Дети Времени всемогущего - Вера Викторовна Камша
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне удалось выяснить, что после подписания протокола мадам Y отправилась домой, месье Z сел в фиакр и назвал собственный адрес. Зато месье Y вышел на Помпейский бульвар, последовательно посетил два бистро и, неоднократно оглядываясь, прошёл до набережной, где взял фиакр до площади Республики, откуда проследовал пешком до Вашего дома, в каковой и вошёл. Не нужно быть полицейским, чтобы предположить в этих действиях доклад слуги господину.
Я был бы готов отдать должное Вашему замыслу при всей его безнравственности, не повторяй он в деталях роман блистательного месье Видá, живописующий попытку устранить Луи Клермона при помощи якобы оскорблённого мужа. То, что триста лет назад едва не стало трагедией, в наш циничный век обернулось фарсом. Вы совершили ошибку, велев месье Y (или не воспрепятствовав ему в его намерении) избрать в свидетели меня. Если б не это прискорбное для Вас обстоятельство, Вы бы не только избавились от конкурента, но и положили конец порочащим Вас разговорам о Вашей связи с мадам Y. Что ж, решив кого-то погубить, позабытый Республикой и Вами Господь лишает свою жертву разума, а порой, как в случае Брюна, де Гюра, Пишана и Вашем, ещё и вкуса. Амен!
Не уважающий Вас, мадам Y и её супруга барон Пардон».
– Зло, – патрон погасил одну папиросу и тотчас закурил следующую, – но это отучит их шутить с «Биноклем» и заодно сделает де Шавине – ведь это был он? – шёлковым. В номер.
Глава 3
В день рождения деда мадам Пайе встала и потребовала накрыть стол в его кабинете, зажечь побольше свечей и подать коньяк, утку и печёные яблоки. Ответ на ворчание служанки и сомнения внука был резким и кратким:
– Я дождалась, а чем скорей, тем лучше – тебе пора в полк. И надень мундир.
Анри уступил. Он ещё не привык ни к холоду, ни к тому, что этот дом через несколько месяцев или недель опустеет и отойдёт к нему. В Шеате капитан вспоминал Пти-Мези как нечто неизменное, где пахнет яблоками и где живёт и будет жить всегда маленькая быстрая женщина с жаркими глазами. Его бабушка, на которую он так не похож.
– Страшна я стала, – почти весело сказала басконка, допив первый бокал. – Всё думаю, как мы с Анри встретимся… Вдруг туда приходят такими, как в гроб кладут? Кто раньше успел, ждёт на пороге, ждёт, а как дождётся, не поймёт, что за развалина к нему лапы тянет. Вот он, ад-то… Перца много. Тебе много.
– В Шеате я привык к острому.
– Похоже, ты вообще там привык… Злишься на нас?
– За что?
– А за что на стариков злятся? Кто на то, что скрипят и жить по-своему не дают, кто на то, что мало оставляют… Зря Анри твоё псу под хвост выкинул – и титул, и поместье. Верность верностью, а жизнь – жизнью. Отец Анри уж на что Клермонам верен был, а когда Шуаз обложили, велел сыну хватать Эжени и бежать. Повезло им, конечно…
О мадам Пайе, вдове трактирщика, подобравшей подростка-аристократа и его сестрёнку, Анри слышал много раз.
– Дедушка правильно сделал, оставшись Пайе.
– А что отцовское имя из-за скота Клермона отшвырнул – нет. – Худенькая ручка зашарила в пышных юбках. – Помнишь, как в бюро залез? Четыре года тебе было…
– Помню, – усмехнулся тридцатилетний легионер: не запомнить воистину генеральскую трёпку было немыслимо.
– Бери. – Мадам Пайе протянула внуку ключи. Они были тёплыми и, кажется, пахли корицей. – Бумаги в верхнем ящике. Дела в порядке, богачом тебе не стать, но и по миру не пойдёшь.
Она неторопливо пила коньяк и говорила про доход с купленной после смерти мужа фермы, про акции Северной железной дороги, ставки Военного банка, куда помещены остатки вырученных за имение денег, и сейф в «Банке Дави», где хранятся драгоценности: жемчужное ожерелье и рубиновый гарнитур. Подарки императора… Анри про них знал, помнил он и заточённый после переезда в ящик портрет, на котором била в тамбурин юная чернокудрая поселянка в королевских драгоценностях…
– Я думал, их давно продали.
– Только не его подарки! Конечно, знай Анри… – Мадам Пайе хрипловато засмеялась. – Но зачем ему было знать? Я справилась сама… Мне было семнадцать, и я была влюблена, как кошка. У меня не было мужчин, кроме твоего деда. Вот так-то!
– Конечно, – неуверенно начал Анри, но басконка Тереза желала говорить, и внук замолчал, а она жадно, взахлёб вспоминала молодость и мужчин, которым когда-то сказала «нет». Маршал, генералы, министры, папский нунций, банкиры, поэты и… император.
– Мы ведь одного поля ягодки, – усмехалась умирающая в почти крестьянском доме старушка, – друг дружку насквозь видели. Хороша я была, что да, то да, ну да он какой только красотой не объелся: что хотел, то и получал, только я дом ему напоминала. У мужчин лишь один дом настоящий, остальные – так, постоялые дворы… Анри, куда бы его ни заносило, Шуаз во сне видел, а император – Басконь. Так в Тарб и не съездил, бедолага, неправильным считал родной городишко отличать, а тут я и подвернись. Как была с виноградников, и глаза по ложке…
Дед вспоминал императора часто, бабушка – никогда, только улыбалась, слушая мужа, и не малолетнему внуку было понять смысл этой улыбки. Но сегодня мадам Пайе, казалось, бросала свои тайны на вышитую скатерть.
– Будь я посговорчивей, – мадам Пайе лукаво подмигнула, – Анри бы маршальский жезл заимел. К рогам в придачу, только кто бы про них узнал? В Баскони сперва хитрость, храбрость уже потом, когда деваться некуда. Это Анри с хитростью разминулся, все де Мариньи такие, а ты, как ни пишись, – де Мариньи. В Пти-Мези тебе делать нечего, ты тут, чего доброго, на дочке нотариуса женишься. Уж лучше на туземке, а что? Я для шуазца, считай, туземкой была, а как прожили… Пусть и ссорились, а ни он ни разу не пожалел, ни я!
Анри всё же спросил, сам не зная, для себя или для неё. Про императора, которому отказали. Конечно, басконец не мстил, иначе дед рассказывал бы другое и по-другому, и всё же…
Женщина ответила недобрым смехом, потому что от начала до конца прочитывала газеты, в
