Советский Пушкин - Арсений Александрович Замостьянов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В степи мирской, печальной и безбрежной,
Таинственно пробились три ключа:
Ключ юности — ключ быстрый и мятежный,
Кипит, бежит, сверкая и журча;
Кастальский ключ волною вдохновенья
В степи мирской изгнанников поит;
Последний ключ — холодный ключ забвенья,
Он слаще всех жар сердца утолит.
В лирике Пушкина наперекрест теме радости вступает тема печали. Она не побеждает до конца первоначальной темы, но там, где не могла завершиться борьба лирических струй, решила дело грубая физическая сила, которая, устранив поэта, закрыла навек этот драгоценнейший источник песен человеческой радости.
Не только в лирике, но и в эпических созданиях пушкинской музы мы находим воплощение разочаровывающего опыта поэта:
Ума холодных наблюдений,
И сердца горестных замет.
Тема крушения счастья, тема обманутых надежд на блаженство развита пластически полно в образе Татьяны. Несбывшаяся радость Татьяны накладывает отпечаток на всю поэму, принимая участие в формировании ее идейного смысла.
Татьяна — одно из любимейших созданий Пушкина. Он видит в ней свой женский идеал, и он понимает, что ждет ее в жизни, в судьбах романа. Поэтому он не только любит свое создание, — он жалеет Татьяну:
Меня стесняет сожаленье,
Простите мне: я так люблю
Татьяну милую мою!
Лирическое отношение Пушкина к Татьяне придает ее характеристике трогательность задушевного сочувствия. Пушкин как бы желает всеми силами души даровать ей счастье, но он не может этого сделать, потому что он не может согрешить против правды. В судьбе Татьяны мы встречаемся как бы с другим вариантом судьбы Пушкина, — и его жизненной участи, и его лирической исповеди.
Фильм «Поэт и царь». 1927 год
Конечно, Татьяна не есть женское обличие самого Пушкина. Не в этом дело. Татьяна никогда не проходила через эпикурейский фазис развития. Татьяна не стоит в просвещении на одном уровне со своим веком. Ее идеал счастья не такой просторный и многообъемлющий идеал, как у ее творца. Личность Татьяны не так определенна, как личность Пушкина. По выражению Белинского, Татьяна напоминает не греческое, а египетское изваяние, в котором внутреннее содержание не выявилось достаточно четко вовне. Но Татьяна проста, естественна, доверчива. Искренность и человечность отношений она ценит неизмеримо выше всяких формальных успехов на жизненном торжище. Вернее сказать, успехи материальные, чиновные, светские она вовсе не ценит, как не обладающие способностью удовлетворить неиспорченные свойства и наклонности самой природы человека. Как и Пушкин, она ценит любовь, прямое счастье. Смысл жизни она видит в счастьи, понимаемом как взаимная счастливая любовь. С тонким сочувствием рисует Пушкин ее смутное ожидание блаженства любви, подготовившее ее страсть к Онегину. Татьяна с неизъяснимою отрадой думала о возможности брака с Онегиным:
Пора пришла, она влюбилась.
Так в землю падшее зерно
Весны огнем оживлено.
Давно ее воображенье,
Сгорая негой и тоской,
Алкало пищи роковой;
Давно сердечное томленье
Теснило ей младую грудь;
Душа ждала… кого-нибудь,
И дождалась. Открылись очи;
Она сказала: это он!
Одаренная мятежным воображением, умом и волею живой, своенравной головой, пламенным и нежным сердцем, она верит избранной-мечте.
Какой трогательной бесхитростностью, каким простосердечием веет от ее письма к Онегину! Оно — мольба о счастьи, мечту о котором она лелеяла всю жизнь. Всю жизнь одна, в сокровеннейших тайниках женской души, она мечтала о радости и блаженстве, и кажется счастье — вот оно, так возможно, так близко, только протяни за ним руку. Однако, и при кажущейся близости счастья Татьяну не покидают сомненья. Ее инстинкту ведомо то, что Пушкин знает из опыта. Поэт использовал горестные заметы своего сердца для формирования ее образа. Радость обретения перемежается в душе Татьяны со страхом, но она идет навстречу своей судьбе: чтобы избежать ее, ей нужно было бы отказаться от себя самой.
Другой!..
Нет, никому на свете
Не отдала бы сердца я!
То в вышнем суждено совете…
То воля неба: я твоя;
Вся жизнь моя была залогом
Свиданья верного с тобой;
Я знаю, ты мне послан богом,
До гроба ты хранитель мой…
Ты в сновиденьях мне являлся,
Незримый, ты мне был уж мил,
Твой чудный взгляд меня томил,
В душе твой голос раздавался
Давно… нет, это был не сон!
Ты чуть вошел, я вмиг узнала,
Вся обомлела, запылала
И в мыслях молвила: вот он!
Не правда ль? я тебя слыхала:
Ты говорил со мной в тиши,
Когда я бедным помогала,
Или молитвой услаждала
Тоску волнуемой души?
И в это самое мгновенье
Не ты ли, милое виденье,
В прозрачной темноте мелькнул,
Приникну л тихо к изголовью?
Не ты ль, с отрадой и любовью,
Слова надежды мне шепнул?
Кто ты мой ангел ли хранитель,
Или коварный искуситель:
Мои сомненья разреши.
Быть может, это всё пустое,
Обман Неопытной души!
И суждено совсем иное…
Но так и быть! Судьбу мою
Отныне я тебе вручаю,
Перед тобою слезы лью,
Твоей защиты умоляю…
Вообрази: я здесь одна,
Никто меня не понимает,
Рассудок мой изнемогает,
И молча гибнуть я должна.
Я жду тебя: единым взором
Надежды сердца оживи,
Иль сон тяжелый перерви,
Увы, заслуженным укором!
И все идет не так, как это рисовалось Тане в ее сладостных мечтах. Исполняются смутные, тревожные предчувствия. Онегин не в силах освободить ее от власти потешных, но мрачных харь, окружающих ее и наяву и во сне. Не счастье, но погибель несет ей встреча с Онегиным. Автор ее жалеет, но он не властен изменить ее судьбу:
Татьяна, милая Татьяна!
