Искры завтрашних огней - Александр Воронков

'Ага, понятное дело. Повезёт тот Ерёма книги, а заодно и присмотрит за мной во избежание… Ну что ж, мне от этого хуже не станет, главное — чтобы дело не пострадало'.

— Да, ваше высокопреподобие, так будет лучше. Но всё же часть суммы извольте выдать звонкой монетой: мне ещё охрану приискать потребуется и с тем самым рыцарем встретиться…

— Добро! Серебро тебе брат келарь выдаст сейчас, а завтра вернёшься, чтобы получить оружие и остальной груз. Сани же будут у обители через день. — И настоятель привычным жестом протянул руку для поцелуя. Вполне понятный намёк: ступай, дескать, и занимайся делом. МНОГО-МНОГО ПРОПУЩЕНО. АНТИПИРАТИН.

— Матерь Божья и святой Иаков! Что же это творится, крещёны души!

Метрах в тридцати–сорока ниже нас на зимней лесной дороге стояла, скособочившись на сломанном колесе, большая тентованная повозка. Коней в оглоблях не было, зато вокруг в изобилии валялись какие–то плетёные корзины, разбитый кувшин, по размеру вполне могший потягаться с греческими пифосами для хранения масла или солёной рыбы, чёрные, рыжие и жёлтые пятна каких–то рассыпанных по снегу порошков. Сам снег был истоптан многочисленными следами копыт и человеческих ног. Чуть в стороне, в луже замёрзшей крови, ничком лежал человек. Второй, полуголый, покрытый рубцами от бичей и кровавыми струпьями, был накрепко примотан за запястья вздёрнутых рук к стволу придорожной сосны. Под босыми ногами подвешенного, покрытыми заметными даже издали волдырями, в снегу валялся давно потухший факел из каких–то тряпок, намотанных на палку.

Заинтересовавшись причиной внеплановой остановки, к нашим саням подтянулись возчики с остальных саней нашего обоза и верховые Верещага с Повалой. Кратенько посовещавшись и решив, что имеет место нежданный форс–мажор и просто так проехать мимо покойников — как–то не по–христиански, 'да и вообще', мы оставили крестьян при обозе, — впрочем, седлаки и вовсе и не стремились проявлять активность, а сами вчетвером, включая францисканца, направились 'глянуть своим глазом, что и как'.

Первым делом Илья перевернул зарубленного покойника. Для этого ему пришлось приложить некоторое усилие, поскольку окровавленные волосы и одежду на груди мертвеца уже прихватило морозцем к насту. Мужчина оказался обобран напавшими на повозку: с него были стянуты сапоги и несвежие портянки валялись у босых ног. С измазанной кровью рассечённой на плече мечом зимней камизы сорван пояс с омоньером, кисетом для хранения кресала и трута и ножом, без которого представить здесь свободного человека невозможно. Даже некоторые женщины в этом мире носили небольшие ножички, а уж мужская часть населения была вооружена поголовно. Безоружны были только хлопы, то есть рабы, но этим по статусу никакое оружие не полагалось. Хлопы здесь встречались не часто: это были либо пленные, захваченные в бою, купленные у монгол из ясыря или приведённые из мелких набегов на близлежащие немецкие земли, либо совершенно разорившиеся местные уроженцы из числа несостоятельных должников, запродавшие себя в кабалу на определённый срок или пожизненно, а также часть членов семей таких бедолаг. Причём в отношении родственников хлопов существовали статусные особенности: например, если кто–то пошёл в кабалу лично, то его жена и рождённые до того дети оставались лично свободными, хотя и теряли формальное право на пользование имуществом или земельным наделом своего мужа и отца. А вот в случае, если женщина шла замуж за раба, или свободный мужчина недворянского происхождения женился на хлопке, то они переходили в разряд кабальных на тот же срок. Дети же, рождённые такими людьми, получали статус хлопов просто по факту рождения и их освобождение зависело уже не от формальных сроков, а исключительно от добро воли хозяина. Собственно, потому–то большинство рабов здесь были бессемейными, а значительная часть дружин местных панов и почти вся их домашняя челядь состояли из лично зависимых хлопов, которым некуда было деваться. Беглого хлопа был обязан выдать властям любой свободный человек под страхом собственного хлопства. А уж пойманного, по здешней традиции, казнили с изощрённой выдумкой при большом стечении народа. Особенной популярностью пользовалось колесование, когда жертве молотками раздробляли все суставы конечностей, начиная с фаланг пальцев рук и ног, зачастую, но не всегда, крушили рёбра железными палками и, привязавши к таком виде поверх тележного колеса, прибитого к столбу в семь локтей, поднимали на высоту четырёх с лишним метров над толпой зрителей. Помирали на колесе обычно долго, если только неизбалованные свежим мясом окрестные ворОны не слетались попировать над телом жертвы. Пришлось мне как–то в Жатеце наблюдать такую казнь. Впечатления остались… незабываемые и ни разу не радостные. А вы думаете: почему на Западе в наше время люди подчёркнуто законопослушны? Да вот, похоже, как раз поэтому: всех неслухов, не говоря уж о преступниках, из поколения в поколение вешали, колесовали, рубили головы и прочие конечности. Словом, всячески сокращали генофонд европейцев. В итоге авантюристы в Европах закончились: кого не прикончили, те бежали либо на Восток, предпочитая 'Московию с гуляющими по улицам медведями', либо на Запад, через океан: эти бородатых московитов с бабалайками (которые, как известно, 'национальный инструмент большевиков') всё же опасались и предпочли соседство с краснокожими скальпоснимателями. Европейская цивилизация, что я вам могу ещё сказать…

