Дальний остров - Джонатан Франзен

Рано утром в первый день охотничьего сезона Толга Темуге — мужчина с конским хвостом, любитель крепкого словца — взял меня с собой патрулировать местность. Большой стрельбы мы не ожидали, потому что FKNK, рассерженная правительственными ограничениями — сезон вместо традиционных шести-восьми недель должен был продлиться всего шесть неполных рабочих дней, и выдать можно было только 2500 лицензий, — объявила сезону бойкот, угрожая «предать позорной огласке» имена всех охотников, обратившихся за лицензиями. «Еврокомиссия потерпела неудачу, — сказал Темуге, когда мы ехали по темному пыльному лабиринту мальтийских дорог. — Европейская охотничья организация и BirdLife International проделали массу черновой работы, чтобы установить реалистичные охотничьи ограничения, — и тут Мальта вступает в ЕС, и эта страна, самая маленькая в Евросоюзе, угрожает разрушить все великолепное здание директивы об охране птиц. Это плохой прецедент: не исполняя директиву, Мальта подталкивает к этому и другие страны ЕС, особенно средиземноморские».

Когда небо просветлело, мы остановились на узкой дороге, грубо вымощенной известняком, среди огороженных лугов, где золотилось сено, и стали прислушиваться к выстрелам. Слышно было, как лают собаки, как кукарекает петух, как переключают скорость грузовики; где-то неподалеку аппаратура воспроизводила перепелиное кудахтанье. Патрулировать остров отправились сегодня еще шесть групп, организованных Темуге и состоящих в основном из заграничных добровольцев, которых сопровождали несколько наемных охранников-мальтийцев. Взошло солнце, и вдали послышались выстрелы, правда редкие; птиц в то утро, казалось, было совсем мало. Мы проехали через деревню, где раздались два выстрела («Мать их так! — воскликнул Темуге. — Невероятно! В жилой зоне, мать их так!»), и опять оказались в том лабиринте каменных оград, что на Мальте покрывает всю сельскую местность. Новые выстрелы привели нас к небольшому полю, где стояли двое мужчин старше тридцати с ручной рацией. Увидев нас, они сразу же схватились за тяпки и принялись обрабатывать густые посадки фасоли и лука. «Они знают, когда мы близко, — сказал Темуге. — Все знают. Если у людей рация, девять шансов из десяти, что это охотники». Выходить в поле с тяпками и правда было безумно рано; пока мы стояли у того поля, выстрелов слышно не было. Мимо, просияв золотом оперения, промелькнули четыре самца иволги — они напрасно решили лететь на север через Мальту, но им повезло, что мы стояли там, где стояли. На низеньком деревце я увидел самку зяблика — одной из самых распространенных птиц в Европе, но почти уничтоженной на Мальте, где широко практиковалась незаконная ловля зябликов. Темуге, когда я назвал ему эту птицу, сильно взволновался. «Зяблик! — воскликнул он. — Если зяблики опять начнут тут размножаться, это будет самое настоящее чудо». Все равно что кто-нибудь в Северной Америке поразился бы при виде странствующего дрозда.

Мальтийские охотники находятся в слабом положении: они хотят того, что создало бы для Мальты реальные, чреватые наказанием трудности в ЕС, — законного права стрелять в птиц, летящих к местам размножения. У их лидеров из FKNK, получается, нет большого выбора: им приходится принимать бескомпромиссные решения, как, например, о бойкоте этой весной, — решения, рождающие у рядовых членов FKNK ложные надежды, которых правительство не оправдывает и которые поэтому неизбежно сменяются разочарованием и ощущением, что «нас предали». В тесном, загроможденном помещении FKNK я встретился с пресс-секретарем организации, нервным, но красноречивым Йозефом Перичи Каласчионе. «Какая бредовая голова могла дофантазироваться до того, что нас удовлетворит весенний сезон, в котором восьмидесяти процентам охотников не удастся получить лицензию? — спросил Перичи Каласчионе. — Мы и так уже два года не имели охотничьего сезона, который был частью нашей традиции, частью нашей жизни. Мы не рассчитывали на такой сезон, какой был три года назад, но все-таки хотели получить приемлемый сезон, который правительство нам четко обещало перед вступлением в ЕС».

Я упомянул о нелегальной стрельбе, и Перичи Каласчионе предложил мне рюмку скотча. Я отказался, и он налил себе одному. «Мы решительные противники нелегальной стрельбы по охраняемым видам, — сказал он. — Мы готовы были посылать наблюдателей, чтобы выявлять нарушителей и лишать их членства. Так было бы, если бы нам предоставили хороший сезон». Перичи Каласчионе признал, что зажигательные заявления генерального секретаря FKNK ему не по вкусу, но, когда он попытался объяснить, как много охота значит для него лично, его глубокая удрученность ясно чувствовалась; можно было подумать, как ни странно, что мне изливает свои жалобы энвиронменталист. «Все в тоске, — сказал он с дрожью в голосе. — Стало больше психических срывов, даже самоубийства были среди наших членов: сама наша культура под угрозой».

