Лукиан Самосатский. Сочинения - Лукиан

24. Впрочем, чтобы ты не мог потом прибегнуть к оправданию, будто в такой суматохе и хлопотах ты просто забыл обо мне, я сегодня дважды тебя приветствовал: и утром перед домом, и позднее, когда ты приносил жертву в храме Диоскуров. Это все я говорю, чтобы защитить себя в глазах присутствующих.

25. Если же тебе кажется, что я за самый обед сержусь на тебя, приведи себе на память рассказ об Оинее: ты увидишь, что и Артемида разгневалась, когда ее одну обошел он, совершая жертвоприношение и потчуя прочих богов. Вот как говорит об этом Гомер:

Духом равно ослеплен, позабыл ли он, иль не подумал.

И Еврипид:

Страна та — Калидон, Пелоповой земли,Напротив — тучные раскинулись поля.

Также и Софокл говорит об Оинее:

Чудовищного вепря на его поляНаслала дщерь Латоны, дальновержица.

26. Это немногое из многого у меня имеющегося я привел, чтобы ты уразумел, каким пренебрег ты мужем, предпочтя угощать Дифила и даже собственного сына ему поручив. Не удивительно: учитель приятен юноше и сам от общения с ним получает удовольствие. Если бы мне не было стыдно говорить о подобных вещах, я бы еще кое-что мог присовокупить, в справедливости чего, если пожелаешь, ты сможешь убедиться, расспросив дядьку Зенона. Но не подобает смущать свадебного веселия и говорить худое о других людях, в особенности обвиняя их в столь постыдных деяниях. И хотя Дифил заслужил того, сманив у меня уже двух учеников, — но я… я во имя самой философии буду молчать.27. Кроме всего сказанного, я приказал моему рабу, — даже если ты предложишь ему для передачи мне кусок свинины или оленины, или взамен обеда пирога, желая оправдать себя, — ничего не брать, чтобы не подумали люди, будто я за этим посылал его".

28. Пока читалось это письмо, дружище, я весь обливался потом от стыда и, воистину, хотел, по известной поговорке, чтобы расступилась подо мной земля, когда я видел, как присутствующие при каждом слове ухмыляются, в особенности те, кто лично знал Этимокла, седовласого и почтенного с виду человека. И дивились, конечно, как это они могли не заметить, чту он, собственно, собой представляет, обманутые его длинной бородой и строгим выражением лица. Мне казалось, что Аристенет не по небрежности обошел его, но был уверен, что тот, получив приглашение, никогда не примет его и не допустит себя ни до чего подобного, а потому не счел нужным и пытаться начинать это дело.

29. Итак, когда раб, наконец, окончил чтение, взоры всего стола обратились на пару Зенона и Дифила. Испуганные, побледневшие, они смущенным видом своим подтверждали справедливость Этимоклова обвинения. Сам Аристенет был встревожен и полон смятения, но тем не менее пригласил нас пить и пытался сделать вид, будто не произошло ничего плохого; он улыбался и отослал раба, сказав, что примет все написанное во внимание. Немного погодя и Зенон незаметно встал из-за стола, так как дядька — очевидно, по приказанию отца — кивнул ему, чтобы он вышел.

30. Между тем Клеодем давно уже искал какого-нибудь повода, желая сцепиться со стоиками, и просто лопнуть готов был, не находя благовидного предлога для начала схватки. Теперь, когда письмо доставило желанный случай, он произнес: "Вот оно, до конца доведенное учение великолепного Хризиппа и Зенона достопочтенного, и Клеанфа: только непонятные словечки и вопросы да наружность, похожая на философов, а в остальном большинство из них — Этимоклы! И посмотрите, что за достойное старца послание, и это заключительное сравнение: Оиней — Аристенет, а Этимокл — Артемида! Геракл! Какие все добрые и приличествующие празднику речи!"

31. "Видит Зевс! — заметил лежавший выше Гермон, — дело, по-моему, ясно: до него дошел слух, что у Аристенета к обеду свинья приготовлена, вот он и решил, что не будет неуместным вспомнить о калидонском вепре… Ну, во имя Гестии, Аристенет: пошли ему поскорее первый почетный кусок, да не успеет старец от голода исчахнуть, подобно Мелеагру! А впрочем, ничего, пожалуй, страшного для него в этом не будет: ведь Хризипп считал все подобные вещи "безразличными"!"

