Обманщик - Исаак Башевис-Зингер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Моррис Калишер устал от разговоров, обильной еды и излишнего количества сигар и домой поехал на такси.
Обычно Минна встречала его на пороге, однако на сей раз, позвонив, ответа не получил. Отпер дверь своим ключом, зажег свет в передней. По дороге он купил завтрашние газеты. В подражание англоязычным еврейские газеты стали печатать утренний выпуск накануне вечером. Моррис Калишер считал все это частью американской спешки. Не могли они дождаться следующего дня. Газета писала о бомбардировках, каким немцы подвергали Англию. Пока что между Гитлером и Сталиным был мир, но надолго ли? Кровь лилась в Англии, в Греции. Евреев в Польше сгоняли в гетто. Заставляли носить повязки со звездой Давида. Избивали. Африка и Палестина находились в опасности.
– Трагедия, трагедия! – простонал Моррис Калишер.
Некоторое время он сидел на диване в гостиной, читая о бывшем коммунисте, которого Сталин отправил работать на золотых приисках Сибири. Потом прочитал о матери и троих детях, погибших во время пожара на Статен-Айленде.
– Ужас что творится! – простонал он.
Он хорошо знал, что роптать на Всевышнего нельзя, но, читая газеты, всегда расстраивался. Чем виноваты эти бедные детишки? Чем они заслужили такую смерть? А как насчет евреев в Европе? Со времен Разрушения Храма не случалось такого опустошения и жестокости.
– Душегубы! Убийцы! – вскричал Моррис Калишер. – Миллионы убийц ходят вокруг, только и ждут, как бы совершить злодеяние! Все они желают принести себя в жертву злу, ведь нацистов и большевиков в конце концов тоже убивают. Как это говорится? «Потерявши один глаз, отними оба у других». Зоар называет это жаждой кошмара.
Мысли Морриса Калишера обратились к Минскеру. Великий человек. Не просто сын пильзенского цадика, он велик по-своему. Однако отпал от благодати, предался мелочности.
«Герцу надо было стать ребе, главою суда, – размышлял Моррис Калишер, – вождем Израиля. У него есть все: знания, мудрость, понимание. Даже вера. Но все в нем как бы перевернуто с ног на голову. Зачем ему, например, эта Броня? Он ведь определенно не любит ее, так зачем было отрывать ее от мужа и детей?»
Зазвонил телефон, и Моррис Калишер поспешил в кабинет. Включил свет. Кто звонит в такую поздноту?
Он снял трубку и, переводя дух, сказал:
– Алло?
Секунду в трубке царило молчание.
Потом мужской голос произнес:
– Мистер Калишер?
– Да, я.
– Мое имя Крымский, Зигмунт Крымский. Ваша жена когда-то…
– Знаю, знаю, – перебил Моррис Калишер. – Вы в Нью-Йорке? Я думал, вы застряли в Париже.
– Почти застрял. Но, похоже, мне суждено жить. Я только что прибыл из Касабланки. Это в Африке.
– Знаю, знаю.
– Вероятно, вы уже забыли, но когда-то вы купили у меня картину.
– Я не забыл. Эта картина висит сейчас у меня в гостиной. На ней изображена Симхат-Тора[13], евреи, идущие со Свитком в синагогу.
– Хорошо, что она по-прежнему у вас. Я потерял едва не всю свою коллекцию, но сумел спасти несколько работ – особенно близких мне и дорогих, можно сказать. Вы не поверите, мсье… то есть мистер Каллишер, но ради этих полотен я рисковал жизнью. Вы представить себе не можете, что значит бежать от Гитлера с картинами. Я бросил все: одежду, постель, памятные вещицы, но с картинами расстаться не смог. Можете считать меня сумасшедшим.
– Боже сохрани! Наш патриарх Иаков вернулся за Иордан ради малых сосудов.
– Вот как? Я когда-то тоже учился, но успел все забыть. А вы, вижу, помните Писания.
– Я иной раз почитываю книги.
– Хорошее дело. Хотелось бы мне знать такие вещи, только вот мозги у меня, кажется, уже не работают. Я – да минует вас чаша сия – человек больной, и бегство от Гитлера почти совсем меня доконало. Через что нам пришлось пройти, об этом даже и начинать не стоит. Как Минна? Мы все ж таки расстались друзьями.
– Минна? Благодарение Господу, все о’кей, как говорят тут, в Америке. Пишет стихи, собирается издать книгу.
– Хорошо. У нее есть талант. Кстати, именно я настоятельно побуждал ее писать. У нее любопытный взгляд на мир и изящный стиль. Я прихватил сюда кой-какие ее стихи, сохранившиеся у меня. Здесь, поди, трудно найти экземпляры еврейских газет и журналов, напечатанных в Париже много лет назад.
– Да, она говорила, что несколько стихотворений потерялись.
Оба опять помолчали, потом Крымский сказал:
– Мне бы хотелось встретиться с вами. Не говоря уже о том, что мы, так сказать, разделяем дружбу… некоего лица, которое… прошлое стереть невозможно… всегда остается теплое чувство, какое испытываешь к сестре… а поскольку вы ее муж, то мы вроде как родственники… близкие родственники…
– Минна знает, что вы здесь? – спросил Моррис Калишер.
Собеседник секунду помедлил:
– Нет, я звоню в первый раз. Только сегодня узнал номер вашего телефона.
4
Моррис Калишер согласился завтра в десять утра встретиться с Зигмунтом Крымским в гостинице, где тот остановился. Крымский был так настойчив, говорил ужасно долго и в таких сентиментальных выражениях, что Моррису Каллишеру не терпелось поскорее от него отделаться. Моррис обещал прийти и положил трубку.
Разговор оставил у Морриса ощущение стыда и гадливости. Крымский использовал гитлеровскую катастрофу, чтобы продать картину. Плакался на плохое здоровье, будто они с Моррисом впрямь родственники. Моррис Калишер хорошо помнил его по временам в Париже. Крымский слыл игроком и юбочником, а по слухам, еще и жил на содержании у весьма немолодой особы.
Сейчас, когда в Америке находился Аарон Дейхес, по-настоящему большой художник, Моррису Калишеру даже в голову не приходило покупать картины других живописцев. На первом месте у него, безусловно, был Дейхес. Он куда талантливее всех остальных, сколько бы они ни хвастались. В то же время Моррис Калишер понимал, что без потерь от Крымского не уйти. Этот паразит хитрил, ужом вертелся, а вдобавок еще и врал. Если картины вправду так ему дороги, что он жизнью ради них рисковал, то зачем он их теперь продает?
– Ладно, брошу ему кость, – пробормотал Моррис Калишер себе под нос.
Взял сигару, раскурил и принялся расхаживать по гостиной. Все-таки нелегко примириться с тем, что Минна когда-то была замужем за этим типом и прожила с ним несколько лет. Моррис покачивал головой, словно отгоняя гнетущие мысли.
«А что такое вообще человек? – спросил он себя. – Как выразился Крымский? Жизнь – просто-напросто безостановочная пляска на могилах других. Однажды муж умирает, а его любимая жена на следующий же день выскакивает за другого. Да
