Алексей Михайлович - Игорь Андреев

При дворе звучал и орган. Исследователи не пришли к единому мнению относительно степени его распространения. Казалось бы, сложность этого инструмента делала его доступным лишь для узкого круга ценителей, куда, естественно, входили обитатели царских покоев. Но, по-видимому, орган был знаком не одним только придворным. Уже Стоглав осуждает органную музыку, звучавшую во время народных гуляний. Разумеется, речь идет о достаточно простых, передвижных органах.

Алексей Михайлович слушал органы, которые, по-видимому, насчитывали десятки и сотни труб. Органист входил в штат Потешной палаты. Тешили первых Романовых приезжие органисты из Польши, Саксонии, Голландии.

Наслаждаясь органной музыкой, Алексей Михайлович готов был разделить удовольствие с другими царствующими особами. Выше уже упоминались случаи, когда царские послы везли в подарки охотничьих птиц. Но Тишайший додумался посылать в подарок инструменты, музыкантов и… музыку. Отправляя в Бухару посольство в начале 70-х годов, он включил в него органиста. И все потому, что ранее царские органисты уже услаждали слух персидского шаха, от которого бухарский правитель ни в чем не желал отступать.

Органы, между прочим, были сделаны в Москве, в мастерской Симона Гуковского. Предприятие было достаточно серьезным: так, заказанный царем в подарок шаху Аббасу II орган состоял из 500 труб[452].

Был и еще один род исполнителей, особо опекаемых царем — военные музыканты, всевозможные трубачи и литаврщики. Едва ли военная музыка всерьез затрагивала царское сердце. Позднее, при сыне Алексея Михайловича, секретарь австрийского посольства Иоганн Корб писал по поводу подобной музыки: она навевает тоску и скорее походит на погребальную[453]. За четверть века вряд ли что-то серьезно изменилось. Однако полковая музыка в обрамлении военной атрибутики, соответствующих декораций и людей с оружием пробуждала воинственный дух, что, несомненно, сильно бодрило благодушного царя.

Сторонник строгого церемониала и этикета, Алексей Михайлович старался не нарушать его не только во время публичных церемоний, но и в частной жизни. Для второго Романова была немыслима «революция» в общении, которую устроит два десятилетия спустя его младший сын. Трудно даже представить, чтобы Тишайший мог произнести слова, прозвучавшие из уст раздосадованного Петра: «С какой это стати одних только царей подчиняют бесчеловечному закону ни с кем не общаться?» Тем не менее под напором времени в царском быту и манере поведения произошли заметные изменения. В том повинны были многие обстоятельства: впечатления, вынесенные из походов 1654–1656 годов, постепенное падение влияния ревнителей и Никона, мечтавших об «оцерковлении» всех сторон жизни; наконец, здоровая натура самого Алексея Михайловича, жадного до развлечений и диковинок. Во дворец вновь возвращаются смех и веселье. Но решительные перемены произошли после второй женитьбы царя на Нарышкиной. О главном из них — театре, речь впереди. Но дело этим не ограничилось. Развлекая молодую жену, царь словно наверстывал упущенное в юности время и не пропускал ни одной мало-мальской забавы.

Молодая Наталья Кирилловна всячески поощряла супруга. Даже иностранцы обратили внимание на то, что царица, «хотя и не нарушает никогда отцовских обычаев… склонна пойти иным путем, к более свободному образу жизни, так как, будучи сильного характера и живого нрава, она отважно пытается внести повсюду веселие»[454].

Алексей Михайлович не упускал ни одного случая, чтобы потешить жизнерадостную супругу. Когда императорское посольство в 1675 году покинуло столицу, ему вдогонку послали генерала… за фокусником, о котором узнали с опозданием. Фокусника привезли во дворец, где он демонстрировал свое искусство перед царем и царицей.

Царь был охоч до шутки, причем нередко грубой. Он мог приказать напоить гостя, чтобы посмеяться над ним; известно и про царское «купание» опоздавших, доставлявшее, надо полагать, удовольствие далеко не каждому. Витсен сообщает о шуточках царя во время торжественных приемов (ему про них явно рассказал кто-то из русских). Алексей Михайлович сам подавал приближенным ковш, и «нередко он в шутку выплескивает вино на их бороду и одежду, мимо рта». Шутка сомнительная, даже грубая, вызывавшая у окружающих бурю восторга: «Знать необузданно шумит и орет»[455]. Яркий пример того, как свита делает короля!

Тишайший — образцовый семьянин. Сначала семья царя — его сестры. После женитьбы — еще царица и дети. Кажется, царица не всегда ладила с новыми родственницами. Судя по письмам, Алексею Михайловичу приходилось улаживать возникавшие в семье трения. Неизвестно, как он это делал в личном общении — тихим словом или грозным окриком. Но в письмах он верен себе — деликатен, терпелив и взывает к любви и благоразумию, с каким старшие сестры должны опекать молодую царицу и своих племянников. Так, в 1655 году он, должно быть, отвечая на какое-то послание с жалобой, наставляет родных: жить надо «в совете; не опечальте меня до конца».

Выше уже не раз цитировались письма, отправленные Тишайшим домой во время его военных походов. Писал он часто, чуть ли не с каждого стана, где ему приходилось останавливаться. При этом писал сам или на продиктованных подьячему посланиях собственноручно делал приписки. Царь настолько приучил сестер к своей руке, что принужден был оправдываться и объясняться в том случае, если на послании не появлялась соответствующая приписка: «Да не покручинтеся, государины мои светы, что не своею рукою писал, голова тот день болела…»; «Да не покручинтеся, что не своею рукою писал: ей, недосуга и дела многия…»

Особенно почитал Тишайший старшую сестру Ирину. Его послания очень часто начинались с обращения к «матушке, благоверной царевне и великой княжне Ирине Михайловне». Уважение, какое питал Алексей к Ирине, обязательно было и для подданных. В 1655 году именины Ирины Михайловны застали царя в Смоленске. Естественно, в Москву полетела «поздравительная» грамотка: «Многолетствуй, матушка моя, в новой год и с нами и я с вами со всеми». Брат сообщал, что по случаю ее именин все «радостно пировали», и лишь одно навевало на него грусть, что «лицем к лицу не видилися, но духом всегда нераздельни николи же»[456].

Беспрестанно посылая письма, Тишайший требовал от родных такого же внимания. Пишите «ко мне про свое здоровье почасту», — наставляет он сестер. Неизвестно, как часто радовали царя своими посланиями родные, но, получив весточку, он радовался чрезвычайно. В 1654 году, получив известие о том, что спасавшиеся от чумы царица с сестрами будто бы уже едут к нему в Вязьму, признался: «…Жду вас, светом, как есть слепой свету рад». На следующий год, получив на Пасху от сестер крашеные яйца, Алексей Михайлович совсем расчувствовался: «…Зело обрадовался и целовал с радостными слезами вместо самих вас»[457].