32. "О Хризиппе, стало быть, вы вспомнили, — воскликнул Зенофемид, сбросивши свою спячку и принимаясь кричать во все горло. — Неужто же по одному человеку, незаконно именующему себя философом, по этому морочащему людей Этимоклу вы измеряете мудрых мужей, Клеанфа и Зенона? Да вы-то сами кто такие, чтобы говорить подобные речи? Разве ты, Гермон, не обстриг уже кудри у Диоскуров, золотые кудри? Ты еще дашь в этом ответ, попав в руки палача! А ты, Клеодем, с женой Сострата, ученика твоего, любодействовал и, пойман будучи, великий срам претерпел. Так не лучше ли вам помалкивать, если за самими собой такие дела знаете?" — "Я не свожу зато, как ты, собственную жену с ее любовниками, — возразил Клеодем. — Я не брал у приезжего ученика на сохранение отложенные им для дороги деньги и не клялся затем Афиной-Палладой, будто ничего от него не получал. Я не даю ссуд по четыре драхмы в месяц. Я не беру за горло моих учеников, если они вовремя не отдадут мне плату!"

"Но этого, — отвечал Зенофемид, — ты уже, наверно, не будешь отрицать: что ты продал Критону яд, предназначенный для его отца?"

33. Сказавши это, он схватил чашу, из которой как раз пил, и все, что еще оставалось в ней, — приблизительно около половины, — выплеснул на обоих своих противников. Отведал этого угощения также Ион, по соседству и не совсем незаслуженно. После этого Гермон, наклонившись, принялся соскабливать с головы густое вино и призывал всех присутствующих в свидетели понесенного им оскорбления. Клеодем же, за неимением чаши, обернулся и плюнул в Зенофемида, потом левой рукой схватил его за бороду и намеревался ударить в висок. Конечно, он убил бы старика, если бы Аристенет не удержал его руку и, перешагнув через Зенофемида, не возлег между ними, чтобы, разделив их, как стеной, собственным телом, заставить сохранить мир.

34. Пока совершались все эти разнообразные события, Филон, я сам с собой обдумывал естественно приходившие мысли, что никакой, очевидно, нет пользы для человека быть искушенным в науках, если не упорядочит он свою жизнь в соответствии с лучшим. В самом деле, я видел, что люди, на словах — ученые, даже с избытком, — в поступках своих вызывали заслуженный смех. Затем мне пришло в голову: уж не справедливо ли говорят люди и не уводит ли действительно образование прочь от правильных мыслей тех, кто напряженно всматривается в одни только книги и углубляется в содержащиеся в них мысли? И вот среди многочисленных присутствовавших на пиру философов не оказалось, хотя бы случайно, ни одного свободного от заблуждений. Нет: одни поступали позорно, другие — говорили еще позорней того. Ибо даже на вино я не мог более возлагать ответственность за происходившее, принимая в соображение то, что написал Этимокл, не успевший еще поесть и напиться.

35. Итак, дело повернулось обратной стороной: оказалось, что обыкновенные гости пировали весьма благопристойно, не бесчинствуя, не творя безобразий, а только смеялись и начинали, я думаю, понимать тех самых людей, которым дивились, считая их, по внешнему виду, чем-то особенным. Мудрецы же держали себя необузданно, бранились, сверх всякой меры наполняли свои желудки, кричали и лезли в драку. А изумительный Алкидамант даже помочился среди помещения, не стыдясь женщин. И мне казалось, что правильнее всего было сравнить происходившее на этой попойке с тем, что поэты рассказывают о богине раздора Ириде. А именно: не приглашенная на свадьбу Пелея Ирида бросила в среду пировавших яблоко, от которого и возникла столь долгая война под Илионом. Так точно, казалось мне, и Этимокл, бросив в среду гостей свое письмо, как яблоко, произвел беды, не меньше тех, о которых повествует "Илиада".

36. Дело в том, что спор, возникший между Зенофемидом и Клеодемом, не прекратился от того, что между обоими противниками очутился Аристенет. Напротив, Клеодем продолжал: "Сейчас довольно мне изобличать ваше невежество, завтра же я отомщу вам надлежащим образом. Итак, отвечай мне, Зенофемид, — или сам ты, или благопристойнейший Дифил: почему это, причисляя к «безразличному» приобретение денег, вы из всех возможных целей преследуете не иную какую-нибудь, а именно эту — приобрести как можно больше, и потому постоянно держитесь поближе к богачам и ссуды даете, и проценты старательно отмечаете, и за плату просвещение распространяете. Или вот тоже: наслаждение вы ненавидите и эпикурейцев порицаете, а сами ради наслаждения подвергаетесь стыду и терзания испытываете, негодуя, если кто-нибудь не пригласит вас на обед. Если же позовут вас, так вы столько едите, столько вашим слугам передаете!.." — и при этих словах он потянулся, стараясь вырвать платок, бывший в руках у раба Зенофемида и наполненный кусками всякого жаркого. Клеодем собирался развязать узелки и все содержимое раскидать по полу, но раб не выпустил платка, изо всех сил прижимая его к себе.