И время и место: Историко-филологический сборник к шестидесятилетию Александра Львовича Осповата - Сборник статей

О Палестине вспоминали и по другому поводу – вечером 10 апреля Йельский университет объявил о находке кумранского свитка Книги Исайи23.

О шахматах – в Колонном зале Дома Союзов Пауль Керес выиграл в тот день на 26-м ходу у Макса Эйве в n-м туре чемпионата мира.

В то воскресенье в Сухуми ЦДКА играл с «Зенитом», москвичи победили. В Гаграх московское «Динамо» со счетом 6:о победило «Крылья Советов». По два мяча забили Константин Бесков и Василий Карцев, по одному – Александр Терешков (на следующий сезон он, забивной, ушел в минское «Динамо» под крыло Лаврентия Фомича Цанавы, министра госбезопасности БССР, открывшего отчетный год убийством Михоэлса) и Владимир Савдунин. «Победитель „Норчепинга“ продемонстрировал слаженную, коллективную игру и добился бесспорного преимущества»24.

34 по горизонтали – вождь восстания рабов в Древнем Риме (7 букв). 44 по вертикали – опера Верди (4 буквы)25.

В тесных каморках говорили о состоявшемся 10 апреля на семинаре лекторов обкомов докладе Юрия Жданова «Современные вопросы дарвинизма», в котором тот атаковал лысенковский прогресс и агрикультуру. Недовольство хозяина было перенесено с сына на отца, и тут зримо дал течь баркас судьбы А.А. Жданова26.

Филологи толковали о дискуссии о Веселовском. 1 апреля на ученом совете ленинградского филфака порочность своей книги признал Пропп, политическую, а следовательно, и научную неправильность своей позиции – Жирмунский, недостаточность своей идейной борьбы с буржуазным Западом – Эйхенбаум, застарелую болезнь веселовщины – Долинин. Отсутствовавший Томашевский на другой день писал в университетской многотиражке: «Борьбу с космополитизмом в литературоведении я считаю насущной не только потому, что космополитизм заводит нас в тупик, но и потому, что служит силам мировой реакции»27. Ранее Томашевский написал к однотомнику Достоевского «примечания в духе того претенциозного и, к счастью, уже отживающего академического объективизма, при котором автор не только боится современности, но даже по отношению к идейной борьбе прошлого остерегается высказать свою точку зрения»28. Но он хоть не «допустил искажение светлого облика великого русского поэта», как Исаак Нусинов (умер от побоев в Лефортовской тюрьме)29. Учителя литературы говорили о недостатках учебника Л. Тимофеева: «Как показаны отдельные советские писатели в учебнике? На Д. Бедного отведено два десятка строк петитом; Л. Андреев занимает в учебнике в пять раз больше! Макаренко занимает столько же, сколько и Л. Андреев, – полторы страницы! Н. Островский – две с половиной страницы, т. е. немногим больше, чем Л. Андреев, и раз в пять меньше, чем Брюсов!»30

И о снабжении: «Приблизительно в середине марта в Ленинграде из-за недостатка продовольствия у магазинов стали образовываться огромные очереди, – сообщал информатор нью-йоркского журнала, может быть, излишне доверяясь драматизирующей молве. – Люди становились в очередь накануне и стояли по ночам. Выражалось открытое недовольство властью, и даже, чего раньше никогда не было, открыто ругали „хозяина“. В одном месте толпа разгромила магазин. Была вызвана милиция, которую избили, а автомобиль, привезший милиционеров, сожгли. Порядок, правда, довольно быстро восстановили. Повсюду у магазинов были выставлены большие наряды особых войск МГБ. Через несколько дней продовольствие снова появилось: его подвезли в спешном порядке. Но в течение нескольких дней улицы Ленинграда напоминали февральские дни 1917 года.

Приблизительно такие же сцены наблюдались в то же время и в Москве, и в других крупных центрах. Перебои в подвозе продовольствия объясняют недочетами в транспорте, который сильно хромает.

В населении почти всеобщее недовольство властью, вызываемое главным образом совершенно вопиющим неравенством: советские вельможи живут в роскоши, своего привилегированного положения не скрывают и даже афишируют его, – в то время как огромная масса населения ведет полуголодное существование и дрожит за завтрашний день»31.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 8 апреля 1948 года были снижены цены (Владимиру Высоцкому было десять лет: «Было дело, и цены снижали. И текли, куда надо, каналы и в конце, куда надо, впадали») на товары широкого потребления: автомобили, мотоциклы, велосипеды, швейные машины, фотоаппараты «Москва», папиросы, радиоприемники «Рекорд», парфюмерию, баяны, бинокли театральные – 10 %, аккордеоны – 12 %, охотничьи ружья – 15 %> водку, ликеры, пиво, кетовую икру, ювелирные серебряные и медные галантерейные изделия, галантерею из пластмассы32, патефоны – 20 %.