В какой мере стрельба по-мальтийски — «культура» и «традиция», вопрос спорный. Если весенняя охота, убийство редких птиц и изготовление из них чучел — безусловно давние традиции, то неразборчивая стрельба по всем пернатым, судя по всему, возникла в шестидесятые годы, когда Мальта получила независимость и начала процветать. Мальта, несомненно, являет собой красноречивое опровержение теории, будто рост благосостояния в обществе ведет к лучшему обращению с окружающей средой. Благосостояние на Мальте принесло с собой современное оружие, дополнительные деньги, чтобы платить таксидермистам, машины и более удобные дороги, сделавшие сельскую местность легкодоступной охотникам. Если раньше охота была традицией, передаваемой от отца к сыну, то теперь она стала времяпрепровождением молодых людей, выезжающих на природу буйными группами.

На участке земли, принадлежащем отелю, который рассчитывает соорудить здесь площадку для гольфа, я познакомился с охотником старой закалки, страшно возмущенным поведением соотечественников и попустительством FKNK. Беспорядочная стрельба, сказал он мне, у мальтийцев в крови, и глупо было ждать, что после вступления страны в ЕС охотники вдруг станут другими. («Если тебя проститутка родила, — заметил он, — то монашкой ты не станешь».) Но при этом немалую долю вины он возложил на молодежь; снижение минимального охотничьего возраста с двадцати одного до восемнадцати лет ухудшило положение, сказал он. «А теперь изменили закон о весенней охоте, — продолжил он, — и законопослушные люди выходить не будут, а безответственные стрелки по-прежнему выходят, потому что за соблюдением закона власти следят недостаточно. Я три недели этой весной провел за городом и видел только одну полицейскую машину».

Весна всегда была на Мальте главным охотничьим сезоном, и охотник признался мне, что, если сезон отменят навсегда, он, скорее всего, будет охотиться осенью только до той поры, пока не умрут его две собаки, а потом будет только наблюдать за птицами. «Тут ведь есть и другое, — сказал он. — Где горлицы? Когда я в молодости ходил на охоту с отцом, мы смотрели на небо, и они там тысячами летели. Сейчас разгар сезона, вчера я был в поле весь день и насчитал двенадцать. Я два года не видел козодоя. Каменного дрозда не видел пять лет. Прошлой осенью я каждый день выходил с собаками утром и под вечер искать вальдшнепов, увидел за все время трех и ни одного не подстрелил. И это часть проблемы: людей досада берет. Вальдшнепов нет, так давайте в пустельгу стрелять».

В воскресенье ближе к вечеру из укрытия на высоком месте мы с Толгой Темуге наблюдали в зрительную трубу за двумя мужчинами, которые оглядывали небо и поля с помощью биноклей. «Это точно охотники, — сказал Темуге. — Ружья у них спрятаны, пока не прилетит что-нибудь подходящее». Но прошел час, ничего не прилетело, мужчины взяли грабли и принялись работать в саду, лишь изредка вспоминая о биноклях; так миновал еще час, и они взялись за садовые дела по-настоящему, потому что птиц не было.

Италия — длинный узкий полуостров, и, летя над ней, крылатый мигрант словно прогоняется сквозь строй. В Брешии на севере страны браконьеры ловят за год миллион певчих птиц и продают ресторанам, которые готовят pulenta e osei — поленту с птичками. Леса Сардинии полны проволочных ловушек, в заболоченных местах близ Венеции находит свой конец множество зимующих уток, а в Умбрии, на родине святого Франциска, доля зарегистрированных охотников во всем населении выше, чем в любом другом регионе. Охотники Тосканы должны соблюдать квоты на вальдшнепа, вяхиря и на четыре вида певчих птиц, на которые разрешена охота, включая певчего дрозда и полевого жаворонка; но в рассветном тумане законную дичь трудно отличить от незаконной, да и кто там за чем следит? Южнее, в Кампании, немалую часть которой контролирует каморра (местная мафия), самые привлекательные места для перелетных водоплавающих пернатых и болотных птиц — это поля, затопленные каморрой, куда пускают охотников, беря с них до тысячи евро в день. Оптовики из Брешии пригоняют в Кампанию за певчими птицами, настрелянными мелкими браконьерами, грузовики-рефрижераторы; целые провинции в Кампании покрыты ловушками для семи европейских видов вьюрковых, отличающихся хорошим пением, и на нелегальных тамошних птичьих рынках богатые каморристи платят за хорошо обученных певунов немалые деньги. Еще южнее, в Калабрии и на Сицилии, размах широко разрекламированной весенней охоты на перелетного ястреба-осоеда уменьшился благодаря активным правоохранительным мерам и наблюдению добровольцев, но в Калабрии по-прежнему как нигде много браконьеров, готовых, если никто не видит, стрелять по всему, что летит.