Записки дивеевской послушницы - Ольга Иженякова

Я иногда думаю, что мне надо что-то такое пережить. Чтобы разом — и все, навсегда. Скажи, ведь у папы есть пистолет?

Данила отпрянул в ужасе. Октябрина испугалась — а вдруг уйдет! — и сменила тему. Глядя на улицу, начала рассказывать:

— В молодости я с детьми, двумя балбесами-мракобесами, отдыхала в Крыму. Ну, Крым и Крым. Горы облазили, в море накупались, фруктов отожрались, потом понос прохватил, короче, все как обычно. Тут кто-то нам предложил пойти на экскурсию в горное селение, отдаленное, правда, но сказали, будет интересно. Мы, раззявы, наняли провожатого и пошли. Ну, там традиции всякие нам показали, местную кухню, что-то еще, а, как уходить уже, смотрю, на пригорке стоит памятник …змее. Я в ужасе! Матернулась. Думала, культ какой и надо в местный райком написать, ну, чтобы язычество не разводить. А тут мне и говорят вот что: года два назад солдат стоял на карауле, у них там воинская часть рядом, стоял и стоял себе, как положено. Вдруг, ощущает, кто-то на него смотрит, повернулся — никого. А внутри нехорошо так, мерзковато. Он еще раз оглянулся — снова никого. Дай, думает, закурю, может, полегчает. Зажег спичку, в траве, рядом с ногой что-то колыхнулось. Посветил. И обомлел. Прямо на него смотрела кобра. Он отошел, она отползла за ним и снова в кольцо свилась, уставилась, он снова отошел, она снова за ним. Но, падла, держалась на расстоянии. Приходит смена его, он бегом в часть, рассказывает, как было, руки дрожат. Но это не помогает. Через три дня его снова посылают в то же место, и история повторяется. Потом еще раз. Заболел он на нервной почве. Отправили в госпиталь тут же, при части. Вышел покурить на балкон, а там она его уже ждет, голова колышется на ветру. Он в шум, сослуживцы обступили, змея уползла. А ему все хуже и хуже, где-то на третьи сутки скончался. При части тогда морга не было, родителям, конечно, сообщили, мол, так и так. Они приехали сутки через трое, ясное дело, бегом на могилу, а там у военного венка она свернувшись кольцом лежит… мертвая… Любила, получается, тварь. Видишь, как оно бывает. Животное вроде, а чувства такие. Потом один придурок из приезжих решил памятник поставить на том месте, где солдат впервые увидал ее… Одна мысль мне, Данилка, покоя не дает, уж если тварь сдохла по своей воле, так сказать, то почему я не могу? А?

— Не знаю, — ответил правнук после долгого молчания, — может, не время еще…

— И ты туда же! В провидение веришь? Мы сами, понимаешь, сами можем решать, сколько нам жить! Вы что, совсем охренели все кругом?

Октябрина Никитична не сдавалась. Она просила всех, умоляла, заклинала, чтобы ей помогли уйти из жизни, но родня была непреклонна. Как-то сиделка переключала телевизор, и Октябрина Никитична услышала непривычное слово «эвтаназия» — видимо, народ совсем отупел нынче, потому что диктор два раза повторила, что это добровольный уход из жизни. Правда, как выяснилось пару минут спустя, в России-то как раз эвтаназией и не пахнет, мол, негуманно и все такое. Но это же очевидный бред! Каждый, абсолютно каждый, и это записано в Конституции, имеет право на жизнь, а стало быть, и на смерть тоже. Что может быть хуже, чем жить вот так? Какие только меры ни принимала беспокойная старушка, пробовала захлебнуться, но куда там! Цепкие руки сиделки тут же ее заботливо переворачивали на бок и очищали дыхательные пути. Несколько раз пыталась договориться с сиделкой. С детьми на тему эвтаназии и говорить нечего, все равно что горохом об стенку! С внучкой тоже, она такая правильная, чуть что переживает, против стресса таблетки пьет, а вот ее муж банкир Александр Павлович, вполне бы мог ей помочь, да и потом, она же у него дома, так сказать, живет, по лицу его видно, не восторге он от живого трупа. Да и в глазах какая-то холодность.

Первый разговор с зятем не принес желаемого результата.

— Бабусь, вы что такое надумали? Мы вас так любим, — произнес он неестественно добрым голосом, а у самого искорки в глазах загорелись.

Еще бы! В доме не будет посторонних людей и вони. А потом быстро вспомнил, что должен кому-то позвонить, и вышел. Но Октябрина Никитична, как зверь, учуявший, что взял верный след, решила молча выжидать. В следующий раз они говорили о другом. В свое время Октябрина спешно приватизировала двадцать один гектар земли, рядом с нефтяной вышкой. Естественно, что и на ее участке можно было нефть добывать, геологи даже пробурили ряд пробных скважин, оказалось, не впустую, но потом закрутились какие-то дела, и некому стало этим заниматься. Детям лакомый кусок женщина завещать не хочет — пусть их Бог кормит, раз они так верно ему служат. А вот зятю бы можно, если, конечно, он согласен дать обещание, и что немаловажно, сдержать его.