Враг внешний в этом сезоне сначала были греческие монархисты. «По Москве метель метет, как войска в походе. В комсомольский комитет девушка приходит. Говорит секретарю или заместителю: —Я вам правду говорю! В Грецию пустите! Ей в ответ спокойный бас тоном уговаривающим: – С монархистами без вас справятся товарищи… А она: – Я не могу не помочь товарищам! И в окне Олимп в снегу – туча проплывающая. – Я бы, девушка, и сам – хоть сегодня, в танке! Комсомолки есть и там – смелые! Гречанки! И ребята есть у них – сердцу дорогие..»33 Коммунистическое восстание в Греции провалилось, но оно казалось генеральной репетицией восстания в Италии, где коммунисты предвкушали свою победу на выборах. 7 апреля Бенуа писал Добужинскому из Парижа в Вашингтон: «Продолжаем оплакивать нашу Отчизну <…>. А между тем, что дни грядущие нам готовят. Пожалуй, еще и погонит куда-нибудь набегающая с востока гроза. Еще худшее впереди. И вот это переселение совершенно угнетает, деморализует <…>. Опять уже запахло в воздухе гарью. Жутковато в Италии»34. Черчилль, Даллес, Пий XII призывали создать западный блок, и академик Тарле вспомнил по этому поводу гусиное перо Меттерниха35.

Что читали в это воскресенье? Стихолюбы – пятистопные хореи, воскрешающие день горийского сапожника 21 декабря 1879 года: «Мы теперь в подробностях не знаем, что происходило в эту пору? Кто проговорил какое слово? Кто откуда выглянул? Быть может, в этот день башмачник не работал. Может быть, он думал в полудреме: „Новый гость пришел в мое жилище! Пусть он будет крепким человеком, пусть растет он сильным и здоровым! Может, кузнецом хорошим будет? Новый человек в моем жилище. Пусть найдет себе на свете друга! – К оружейнику пойдет в ученье. Круглый нож садовника и саблю, ножницы для сбора винограда – все умеет сделать оружейник“»36.

Весь народ читал – во-первых, «Банду Тэккера» Айра Уолферта – «о том страхе <курсив не наш. – Р. Т.>, которым проникнута жизнь современных американцев»37, а затем – «Кавалер Золотой звезды», книгу вторую: «– Ты ему не очень верь!.. Как подружке скажу, что Сергей смеется над тобой, – она заговорила ещё таинственней: „Меня, – говорит, – Ирина полюбила за Золотую звезду, а за это каждая полюбит“.

– Погоди, – тихо проговорила Ирина. – Что ты такое говоришь? Откуда тебе это известно?

– Сорока на хвосте принесла, вот откуда!

– Это неправда! – крикнула Ирина. – Неправда! Сергей так обо мне не скажет! Ты это сама выдумала! Как тебе не стыдно, Варя!»

«Лена… украдкой посматривала на Сергея и ласково, одними глазами, улыбалась. „Бровастый, как сыч, – думала она. – Нехорошо, у Героя и такие некрасивые брови: они даже какие-то страшные… Почему он их не подправит? Ведь многие мужчины это делают… “»38 Автору этого романа тоже, как и М. Александровичу, рассказывали о благосклонности хозяина. Рассказывал Фадеев: «Это было в январе сорок восьмого. Я пришел к Сталину со списком будущих кандидатов в депутаты Верховного Совета. На секретариате всех кандидатов детально обсуждали. Был уверен, краснеть не придется. Сталин молча прочитал список, пальцем тронул ус, посмотрел на меня и сказал:

– Превосходные кандидаты!

– Старались, товарищ Сталин, – сказал я. – Первым, как и полагается, стоит Михаил Шолохов. Далее – Корнейчук и Ванда Василевская. Следующие – Мыкола Бажан, Николай Тихонов, Алексей Сурков, Константин Симонов. Словом, не забыли ни одного видного литератора. Ручаюсь, товарищ Сталин. Сталин снова посмотрел на меня, чуть заметно улыбнулся и сказал:

– Не надо ручаться. В списке не вижу одного хорошего писателя…

– Кто же он? – спросил, чувствуя тепло на лице.

– Кубанец, – ответил Сталин.

– Первенцев?

– Нет, не Первенцев.

И тут я так покраснел, что уши мои стали горячими. Не мог понять, какого кубанца мы пропустили? Молчу, не знаю, что сказать, как оправдываться.

– Тот кубанец – Бабаевский Семен, – сказал Сталин. – И не надо краснеть. Кубанец молодой и никому не известен.

Я еще больше покраснел. Стою, как провинившийся школьник, и молчу.

– Ошибку Союза писателей можно исправить, – продолжал Сталин. – Посмотрим избирательные округа, еще не занятые кандидатами. – Сталин остановился на Брянске»39.

В апрельской «Звезде» писали про ту же звезду: «Закрути, Иван Иваныч, снова русый ус, заключи, Иван Иваныч, навсегда союз: с нами, с полем, с эмтеэсом, где тебе видней; высоко стоит над лесом солнце наших дней. У тебя и грудь – горою. Если поднажать, то на ней „звезде“ Героя хорошо лежать»40. Там же поминали печальну повесть: «Вот и полночь. В тумане глухом синева. С Медным всадником я там, где пышет Нева. И мне глаз не отвесть»41. И рядом весьма двусмысленный хтонический комплимент: «Все дороги и здесь, глубоко под землей, к коммунизму, товарищ, ведут»42. И еще там же можно было прочесть про тартускую библиотеку: «Эта библиотека – тоже реликвия университета: высоко на горе стоят полуразвалившиеся стены кафедрального собора, а в его алтарной части, наиболее сохранившейся, расположилась библиотека. Здесь лифт, комфортабельные читальни и кабинеты, хранилища для миллиона книг. Библиотека всегда привлекала к себе большой интерес, и в традиционной книге посетителей, начатой в 1807 году, я нашла имена Жуковского, Вяземского, декабриста Сергея Волконского, Анны Керн, Анны Вульф, знаменитого шлиссельбургского узника Николая Морозова»43.