Голова покойника была рассечена сбоку клинком меча — именно меча, может быть, сабли, но никак не грубо крушащего всё как попало боевого топора, гораздо более предпочитаемого местными вояками из–за относительной дешевизны. Уж на следы чешских сокирок я успел уже здесь насмотреться… Оружие нападающего вошло в череп у левого виска, вскрыв скулу, щёку, под мясом которой ощерились коренные зубы, почти срубив бритый подбородок, проломивши ключицу и пропоров прикрытую камизой грудь. Лицо мертвеца показалось мне странно знакомым: появилось ощущение, что я где–то видел этого человека, а может быть, даже и общался с ним.

Впрочем, долго размышлять мне не пришлось: как только я отвлёкся от созерцания мёртвого тела и перевёл взгляд на разграбленное средство передвижения, я сразу вспомнил, кем был несчастный, нашедший свою гибель на заснеженной богемской дороге. На тенте фургона ярко–красной краской была кривовато намалёвана чаша и венчающий её четырёхконечный католический крест. Надпись 'ЛУЧИЕ АБЕДЫ В ЖАТЕЦЕ — У КРЕСТА И ЧАШИ ПРИХАДИ ВКУСНО НЕДОРОГО' не оставляла ни малейшего сомнения, что повозка ещё недавно служила походным домом моим старым знакомым из корпорации бродячих артистов. Получается, порубанный покойник — я вновь вгляделся в мёртвое лицо — да, это никто иной, как староста актёрской франтилии Иннокентий, а по совместительству мой рекламный агент. Мы познакомились прошлой весной в Жатеце, где я как раз готовился запустить на широкую ногу трактир 'Чаша и Крест', а работники подмостков гастролировали с просветительским спектаклем на темы из Ветхого Завета. Кстати говоря, сценарий представления придумал сам Иннокентий и в роли Бога—Отца выступал он же, загримированный и переодетый соответствующим образом и расхаживающий по площадке на ходулях. За вполне разумное вознаграждение последователи Эсхила согласились пропагандировать в своих странствиях по градам и весям Богемии моё заведение Громхарча, а также продали имеющиеся запасы пороха, которому я мог найти лучшее применение, чем актёрская имитация адского пламени.

С тех пор труженики сцены, бывая наездами в нашем богоспасаемом граде, повадились столоваться исключительно у меня. Не то, чтобы совсем на халяву — пиво им приходилось оплачивать из собственного кармана, — но блюда им я отпускал даром, вернее сказать, в счёт оплаты рекламы. Конечно, пик средневекового туризма, называемый в учебниках периодом Крестовых походов, прошёл уже давно, а новый — Тридцатилетняя война — ещё не наступил, но народ тем не менее туда–сюда по дорогам да рекам шататься не прекращает. Так что всякого рода торговцы, паломники, мелкие разбойнички и иной путешествовавший люд, забредая в наш Жатец, заглядывал в мой трактир. И многие, немного подождав, пока глаза привыкнут к неяркому освещению, подходили ко мне и, делая заказ, выкладывали на стойку кусочек кожи с моим клеймом, дающий право на скидку, а заодно и удостоверяющий, что мои 'рекламные агенты' из франтилии честно отрабатывают свою похлёбку и насущный хлеб.

Порох тот, кстати, мастерила театральная 'нечистая сила' то есть франт Стасек. Амплуа Главного Злодея труппы досталось ему, насколько я понимаю, исключительно из–за внешности. Так уж случилось, что театральный 'Сатанаил' появился на свет метисом. Матушка его в молодости стала жертвой похоти косоглазого монгольского завоевателя, так что ребёночек уродился желтокожим, скуластым и не по–славянски чернявым. С возрастом Стасека от кривоногих и в массе не слишком рослых 'чойбалсанов' отличала только густая всклокоченная борода да богатырская стать: в этом он удался в материнскую чешскую породу.