Аденауэр. Отец новой Германии - Чарльз Уильямс

К началу 1963 года определились основные приоритеты последнего этапа деятельности Аденауэра-канцлера. Их было три: повышение роли ФРГ в НАТО, укрепление отношений с деголлевской Францией и, наконец, пожалуй, самое главное — предотвращение любыми путями, честными или нечестными, того, чтобы его преемником стал Эрхард. Ему было безразлично, как антиэрхардовская вендетта может повлиять на моральный климат в его собственной партии, он готов был пойти на то, чтобы его покинули прежние верные помощники — и действительно, с ним остались только беспрекословные исполнители, Кроне и Глобке, — лишь бы только не отдать кресло канцлера популярному министру экономики. Он вовсе перестал обращать внимание на бундестаг и его депутатов; когда он появлялся в зале заседаний, то обычно просто сидел и молчал, скрывая глаза за стеклами темных очков. Неудивительно, что движение за его смещение с поста канцлера ширилось и набирало критическую массу. В апреле последовал взрыв, но об этом чуть позже.

Пока посмотрим, как обстояло дело с первым по счету аденауэровским приоритетом — натовским. 14 января 1963 года в Бонн прибыл заместитель государственного секретаря США Джордж Болл с деликатной миссией — попробовать объяснить канцлеру ФРГ преимущества нового плана, выношенного в недрах администрации Кеннеди, преимущества, в наличие которых вряд ли верили и те, кто его пропагандировал. Речь шла о «многосторонних ядерных силах» (МЯС) — некоей эскадре оснащенных ядерными ракетами надводных судов со смешанными экипажами, которые представляли бы все страны НАТО. С точки зрения военно-оперативной — затея, мягко говоря, сомнительная; главная цель была скорее из области психологии, и заключалась она в том, чтобы убедить союзников по НАТО: США доверяют им, связаны с ними общими узами и хотят, чтобы союзники, в свою очередь, доверяли американским гарантиям.

Аденауэр сразу же выразил согласие участвовать в этом авантюрном предприятии и оказался прямым антиподом де Голля, который с порога отверг план МЯС. Французский президент не ограничился этим: в тот же день, когда канцлер ФРГ высказал свое «да» американскому проекту, де Голль выступил с громоподобным «нет» на просьбу Великобритании о вступлении в ЕЭС. Французское вето вызвало бурную реакцию не только в Великобритании и США, но и в Западной Германии. «Атлантисты»-англофилы во главе с Эрхардом и Шредером не скупились на слова осуждения по адресу французского решения. Аденауэр к ним не присоединился; для него важнее всего было добиться оформления франко-западногерманского «сердечного согласия».

20 января канцлер отправился в Париж для завершения подготовки двустороннего межправительственного соглашения. С ним была дочь Рия, а провожал его дружный хор тех, кто такого соглашения не хотел — особенно в данной ситуации, когда Франция фактически торпедировала расширение Общего рынка. Вскоре выяснилось, что заключению франко-западногерманского соглашения препятствует и формальный момент: внешнеполитический советник канцлера Остерхельд довел до сведения патрона печальный факт: документ того типа, который имеется в виду, может быть признан судом в Карлсруэ противоречащим Основному закону. Чтобы не вызвать протеста юристов, он должен именоваться не соглашением, а «договором» и в этом своем качестве подлежать ратификации бундестагом и бундесратом.

Аденауэр не возражал: договор так договор. Сторонники расширения ЕЭС решили использовать неожиданную покладистость канцлера, чтобы вовлечь его в свои ряды. 20 января, когда Аденауэр с Рией обедали в посольстве вместе с четой Бланкенхорнов, в комнату буквально ворвались Жан Моннэ и Вальтер Хальштейн. Эта пара «европеистов», к которой присоединился и Бланкенхорн, начала чуть ли не на коленях умолять Аденауэра: пусть он добьется от де Голля, чтобы тот при подписании договора сделал хотя бы какой-то намек на то, что его вето на вступление Великобритании в ЕЭС не окончательное и что переговоры по этому вопросу будут продолжены. Аденауэр отказался ставить перед французским президентом вопрос о такой увязке. Единственное, о чем он может попросить де Голля, — это согласиться на то, чтобы комиссии ЕЭС было поручено составить доклад о перспективах развития сообщества — не более того.

Подписание франко-германского договора состоялось 22 января 1963 года. Этому предшествовала легкая паника среди лиц, занимающихся протоколом. Нужно было найти подходящую бумагу и подходящую папку для документов. Выяснилось, что в Париже невозможно найти ватман с синим обрезом, на котором всегда писались тексты договоров, заключавшихся Федеративной Республикой. Пришлось использовать бумагу с красным обрезом, употребляемую во Франции. За папкой была организована экспедиция в магазин «Гермес» на улице Фобур Сент-Оноре; то, что нашли, не вполне удовлетворяло принятым стандартам; в конце концов решили, что сойдет и так.

Обстановка, в которой проходило подписание договора, напоминала старые, давно ушедшие времена кабинетной дипломатии. Были многословные речи, все было выдержано на высокой эмоциональной ноте. Де Голль расцеловал Аденауэра в обе щеки. Тот, по утверждениям корреспондентов, в ответ прослезился. Судя по всему, он так и не понял, что цели, которые при заключении договора преследовались им, с одной стороны, и де Голлем — с другой, были абсолютно различны. Для Аденауэра речь шла о символическом акте, знаменовавшем собой примирение двух народов-соседей. Для де Голля же договор был средством для того, чтобы вырвать Западную Германию из структуры НАТО и превратить в послушного партнера в той Европе, где бесспорным гегемоном будет Франция. В концептуальном плане, таким образом, никакого единства и взаимопонимания между обоими лидерами, по существу, не было.

Неудивительно, что по возвращении в Бонн Аденауэра ждал шквал критики. Суть ее хорошо передает запись в дневнике Бланкенхорна, которую этот некогда лояльный и преданный сподвижник канцлера сделал 23 января, на следующий день после торжественной церемонии в Елисейском дворце: договор — «неадекватный продукт творчества человека, который уже в силу своего возраста неспособен найти правильную ориентацию для Федеративной Республики, ориентацию, которая отразила бы ее сложное, даже деликатное положение в международной системе». Отрицательная реакция не ограничивалась пределами ФРГ. Госсекретарь США Дин Раек отозвал для доклада посла Доулинга. Джордж Болл прямо охарактеризовал документ как продукт франко-германского заговора. Макмиллан после заключения Елисейского договора не написал Аденауэру ни строчки. Наконец, вернувшийся на свой пост в Бонне посол Доулинг привез с собой угрожающее послание от Кеннеди, где тот вновь поднял тему о возможности вывода американских войск из Европы: настроения американцев развиваются, мол, именно в таком направлении.