Операция «Гадюка» - Кир Булычев

Леонид Моисеевич под руку вел ее по ступенькам и вдруг удивился:

— Как вы выросли! А кажется, что мы встречались только вчера.

— Выросла? — Люся вернулась на землю. Она не задумывалась об этом.

— Павел Петрович много раз говорил о вас, — сказал доктор. — Но я был против вашего возвращения.

В зале ожидания было немало народа — видно, знали о ее приезде.

Люся остановилась в дверях вокзала, ожидая, пока глаза привыкнут к сырому полумраку зала.

И в этот момент она увидела ужас в глазах разодетой придворной дамы. Дама запрокинула голову. Другие тоже смотрели вверх, открывали рты, как в замедленной съемке.

Люсю сильно ударили в бок — она потеряла равновесие и упала на каменный пол.

Рядом — совсем рядом — бухнуло нечто настолько мощное, что вздрогнуло все здание.

Когда Люся пришла в себя, вокруг громко кричали. Потом стало больно локтям и коленкам. Кто-то стонал — она обернулась. Доктор лежал рядом — это он ее оттолкнул? Почему?

Чуть дальше лежала расколотая плита, упавшая откуда-то сверху.

— Наверх! — кричал Кюхельбекер. — Скорее!

Велосипедисты пробежали мимо и скрылись в дверях — там, наверное, была лестница.

Господин Дантес, курчавый, изящный, красивый, но весь какой-то смазанный, нечеткий, пытался поднять Люсю.

— Больно же! — Она все же поднялась, и боль от коленки дошла до сердца. — Что с доктором? — спросила она.

Доктор медленно повернулся на спину и открыл глаза.

— Я ушибся, — сказал он.

— Это вы меня толкнули? — Превозмогая боль, Люся присела на корточки рядом с ним.

— Было глупо везти тебя за столько верст и потерять в двух шагах от цели. Император бы мне этого не простил.

— Вы опять шутите, Леонид Моисеевич.

— Как ни странно, я сохранил стремление жить.

Дантес подхватил Люсю под мышки, а доктору приказал:

— Да вставайте вы! Мало ли что они еще сверху свалят. Останетесь на всю жизнь инвалидом.

Люся невольно поглядела наверх. Там было темно.

Плита, хлопнувшись о каменный пол, развалилась на части.

— Точно метили, — сказал Веня, который вернулся, заинтересовавшись, что же происходит.

— Вам сюда нельзя, маэстро, — повторяла толстая дама в шали, — здесь опасно.

— Я сама. — Люся вырвалась из рук Дантеса, пошатнулась, но рядом уже оказался доктор. Поддерживая друг друга, они сделали несколько неверных шагов к стене. Малкин и Дантес следовали за ними. Толпа зрителей замолкла.

Сверху послышался голос Кюхельбекера:

— Они ушли по веревке.

И тогда зрители снова зашумели, заговорили, обсуждая событие — не просто событие, а покушение. Дантес был рядом.

— Вы сможете дойти до императорских покоев? — спросил он.

— Дойду, — сказала Люся, рассматривая джинсы — к счастью, не порвались.

Они пошли рядышком с доктором.

— Я буду у себя, — сказал доктор, — боюсь, не повредил ли я себе ключицу. Знаете, как здесь все заживает…

— Как? — спросил Веня Малкин.

— Никак, — ответил доктор.

— Но ведь и не развиваются… Я имею в виду болезни.

— После приема у императора вы посетите меня, — сказал Леонид Моисеевич. — И мы с вами все обсудим. Все ваши болячки.

— Вам это не по зубам, — ответил Веня, и окружавшие его поклонники загудели.

Леонид Моисеевич пожал плечами, сморщился от боли и сказал Люсе:

— Ты знаешь, где меня найти.

Леонид Моисеевич побрел к своей комнате, никто ему не помог, а Люсю Дантес поволок к императорской приемной, которая располагалась в бывшей комнате милиции — вывеска так и не была снята. Коленка болела. Люся прихрамывала.

Велосипедист, что стоял на часах у двери, распахнул ее.

Оказывается, Люся все позабыла — но возвращение памяти было почти мгновенным.

Она удивилась тому, сколько ковров может уместиться в комнате, и тут же вспомнила, что была в этой комнате шесть лет назад.

А для императора, который сидел в своем кресле и тянул к ней толстые, как у младенца, руки, прошел день… или минута.

Император был счастлив и взволнован.

— Люся! — закричал он, делая попытку встать из кресла и падая в него вновь. — Я все знаю! Это злодейское покушение на жизнь моей невесты, организованное советом ветеранов, зачтется им. Хватит! Моему терпению пришел конец! Вы их поймали?

— Ловим, — ответил Кюхельбекер, закрывая дверь. В комнате остались лишь он сам, Дантес, Люся и Веня Малкин.

— Эти бесконечные заговоры, эти попытки… Завтра они примутся за меня! Они уже угрожали мне.

— Разумеется, ваше величество, — сказал Кюхельбекер.

— Ну хорошо, хорошо, мы забываем о плохом, мы думаем о будущем, которое озаряется ярким прозрачным светом. Иди ко мне, моя дорогая возлюбленная.

— Павел Петрович, — сказала Люся. — Я уже не девочка, и мне все это не нравится.

Она бы говорила иначе и больше робела, но чертовски болела коленка, ныл локоть, только что ее пытались убить и ранили доктора, единственного здесь, кроме Пыркина, человека, который ей сочувствовал.

— Павел Петрович? Павел Петрович! — Император раскатился смехом, живот, прикрытый халатом, вылезал из-под бронежилета и трепетал, как будто был кисельным. Там, где полы халата разошлись, белели толстые ляжки. — Она помнит, как меня зовут…

Император подмигнул Дантесу и сказал:

— А что, на настоящем этапе мы изберем именно этот способ обращения. Разве не разумно?

— Абсолютно разумно, ваше величество, — ответил Кюхельбекер, опередив Дантеса. Они всегда соперничали — два ближайших сподвижника императора.

— А вас мы будем называть Люси, как прежде, во времена нашей молодости. Ну и как? Сильно я изменился?

— Вы совсем не изменились, — сказала Люси. — Но я предупреждаю вас, что меня утащили против моей воли. Вот этот человек… Малкин?

Веня кивнул, соглашаясь. Он был растерян. Он не ожидал увидеть эту гору жира.

— Малкин отравил меня и утащил. И я сделаю все, чтобы вырваться отсюда.

— Вырваться отсюда, моя крошка, — сказал император, — можно только с моего согласия, а я его, конечно, не дам. И знаешь почему? Потому что я счастлив. Я счастлив совершенно и откровенно, впервые за много лет. Моя мечта свершилась. Ты здесь! Ты — императрица всей Земли. И поэтому я бесконечно благодарен господину Малкину. Чего ты хочешь, Малкин, говори!

Малкин вспыхнул. Такого приема он не ожидал.

— Я же к вам в гости приехал. — Малкин был обижен. — Мне ваши милости, простите, не нужны. Мы с вашим другом все обсудили… — Он показал на Кюхельбекера.