Собрание сочинений, том 1. Белый вождь. Квартеронка. - Томас Рид

Я спрятался в толпу и надвинул шляпу так, что лицо мое не было видно со стороны помоста. Мне не хотелось, чтобы она меня заметила, но сам я не мог оторвать от нее глаз. В то же время я продолжал следить за дверью в зал. Отсутствие д'Отвиля начинало меня сильно тревожить.

Аврору поставили около помоста. Поверх толпы я видел краешек ее тюрбана, а если становился на цыпочки, то видел и лицо; к счастью, она стояла ко мне вполоборота. Ах, как больно сжималось мое сердце, когда я старался понять выражение ее лица, когда пытался прочесть ее мысли!

Она казалась печальной и встревоженной, и это было вполне естественно. Но мне хотелось увидеть на ее лице другое выражение — нетерпеливое ожидание, в котором страх сменяется надеждой.

Глаза ее блуждали по толпе. Она всматривалась в окружавшие ее лица. Она кого-то искала. Не меня ли?

Когда она смотрела в мою сторону, я опускал голову. Я не решался встретить ее взгляд. Я боялся, что не удержусь и заговорю с ней. Любимая Аврора!

Я опять взглянул на нее. Глаза ее по-прежнему искали кого-то. Ах, конечно, меня! Я снова скрылся в толпе, и взгляд ее скользнул мимо.

Но тут я вновь посмотрел на нее. Лицо ее омрачилось. Глаза словно потемнели — в них светилось отчаяние.

«Мужайся, Аврора! — шепнул я про себя. — Взгляни сюда еще раз, любимая! Теперь я встречу твой взор. Мои глаза будут говорить с тобой. Я отвечу на твой призыв».

Она смотрит… Она узнала меня! Радость блеснула в ее глазах. Улыбка тронула уголки ее губ. Глаза ее больше не блуждают — они смотрят в мои… О, верное сердце! Она искала меня!

Да, глаза наши встретились наконец и засветились горячей любовью. На минуту я потерял власть над собой, я не мог оторвать взгляда от нее и весь отдался своему чувству. И она — тоже. Я не сомневался в этом. Я почувствовал, как между нами протянулся луч любви, и сразу забыл, где я нахожусь.

Ропот и движение толпы заставили меня очнуться. Окружающие заметили ее пристальный взгляд, и многие, умеющие читать подобные взгляды, поняли его значение. Они стали оборачиваться, отыскивая того, кто был ее избранником. Я вовремя заметил это движение и отвернулся.

По-прежнему я смотрел на дверь и ждал д'Отвиля. Почему его все нет? Моя тревога усиливалась с каждой минутой.

Правда, пройдет еще час, а может, и два, пока настанет ее очередь… Но что это?..

Внезапно наступила тишина — по-видимому, толпу что-то заинтересовало… Я взглянул на помост, чтобы узнать, в чем дело. Какой-то чернявый человек поднялся на ступеньки и шептался с аукционистом.

Они говорили очень недолго. Казалось, человек о чем-то попросил и, получив согласие, отошел на свое прежнее место в толпе.

Прошла минута, и вдруг, к своему удивлению и ужасу, я увидел, что надсмотрщик взял Аврору за руку и помог ей подняться на камень. Все было ясно: следующей будут продавать ее.

Я не могу теперь припомнить, что делал в первые минуты.

Как безумный бросился я к выходу и высунулся за дверь. Я глядел направо и налево, всматриваясь в прохожих. Д'Отвиля не было.

Я кинулся обратно, пробиваясь сквозь толпу, окружавшую помост.

Торги уже начались. Я не слышал вступительных фраз, но когда подошел, над ухом у меня прозвучали ужасные слова:

— Тысячу долларов за квартеронку! Дают тысячу долларов!

«О Небо! Д'Отвиль обманул меня! Она погибла! Погибла!»

В отчаянии я хотел прервать торги. Я решил громко объявить, что они незаконны, так как нарушен порядок продажи, указанный в объявлении. В этом я видел последнюю надежду. Это была соломинка, за которую хватается утопающий, но я решил попытаться.

С губ моих чуть не сорвался возглас протеста, но тут я почувствовал, что кто-то тянет меня за рукав, и обернулся. Это был д'Отвиль. Слава Создателю, это был д'Отвиль!

Я едва удержался от радостного крика. Взгляд его сказал мне, что он принес деньги.

— Еще не поздно, но нельзя терять ни минуты, — прошептал он, всовывая мне в руку бумажник. — Здесь три тысячи долларов, их должно хватить. Это все, что мне удалось достать. Я не могу оставаться с вами: тут есть люди, с которыми я не хочу встречаться. Увидимся после торгов.

Я едва успел поблагодарить его. Я не видел, как он ушел: глаза мои были заняты другим.

— Тысячу пятьсот долларов за квартеронку, прекрасную экономку и швею! Тысячу пятьсот долларов!

— Две тысячи! — крикнул я хриплым от волнения голосом.

Такая большая надбавка привлекла ко мне внимание толпы. Люди обменивались многозначительными взглядами, улыбками и отпускали шутки по моему адресу.

Я не замечал их, вернее — не обращал на них никакого внимания. Я видел только Аврору, стоявшую на возвышении, как статуя на пьедестале, — воплощение печали и красоты. Чем скорее я уведу ее отсюда, тем лучше. Вот почему я сразу назвал большую сумму.

— Дают две тысячи долларов! Две тысячи! Две тысячи сто? Дают две тысячи сто. Кто больше? Две тысячи двести? Две тысячи двести!

— Две тысячи пятьсот! — снова крикнул я как можно тверже.

— Две тысячи пятьсот долларов! — повторил аукционист, монотонно растягивая слова. — Две тысячи пятьсот! Кто больше? Шестьсот, сэр? Хорошо, благодарю вас. Две тысячи шестьсот долларов за квартеронку! Две шестьсот!

«О Боже! Они могут дать больше трех тысяч, и тогда…»

— Две тысячи семьсот! — крикнул щеголь Мариньи.

— Две тысячи восемьсот! — отозвался старый маркиз.

— Две тысячи восемьсот пятьдесят! — добавил молодой торговец Моро.

— Девятьсот! — бросил чернявый человек, который шептался с аукционистом.

— Дают две тысячи девятьсот! Две девятьсот!

— Три тысячи! — крикнул я в отчаянии, сдавленным голосом.

Это была моя последняя ставка.

Я ждал, что будет дальше, как приговоренный ждет, когда на шею ему опустится топор или когда палач выбьет скамью у него из-под ног. Сердце мое не вынесло бы долго такого напряжения. Но ждать пришлось недолго.

— Три тысячи сто долларов! Дают три тысячи сто!

Я бросил взгляд на Аврору. В нем было безнадежное отчаяние, и повернувшись, я, шатаясь, побрел через зал.

Не успел я дойти до дверей, как услышал, что монотонный голос аукциониста, все так же растягивая слова, прокричал:

— Три тысячи пятьсот за квартеронку!

Я остановился и стал слушать. Торг, по-видимому, близился к концу.

— Три тысячи пятьсот — раз! Три тысячи пятьсот — два! Три тысячи пятьсот — три!

Раздался резкий удар молотка. Он прозвучал одновременно со словом «продана», которое смертельной болью отдалось в моем сердце.

В зале поднялись шум и суета; слышались взволнованные и сердитые возгласы разочарованных покупателей. Кто же был счастливый победитель?