Золотой век предательства. Тени заезжего балагана - Дарья Кочерова

С этими словами О-Кин махнула рукой в сторону Сана, и тот кубарем выкатился в услужливо раздвинувшиеся двери. Бесцеремонно выдворенный в коридор ёкай что-то проворчал и неохотно затопал по лестнице.

Когда шаги Сана стихли внизу, О-Кин вернулась к Уми и уселась рядом с ней, словно заботливая сестрица.

– О-Кин не доверяет этому духу, – понизив голос, проговорила дзасики-вараси. – Больно много он на себя берёт. Притвориться ёкай, ну надо же!

– Если у меня и правда осталось не так уж много времени, – пробормотала Уми, с трудом борясь с дремотой, – то, может, и впрямь стоит попробовать притвориться ёкай? Двум смертям точно не бывать…

О-Кин нахмурилась, но ничего говорить не стала, потому что Уми уже глубоко задышала, погрузившись в сон. Тяжело вздохнув, дзасики-вараси положила ладонь на лоб Уми и что-то тихо прошептала. В тот же миг весь дом будто бы вдохнул: заскрипели ставни на окнах, все раздвижные двери разом приоткрылись, впуская с улицы ветер.

– Пока ты под защитой этого дома, никто не сможет тебе навредить, – чуть слышно прошептала О-Кин, и глаза её заблестели чуть ярче, словно от подступивших к ним слёз. – Однажды О-Кин уже дала это обещание, и потому сдержит его, чего бы ей это ни стоило...

***

Когда Уми проснулась, рядом с ней никого не оказалось. Она не помнила, как заснула, но зуд в предплечье заставил её вспомнить о разговоре с ёкай и о проклятии...

Уми вдруг захотелось сжаться, чтобы стать как можно меньше, и спрятаться под одеялом. Давняя привычка детства давала о себе знать до сих пор: Уми пряталась под одеялом в тот день, когда ушла мать, и продолжала делать это много дней спустя, когда она перестала ждать, что вот-вот скрипнут раздвижные двери её комнаты и родные тёплые руки снова обнимут её, как раньше.

Умом она понимала, что бесполезные прятки не вернут мать и не склеят трещину в их семье, как делают иногда мастера со старой посудой. Они смешивают лак с золотым порошком и осторожно заливают им трещины в чашах и пиалах. Уми не раз видела такую посуду в гончарных мастерских, вот только от одного взгляда на позолоченные трещины в тарелках ей становилось тоскливо. Каким бы красивым ни был шрам, шрамом он на всю жизнь и останется…

Солнце поднялось уже довольно высоко, и его рассеянные лучи проникали сквозь решетчатые деревянные ставни. Уми заставила себя оторваться от футона и отодвинуть ставни, чтобы впустить в комнату хоть немного свежего воздуха. Она готова была сделать всё, что угодно, лишь бы отогнать непрошенные мысли о матери на самые задворки своей памяти – туда, где им и было самое место. Сейчас Уми должны были волновать её собственные проблемы: например, как снять проклятие, пока оно не убило её.

День уже был в самом разгаре. По разморенному жарой воздуху носились блестящие огромные стрекозы: Уми невольно засмотрелась на их рваный полёт и мерцание крыльев над небольшим прудом в дальней части сада. От амбара доносился зычный голос Томоко, которая указывала нескольким служанкам и братьям, которые посменно охраняли усадьбу, что им надо было делать. Уборка усадьбы перед Обоном была в самом разгаре. Предков следовало встречать в чистом доме, и потому приготовления ко Дню поминовения ушедших с лёгкой руки Томоко начались ещё в начале месяца.

Кто-то из служанок оставил в комнате Уми небольшую лохань с чистой прохладной водой. Раздевшись донага, Уми с наслаждением умылась над лоханью, а потом и переоделась во всё чистое.

После умывания Уми почувствовала себя намного лучше, и страх, который поначалу охватил её, стоило ей только вспомнить о багровой отметине на предплечье, постепенно отступил. При свете дня всё перестало казаться Уми столь же безнадёжным, как то было утром, когда она только узнала о том, что её прокляли и совершенно не представляла, что ей с этим делать. У неё есть ещё время, и она обязательно со всем справится. Иначе просто и быть не может.

Открыв дверь, Уми чуть не споткнулась о небольшую пиалу, которую кто-то оставил прямо у порога. Тихо ругнувшись себе под нос, Уми наклонилась и взяла пиалу в руки. К её боку приклеился небольшой пожелтевший кленовый листочек – он пощекотал Уми пальцы, и потому она его заметила. Аккуратно отлепив листочек от пиалы, Уми заметила, что на нём было что-то написано:

«Выпей всё, станет лучше. С.»

Уми понюхала содержимое пиалы: на неё пахнуло горьким травяным духом. Похоже, прежде чем отправиться на поиски колдуна, Сан приготовил для неё какое-то полезное снадобье, чтобы помочь Уми сопротивляться воздействию проклятия.

Уми не ожидала от малознакомого духа такой отзывчивости. И чего О-Кин на него так взъелась?

Отхлебнув глоток, Уми поморщилась – на вкус снадобье оказалось горьким и вяжущим, как недозрелая хурма. Чтобы не растягивать мучение надолго, вторым большим глотком Уми осушила пиалу и затрясла головой. Теперь она была согласна прямо сейчас притвориться ёкай или самой отправиться на поиски колдунов, лишь бы не пить больше эту гадость!

Спустившись вниз, Уми поразилась тому, какая во всём доме стояла тишина. Ведущие в сад сёдзи были настежь распахнуты, чтобы впустить внутрь хоть немного прохладного ветра, задувавшего с реки. Лишь где-то тихонько поскрипывал неплотно закреплённый ставень.

Уми подумала, что во всём доме она была одна, и потому вздрогнула от неожиданности, когда дверь, ведущая в кабинет отца, с тихим шорохом отъехала в сторону.

Отец выглянул в коридор. Он сдвинул очки на переносицу и прищурился, глядя на Уми.

– Ну наконец-то! – проворчал он, смерив её внимательным взглядом. – А то я уже начал бояться, что ты проспишь до самого ужина.

Он поманил Уми к себе и тут же снова скрылся в своём кабинете. Та, вздохнув, неслышно скользнула следом, задвинув за собой дверь.

Итиро Хаяси был крепким и жилистым мужчиной, которому не было ещё и пятидесяти. Выглядел он значительно моложе своих лет, и лишь седина, украшавшая его виски, выдавала истинный возраст отца. Он всегда убирал волосы в крепкий пучок на макушке, а когда читал, то непременно надевал очки. За последние несколько лет зрение у отца стало сильно портиться, и потому ему пришлось обзавестись очками – этим чудесным изобретением из Глэндри, которое помогло многим тейсэнцам вновь увидеть мир так, как должно, во всей его полноте.

В усадьбе Хаяси отец всегда просыпался позже всех. Ложился