Интервенция и Гражданская война - Василий Галин

Позицию большевиков в революции и Гражданской войне передает Ф. Дзержинский: «Задача настоящего момента – разрушить старый порядок. Нас, большевиков, еще не так много, чтобы выполнить эту историческую задачу. Надо предоставить возможность действовать революционной стихийности стремящихся к освобождению масс. В свое время мы, большевики, укажем массам путь, по которому надо следовать… обретают голос массы, восстающие против классовых врагов, против врагов народа. Мы здесь только для того, чтобы… направить в нужное русло действия масс, в которых говорит ненависть и законное желание угнетенных отомстить своим угнетателям»248. Генерал Брусилов, который провел у большевиков четыре месяца в тюрьме и под домашним арестом, сохранял тем не менее объективность и редкую проницательность, утверждая, что будущее принадлежит красным, поскольку «они выражают волю народной массы. Разгулявшейся, бунтующей, опьяненной свободами массы. Большевики, по крайней мере, пытаются организовать ее, повести за собой. Наши бывшие друзья живут прошлым и сражаются за прошлое. А это шатко и бесперспективно»249. Но вместе с тем, как абсолютно верно отмечает Грациози, большевики не только подчиняли себе стихию, но и сама стихия оказывала на них свое влияние: «Важное значение приобрело всемерное выдвижение кадров из народа, позволявшее черпать ресурсы среди масс населения, чего не хотели и не могли делать белые. Именно этим путем плебейская революция, тот первый большевизм… проникла в структуры власти и оставила на них свой отпечаток»250.

1А. Егоров -один из командующих Красной Армией

Белая армия была разбита, кровопролитная Гражданская война была окончена, но Шульгин вполне справедливо отмечал другой аспект гражданской войны: «Прежде всего мы научили их, какая должна быть армия. Когда ничтожная горсточка Корнилова, Алексеева и Деникина била их орды – била потому, что она была организована на правильных началах, без «комитетов», без «сознательной дисциплины», то есть организована «по-белому»,- они поняли… Они поняли, что армия должна быть армией… И они восстановили армию… Конечно, они думают, что они создали социалистическую армию, которая дерется «во имя Интернационала», но это вздор. Им только так кажется. На самом деле они восстановили русскую армию… И это наша заслуга… Мы сыграли роль шведов… Ленин мог бы пить «здоровье учителей», эти учителя – мы… Мы били их до тех пор, пока они не выучились драться… И к концу вообще всего революционного процесса Россия, потерявшая в 1917 г. свою старую армию, будет иметь новую, столь же могущественную…»251 Представляет в этой связи интерес ход мыслей американского посла Френсиса, пытающегося заглянуть в будущее: «Что будет, когда Россия победит, а эта гигантская организованная сила (Красная Армия) останется «без дела»?»252 Наполеоновская в свое время пошла завоевывать Европу, армия Кромвеля – грабить Ирландию… Троцкий после окончания Гражданской войны хотел послать Первую Конную на помощь Афганистану и Индии, чтобы организовать там революцию. Ленин выступил резко против… Большевики, провозглашая мировую революцию, после победы в Гражданской войне сократили свою армию почти в десять раз…

Количество солдат на 10 000 населения в 1924 г.253

Но на фронтах Гражданской войны сошлись не только красные и белые, был и еще один участник войны, который по численности порой превосходил обе противоборствующие армии, вместе взятые, и был не хуже их вооружен пушками, пулеметами и даже бронепоездами. И белые, и красные считали его гораздо более опасным противником, чем даже друг друга…

Крестьянский бунт

Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный.

Февральская либерально-демократическая буржуазная революция вызвала к жизни не только организованные революционные силы, но и, как в 1905 г., разбудила до этого времени «спящую» стихию крестьянской массы, составлявшую более 80% населения России. Витте писал про «крестьянский бунт», разбуженный первой русской революцией: «Между тем последний для этих близоруких деятелей вдруг только в сентябре 1905 г. появился во всей своей стихийной силе. Сила эта основана и на численности, и на малокультурности, а в особенности на том, что ему терять нечего. Он как только подошел к пирогу, начал реветь, как зверь, который не остановится, чтобы проглотить все, что не его породы…»254

Эта сила не ставила перед собой каких либо идеологических или государственных целей и не была как-либо организована, т. е. носила полностью стихийный характер. Главными требованиями крестьян были «земля и воля». Февральская революция, сломав государственную структуру, высвободила эту стихию уже вооруженной крестьянской массы. Крестьяне силой взяли себе долгожданную «землю» и, ободренные этим успехом, уже не требовали, а стремились силой получить еще более долгожданную «волю».

Грациози назвал этот этап, с февраля 1917 г., «плебейской» революцией: «Когда государство вступило в последнюю стадию своего распада, крестьяне тут же взяли инициативу в собственные руки. Программа их была проста: минимальный гнет со стороны государства и минимальное его присутствие в деревне, мир и земля, о черном переделе которой грезили поколения крестьян… Они почти совершенно перестали платить налоги и сдавать поставки государственным уполномоченным. Все больше молодых людей не являлись на призывные пункты, многие солдаты стали дезертировать. Сверх того, за несколько месяцев крестьяне разрушили еще остававшиеся помещичьи имения, уничтожали владения буржуазии, а также большинство ферм, созданных в ходе столыпинских реформ»255. Милюков писал: «Конечно, русский солдат со времен Суворова показал свою стойкость, свое мужество и самоотверженность на фронте. