Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу - Леонид Смирнов

— Нету! Нет ведь никого! — кричал молоденький прапорщик Силин, размахивая наганом перед носом у одного из очумелых солдат.

Служивый дико заорал, выхватил из ножен шашку и принялся крошить наседающих тварей. То ли он принял офицера за клыкастую зверюжину, то ли не рассчитал замах — наточенное лезвие рассекло Силина от плеча до поясницы. Смерть была мгновенной.

В бою с тенями мы потеряли восемь человек убитыми и тринадцать были ранены.

Несмотря на все наши уговоры, денщик поручика Белобородова в первую же ночь застрелился. А тот солдат, что располовинил прапорщика Силина, быстро успокоился, поняв, что прощен. Он здравствует и поныне.

Надо сказать, никакого крестьянского восстания в уезде за время экспедиции мы не обнаружили. Вооружившись и в тревоге ожидая напастей, народ продолжал собирать урожай.

Выкопав картошку и собрав яблоки, селяне обычно целыми семьями устремлялись в лес — за перезревшей брусникой, спелой клюквой и грибами-предморозниками. Но в этот год тайга была пуста. Охотники и рыбаки тоже остались дома — кроме тех, кто не вернулся домой с лета. Люди боялись своего родного, вдоль и поперек исхоженного леса. Не только леса с болотом, но и рек, озер и даже полей они с каждым днем страшились все сильнее, предпочитая вовсе не выбираться за околицу. Кому тут придет в голову штурмовать города?.. А о людоедах нгомбо они позабыли — столь же быстро, как прежде воспылали к ним лютой ненавистью.

Мы надеялись, что жертвы этого затянувшегося похода не будут напрасными. Мы шли по следу вервольфа, не отпускали его от себя дальше, чем на двадцать верст, на какие бы хитрости он ни пускался и какие бы ни устраивал западни. Порой мы видели одинокую конную фигурку в цейссовский бинокль, и тогда казалось: еще немного — и мы его догоним. Снайпер доставал из футляра винтовку, любовно поглаживал приклад и цевье, подолгу смотрел на оборотня сквозь телескопический прицел. Да-ле-ко…

Даже наши заморенные кони, почуяв перемену в настроении седоков, разом прибавляли шагу. Но падала ночь, и утром мы видели, что вервольф опять ушел в отрыв. Каким-то чудом оборотень не сбивался с дороги и заставлял своего вороного коня шагать и шагать, не ломая ноги на бесчисленных корягах, камнях и ямах. Вервольф ухитрялся сделать во мраке десять, а то и двадцать верст.

Таким образом мы могли преследовать его годами. Я — слишком молодой и неопытный и-чу, и проку от меня маловато. Несколько раз я вовремя обнаруживал опасность и Ц спасал отряд от неминуемых потерь и даже гибели. Но порой опаздывал или путался в непонятных запахах и звуках, и тогда новые березовые кресты вставали по обочинам дорог. За каждый из них мне не расплатиться по гроб жизни.

Конечно, ни один командир не согласился бы отдать столько жизней за жизнь единственного врага. Вот только одно «но». Не был наш беглец человеком. Он — вервольф, ; причем не рядовой оборотень, а особо одаренный, не просто носитель, но и активный породитель зла. Он в одиночку способен свести с ума и столкнуть лбами сотни людей, бросив их в бессмысленную схватку. Он может управлять зверями в окрестных лесах, превращая их в бесстрашных хищников-людоедов. Он умеет воздействовать на погоду, отгораживаясь от преследователей ураганными ветрами, градом с куриное яйцо и беспрестанным ливнем. Порой он становится опасней батальона, а то и полка. И потому мы должны убить его во что бы то ни стало, даже если нам придется положить для этого весь отряд целиком.

Глава седьмая

Западня

Итак, мы остановились в Малых Чёботах.

Растопленная русская печь прогрела избу. В домах обнаружились нетронутые запасы пищи. После сытного ужина мы с Перышкиным и Бобровым улеглись на полатях и расслабились впервые за несколько суток. Как здорово ничего не делать, ни о чем не думать — только вбирать в себя благодатное, настоянное запахами соломы и сухих лечебных трав тепло.

— Пойдем в Дутов, — неожиданно предложил штабс-капитан, которому, как видно, свербило в одном месте. — Всего пятьдесят три версты. Выйдем на бетонку, а там будь что будет…

Мы молчали. Двинуть в город было страшнее, чем скитаться по лесам и болотам до скончания времен.

— Ноябрь на носу. Замерзнем к чертовой матери. Палаток нет, обмундировки зимней нет, сухого топлива на пять костров, НЗ доедаем. Разве я не прав?

Мы молчали.

— Ну возьмем мы отсюда муки и крупы, остатки сушеных грибов. Картошки много не утащишь. Шубы на себя натянем хозяйские, в платки шерстяные по-бабьи завернемся, попоны приспособим. Оттянем конец. Но разве это решение?

Прав он был, разумеется, прав, но страх наш его правды сильнее. И не только страх. Долг еще у нас есть. Должок… О вервольфе речь. Обязательства свои надо выполнять. А иначе позор-с… Который порою хуже смерти,

— Если его не сделаем, он опять в Кедрин придет. Рано или поздно… У вас семья-то где, Петр Фомич? — Инспектор Бобров впервые на моей памяти назвал офицера по имени-отчеству. И, не дожидаясь ответа, продолжил: — Моя — туточки.

— А я что, бросить все предлагаю?! — вскинулся Петр Фомич. — Перегруппироваться, пополнить отряд людьми — и со свежими силами…

— Со свежими силами да за исчезнувшим вервольфом — что-то новое в военной тактике. — Тон инспектора был невинный, а потому особо издевательский.

— Зато сдохнув, мы его непременно изловим! — разозлился штабс-капитан. Даже рыжие усы встали торчком от возмущения.

Он не мог больше терпеть соседства с Бобровым, соскочил с полатей на крашеный дощатый пол, показавшийся ему ледяным, и запрыгал на одной ноге, натягивая теплые хозяйские носки, — наша одежа была постирана и еще не высохла. Все мы были в исподнем, и выглядел скачущий Перышкин довольно комично.

Грохнув дверью, в избу в облаке холода ворвался доблестный наш фельдфебель Зайченко и, козырнув, остановился посреди комнаты. Глянул на меня вопросительно — пора, мол. И действительно, пора было начинать очередную «инспекцию» окрестных полей. Из-за этого дурацкого спора даже не так обидно покидать тепло.

Я надел хозяйские порты, рубаху и полушубок. В сенях нашелся заячий треух. Сапоги пришлось взять свои. Только портянки поменял.

Промозглая ночь. Ни звезд, ни луны. Тусклый свет карманного фонарика — батарейки садятся, а новых достать неоткуда. Свет керосиновой лампы в стальном решетчатом кожухе. Неровный свет смоляного факела, изготовленного фельдфебелем по дедовской технологии. Все они не могли осветить влажную землю дальше, чем на три сажени вперед. Но сизый мрак меня не пугал. Я знал, что там никого нет. Скорее уж враг окажется за спиной. И меж лопаток моих то и дело пробегал холодок.

Не успевшие отдохнуть кони то и дело спотыкались. Моя Пчелка — тоже. Неунывающий Зайченко и два понурых солдата ехали чуть позади. Может быть, опасность исходит от них. Померещится черт-те что в темноте, и выпалят с испугу — прямиком в хребтину? Нет, не выпалят. Это я тоже знал. Вот только истины не ведал.

— Ну как там, Игорь Федорович? — осведомился фельдфебель.

— Пока ничего, — ответил я и тотчас ощутил чье-то чужое присутствие.

— Не по себе как-то. — Зайченко был расположен поговорить. — Мерещи…

— Тсс! — поднял я руку, и фельдфебель проглотил полслова.

Сжал я лошадиные бока коленями, и кобылка заржала, словно от обиды, — тонко, протяжно. И я упустил далекий, неясный сигнал. Теперь ищи-свищи…

— Немного нас осталось, — доверительно заговорил я. Ждать было больше нечего. — Может, он устал бегать, надумал покончить с погоней разом? Подбирается теперь поближе, чтоб…

— Тут-то мы его и пидловим! — бодро воскликнул Зайченко.

— Вашими устами да мед бы пить… — И тут я принял решение. — Возвращаемся. Готовимся к бою.

Мы не успели вернуться к командирской избе, как в деревне раздался крик, грохнул винтовочный выстрел, потом еще и еще. Я вздрогнул, лошадь моя захрапела, замотала головой, словно отказываясь идти дальше. Стреляли с церковной колокольни, где был выставлен пост — очень важный днем и практически бесполезный ночью, в отсутствие прожекторов.

Мы пустили лошадей вскачь. Винтовочная стрельба продолжалась. Мы мчались по темной улице, уже зная, что опоздаем.

Всполохи большущего костра освещали церквушку, которая возвышалась над Малыми Чёботами. Казалось, она вот-вот стартует в небеса. Потом ватная тишина, длящаяся полминуты, бешеный вопль и металлический звяк — винтовка полетела вниз. Что-то темное перевалилось через брус деревянных перил, и раздался новый, глухой стук. Ни с чем не перепутаешь, когда человек падает с верхотуры…

Тишины больше не было. Крики, гомон голосов. Мелькают белые рубахи, вспыхивают зажженные от костра факелы. Чуть в стороне поблескивает нацеленный в небо ствол станкового пулемета. Языки пламени лижут гору поленьев, оранжевые искры взвиваются в черное небо, словно чьи-то Души покидают бренную землю.