Повесть о жизни - Константин Георгиевич Паустовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы спокойно доехали до пограничной в то время между Россией и Украиной станции Зерново (Середина Буда).
Около Зернова поезд остановился ночью на полустанке на краю леса. Отсюда тянулись к северу Брянские леса, и здесь рядом находились те милые места, где я так часто бывал в детстве.
Не спалось. Мы с певцом выскочили из теплушки и пошли по проселочной дороге. Она тянулась по опушке леса в неясные ночные поля. Шуршали хлеба, низко над ними загорались и, подрожав розовым огнем, гасли зарницы.
Мы сели на старый, давным-давно поваленный бурей вяз у дороги. Такие одинокие обветренные вязы среди лугов и полей всегда почему-то напоминают крепких стариков в сермягах со спутанными ветром седыми бородами.
Певец, помолчав, сказал:
– Каждый по-своему верит в Россию. У каждого есть свое доказательство этой веры.
– А какое у вас доказательство?
– Я певец. Понятно, какое может быть у меня доказательство. – Он немного помолчал и вдруг запел печально и протяжно:
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит.
Я давно считал, что нет ничего более гениального в русской поэзии, чем эти лермонтовские стихи. И, несмотря на слова Лермонтова, что он ничего не ждет от жизни и ничуть не жалеет о прошлом, было ясно, что сказал он об этом вопреки себе, именно потому, что жалеет о прошлом и ждет от жизни хотя бы обманчивых, но щемящих сердце мгновений.
Над хлебами пробежал ветер. Они заволновались с каким-то сыплющимся шелестом. Сильнее полыхнула зарница, и забормотал спросонок гром.
Мы пошли обратно к полустанку. Я сорвал в темноте какую-то травинку и только наутро увидел, что это душистая кашка, самый застенчивый и прелестный цветок русской земли.
Нейтральная полоса
Утром поезд пришел в Зерново. По теплушкам прошел пограничный контроль и проверил разрешения на выезд.
Нашу теплушку вместе с несколькими другими отцепили от поезда, и старый маневровый паровоз потащил нас к границе, к так называемой «нейтральной полосе». Двери в теплушках закрыли и поставили около них красноармейцев с винтовками.
Наконец поезд остановился. Мы вышли. Теплушки стояли в сухом поле возле путевой будки. Ветер нес пыль. Несколько крестьянских подвод было привязано к шлагбауму. Возчики – старики с кнутами – покрикивали: «Кому на ту сторону, на Украину? Пожалуйте!»
– Далеко? – спросил я старика с редкой бородкой.
– Да какое там далеко! Три версты, а там уже и немец. Поехали!
Мы сложили свои вещи на телегу, а сами пошли рядом. За нами потянулись остальные подводы. Позади я увидел своих спутников по теплушке Риго-Орловской дороги. Они шли за подводой и о чем-то возбужденно и радостно говорили. Доди с ними не было. Человек в серых гетрах совершенно дико выглядел здесь, среди полей, на дороге, где ветер крутил столбы пыли и орешник шумел листвой по оврагам.
Когда мы отъехали с километр, человек в гетрах остановился, повернулся к северу, к России, погрозил в ту сторону кулаком и грубо выругался. Возница испуганно взглянул на него и с сожалением покачал головой.
Я, кажется, упоминал где-то, что моя мать верила в закон возмездия. Никакой подлый, бесчеловечный или коварный поступок, говорила она, не остается неотмщенным. Рано или поздно, но возмездие придет. Я посмеивался над этим маминым суеверием, но в этот день почти поверил в закон возмездия.
Мы спустились в лощинку, поросшую орешником. Возчик наш начал нервничать и понукать лошаденку.
Мы миновали дно лощинки и начали подниматься по склону на противоположную сторону. В это время из орешника вышел человек в папахе и фиолетовых пыльных галифе. В опущенной руке он держал маузер. На груди у человека перекрещивались две холщовые ленты с патронами.
Вслед за человеком в галифе из кустов вышли несколько парней, одетых в шинели, бушлаты и вышитые украинские рубахи. Все они были с обрезами и шашками, а кое у кого на поясе висели ручные гранаты «лимонки».
Человек в фиолетовых галифе поднял маузер и выстрелил в воздух. Телеги тотчас остановились.
– Кто пропустил? – закричал человек в фиолетовых галифе плачущим голосом.
– Пограничный отряд, – растерянно ответил журналист в серых гетрах.
Человек в фиолетовых галифе вышел на дорогу как раз около подводы с вещами журналистов.
– В карман себе пропустил! – закричал человек в галифе. – Вещи осматривали?
– Осматривали.
– В карман себе осматривали! Документы смотрели?
– Смотрели.
– В карман себе смотрели. А ну, ребята, берись! Разом!
Парни начали сбрасывать с телег чемоданы. Журналист в гетрах закричал. Человек в фиолетовых галифе ударил его в зубы рукояткой маузера и сказал:
– Заработал? Так помолчи, буржуйское отродье, пока я не влепил тебе в котелок хорошую блямбу.
Человек в гетрах, прижав ко рту окровавленный платок, шарил в пыли на дороге, разыскивая сбитое пенсне.
Парни начали рубить шашками кожаные чемоданы. Они разрубали их очень умело и ловко – крест-накрест. Очевидно, открывать чемоданы или выламывать замки не было времени. Парни заметно торопились и все время посматривали в сторону советской границы.
Наш возчик тихонько тронул лошадь, незаметно проехал несколько шагов и остановился. Парни вытаскивали из чемоданов вещи, смотрели на свет рубахи и простыни и все ненужное швыряли в пыль.
– Шукают, – тихо объяснил нам возница. – Вы идите вперед, только тихонько, вон до того кустика. За ним поворот, и нас уже не будет видно. А я помалу подъеду, – может, они нас и не заметят.
Мы прошли за куст, а возница, то трогая лошадь, то останавливая ее, вскоре заехал за куст и после этого начал нахлестывать лошадь. Мы поднялись на изволок, и лошадь понеслась вскачь. Мы бежали за телегой минут десять. Потом возница остановился.
Мы закурили, и возница рассказал, что в нейтральной полосе бродит шайка атамана Козюбы и грабит всех проезжающих. В вещах ищут главным образом драгоценности и деньги. При этом сильно торопятся, так как хотя советским пограничникам и не полагается заходить в нейтральную полосу, но они время от времени налетают на бандитов и беспощадно их расстреливают.
Мы удрученно молчали. Никакой радости оттого, что мы избавились от бандитов, у нас почему-то не было.
Дорога тянулась по обширной порубке среди пней. Садилось солнце. Красноватый его свет
