, взятого в плен ее братом Жень Шенем, она тайно освобождает его из заключения и бежит из дому. Жень Шень бросается в погоню и, настигнув беглецов, вступает в поединок с Сон Ши-хо. Когда он нанес предводителю хунхузов сильный удар, Ляо, укрывшаяся в кустах, вскрикнула. Услышав голос сестры, Жень Шень оглянулся, и, воспользовавшись этим, Сон Ши-хо, сам уже смертельно раненный, вонзил из последних сил меч в спину противника. Горько оплакивала красавица Ляо брата и возлюбленного. И там, где падали ее слезы, выросли первые растения женьшеня.

Много еще легенд создал китайский народ о женьшене. В одной из них рассказывается, что, спасаясь от людей, женьшень наплодил великое множество себе подобных растений-двойников, которых китайцы называют «панцуй». И чем крупнее их размеры, чем больше напоминают формой своего корня фигуру человека, тем ближе они к настоящему женьшеню. А чем ближе панцуй к настоящему женьшеню, утверждает легенда, тем больше в нем целебной силы. Естественно, что такой корень и ценится дороже. Да и сам женьшень обладает способностью превращаться в человека, принимать облик любого животного, любой птицы и даже камня. Поэтому-то и обнаружить растение очень трудно…

Такое поверье подслушал на Дальнем Востоке знаменитый русский ученый и писатель Владимир Клавдиевич Арсеньев.

О том, как велика была с незапамятных времен вера в жизнетворную силу женьшеня, свидетельствуют имена, которыми наградил его народ: чудо света, дар бессмертия, божественная трава, соль земли, корень жизни…

Еще 4000 лет назад женьшень занял видное место в народной медицине Востока. Китайские лекари рекомендовали его при многих болезнях, а старикам — как «эликсир молодости», якобы способный сообщить их телу «нежность розовой кожи девушки». «Исцеляющее действие сказочного растения скажется немедленно и в тех случаях, когда настой его корней отведает человек, уже впавший в предсмертное забытье», — говорится в одной из древних фармакопей.

Для изучения чудесных качеств женьшеня прибегали иногда к весьма своеобразным методам. По рассказу жившего в XI веке врача Су Суна двум равноценным по выносливости пешеходам предлагали быстро пройти расстояние в 3 или 5 километров. Один из них держал при этом во рту кусок оцениваемого корня. Если этот пешеход приходил к финишу бодрым, а второй уставшим, то специальный консилиум авторитетных лекарей давал соответствующее заключение о достоинствах испытываемого корня.

С давних пор женьшень завоевал признание и в тибетской медицине: «опеку» над ним немедленно взяли высшие духовные лица — ламы, лично занимавшиеся врачеванием. К началу X века о женьшене уже хорошо знают и в Средней Азии, а великий Авиценна подробно описывает его в своем уникальном «Каноне лечебной науки».

(Кстати, современная библиография насчитывает не менее полутора тысяч работ о женьшене.)

Необыкновенная его популярность дорого обходилась простым людям. Он стал причиной многих страданий и даже трагедий. Ради него шли на преступления, не останавливались перед убийствами, нередко из-за него возникали даже войны. Не удивительно, что китайская аристократия во главе с императорским двором постарались целиком подчинить себе промысел женьшеня. В 1709 году император Кань-хи ввел абсолютную монополию. Как поиски, так и заготовка целебного корня были строго регламентированы.

Сборщики, получившие разрешение императора, отправлялись в тайгу под усиленной охраной. Только на опушке леса каждому определяли место поисков и время на них (на этот срок была рассчитана и выдаваемая пища). По возвращении из тайги каждого сборщика встречали в условленном месте чиновники, придирчиво учитывали весь сбор, тщательно проверяли, не утаен ли хотя бы корешок. Только после этого разрешалось идти к императорскому дворцу. Пересекая Великую китайскую стену, сборщик платил особый налог за собранные корни, а, прибыв во дворец, получал за свой труд самое мизерное вознаграждение.