В другой раз, когда Александр Павлович нашел время зайти, он также деланно отговаривал ее от задуманного шага, но на всякий случай, как бы невзначай, поинтересовался, в каком состоянии документы на участки. Выдержав паузу и посмотрев внимательно на больную сквозь очки, сказал:

— Да меня на ружейный выстрел не пустят к этим скважинам. Кто я? Никто!

Октябрина Никитична, казалось, только этого ждала. Она понимающе улыбнулась и попросила назавтра позвать нотариуса. Глаза зятя сверкнули, он повернулся и произнес:

— Если вы думаете, что нам мешаете, то зря, мы вас любим и никогда не дадим в обиду…

— Я знаю, — ответила старуха, — знаю, а сиделке там в коридоре скажи, чтобы ушла. Одна хочу побыть.

— А вдруг…

— Какой вдруг! Со мной никогда не бывает вдруг! — рассердилась она.

Накануне Данила подрался с одноклассником, чего с ним до этого не бывало, причем здорово наподдавал ему.

— Зря ты об него замарался, — сказал ему после занятий друг, — у него же батя журналист, ему только повод дай, так все загадит!

Данила и сам понял, что лучше было держаться в стороне, но не вышло. И теперь он каждый день ждал визита журналиста. Первым заговорить с отцом об инциденте не решался, да и папа, как всегда, был плотно занят. Поэтому, когда приехал к ним мужчина средних лет, мальчик понял: корреспондент. Его пригласили в кабинет Александра Павловича, отец долго беседовал с гостем, потом они вместе пошли в комнату Октябрины Никитичны.

— Ай да папа! Ай да молодчина, — ликовал Данила, — ну, конечно, он покажет щелкоперу бабулю, расскажет, как мы за ней ухаживаем, и журналист нас грязью не обольет, а может, и совсем писать ничего не будет. Дай-то Бог!

Он вспомнил, как в газетах обсуждали то, что его отец купил «Линкольн». Все считали, сколько стоит автомобиль и сколько зарабатывает банкир. Никому почему-то не было стыдно.

Внезапно Александр Павлович вышел и, увидев сына в коридоре, бросил:

— Даня, сын, пожалуйста, принеси мой паспорт, он на кресле в борсетке.

— Заграничный? — почему-то спросил сын.

— Нет, наш, он в отсеке вместе с правами.

Данила удивился. «Надо же, — думал он, — папа что-то новое придумал. А! Может, прописку хочет показать, он ведь прописан в старом доме, а этот оформлен вроде бы на маму». С этими мыслями он постучал в дверь Октябрины Никитичны.

Папа открыл дверь и спешно взял паспорт, не забыв бросить сыну «спасибо». Мельком Данила увидел у мужчины печать и лист бумаги, на которой крупно было выведено «Доверенность».

Юноше стало интересно, что это могло быть. «Может, умный папа заключает какую-то сделку, чтобы пресса его не трогала? Тогда при чем здесь бабуля?» Весь вечер он думал только об этом, ему стало неприятно, что он втянул отца в такую историю. Но почему папа ему ни слова не сказал? Может, не хотел, чтобы мама узнала, а то у нее плохо с нервами в последнее время? Что-то здесь было не так…

Данила весь вечер тайно следил за отцом. Вот Александр Павлович проводил мужчину, пошел в кабинет, закрылся, потом вышел на кухню, сам сварил кофе и нарезал ветчины, передумал есть, достал сыр, отрезал кусок и начал грызть. Вылил кофе. Налил чаю, при этом забыл чашку сполоснуть, чего с ним никогда не бывало. Немного из чашки отлил в раковину и добавил молока. Не замечая никого и ничего вокруг, снова ушел в кабинет. Долго ходил кругами и что-то бормотал. Данила прильнул ухом к замочной скважине и услышал:

— Октябрина… Октябрина, ну и гадина…

Александр Павлович присел, положив руки на колени. Сын знал: папа так обычно садится перед важным разговором, — а потому сразу побежал на нижний этаж, где располагалась комната Октябрины Никитичны. Туда можно было зайти через коридор и через уборную. В уборной, которая занимала почти двадцать метров, можно было без проблем спрятаться в душевой кабинке, которой никто никогда не пользовался, поскольку сиделки приходили строго по графику и несли вахту неотступно. А душевая с непрозрачной дверью совсем пустовала, и звукоизоляции в ней не было, каждый чих Октябрины Никитичны слышался отчетливо.

Даниле долго ждать не пришлось, папа буквально следом за ним вошел в другую дверь, сиделку отправили в коридор.