За нарушение многочисленных правил его снижали, а то и не выплачивали вовсе. Нередко сборщик подвергался и более суровым наказаниям. К нарушениям относились, например, неточное соблюдение срока пребывания в тайге, самое незначительное отклонение от предписанного района поисков или маршрута следования во дворец, малейшее повреждение корней. Но самая жестокая кара — за подлог. Сборщики пытались порой соединить невзначай сломанные корни с помощью скрытой внутри палочки, утяжелить (ценность корней определялась их весом) за счет вдавленных в мякоть и тщательно замаскированных свинцовых дробинок, подменить дикие корни искусственно выращенными на плантации. Однако опытных приемщиков почти невозможно было провести…

Но вот женьшень принят и оценен. По специальной шкале корни, отнесенные к четырем первым и самым высоким разрядам, сразу же переходят в собственность императора. Менее ценными растениями император «одаряет» — и то за большие деньги — придворную знать, самых богатых лекарей и владельцев аптек. Тем же, кто добывал целебные корни в тяжелых изнурительных поисках, как и прочим простым людям, приобретение даже самых низких разрядов женьшеня было не по карману.

Самым бойким местом поисков женьшеня со второй половины XIX века стал Уссурийский край, куда вплоть до Октябрьской революции и даже в первые годы Советской власти проникали китайцы. Около 30 тысяч человек ежегодно отправлялись в тайгу и за сезон добывали примерно 4000 корней общим весом около 36 килограммов. «Надо удивляться выносливости и терпению китайцев, — писал много путешествовавший по Дальнему Востоку Владимир Клавдиевич Арсеньев. — В лохмотьях, полуголодные и истомленные, они идут без всяких дорог, целиною… Сколько их погибло от голода и холода, сколько заблудилось и пропало без вести, сколько было растерзано дикими зверями! И все-таки чем больше лишений, чем больше опасностей, чем угрюмей и неприветливей горы, чем глуше тайга и чем больше следов тигров, тем с большим рвением идет китаец-искатель. Он убежден, он верит, что все эти страхи только для того, чтобы напугать человека и отогнать его от места, где растет дорогой панцуй».

Арсеньев описывает и свойственное каждому искателю очень скромное, но крайне необходимое снаряжение. Оно состояло из промасленного передника (для защиты одежды от постоянной росы), длинной палки для разгребания листьев и травы, деревянного браслета на левой руке и привязанной сзади барсучьей шкурки, которая позволяет в любое время сесть на сырую землю или влажный мох.

Дабы не заблудиться и предупредить других искателей о том, что это место обследовано, женьшенщик отмечал свой путь надломленными ветками или пучками сухой травы и мха.

С начала июня и до первых заморозков промышляли добытчики женьшеня. При этом все они были твердо уверены, что корень дается в руки только чистому, непорочному человеку.

После многодневных, полных лишений поисков, встретив, наконец, заветное растение, китаец-искатель бросал в сторону палку и, закрыв лицо руками, громко причитая, падал на землю:

— Панцуй, не уходи! Я чистый человек, душа моя свободна от грехов, сердце мое открыто, и нет у меня худых помышлений. — И, лишь выждав некоторое время, с надеждой открывал он глаза. С этой минуты на удивление выносливый, смелый и знающий искатель-следопыт превращался в настоящего исследователя. Остроте его взгляда, полноте и тщательности наблюдений мог бы позавидовать бывалый геоботаник. Вокруг находки счастливец внимательнейшим образом изучал не только все растения, но и общую топографию местности, почву, горные породы. Не забывал отметить и положение места по отношению к солнцу, и господствующий здесь ветер, и многое иное. Только после столь кропотливых приготовлений доходила очередь и до самого женьшеня. Перед небольшим его стебельком, обычно не выше пояса, с оригинальными пятипалыми листьями, китаец почтительно опускался на колени, ласково заговаривая его словами молитв и заклинаний.

После этого сборщик с необычайной нежностью и осторожностью разгребал вокруг растения старые, сопревшие листья и траву, а затем, достав специальную костяную палочку (панцуй-цянцзы), столь же бережно начинал откапывать корень. При этом с одинаково кропотливой аккуратностью освобождал он и толстую его часть и отходящие от нее тоненькие мочки. Правда, опытный искатель, приступая к откапыванию корня, имеет о нем почти полное представление. Ему достаточно увидеть стебель и количество листьев.

Чаще всего у женьшеня бывает три-четыре, реже пять-шесть листьев. Заветная же мечта каждого женьшеневого следопыта — отыскать растение о семи листьях. Малейшие углубления и морщинки корня внимательно изучаются искателем. Особенно его беспокоит форма корня, которая, по древнейшим приметам, всего важнее и играет решающую роль при определении цены: «Если божественные силы создали целебный корень по образу и подобию человека, то и форма его корня должна напоминать человеческую фигуру».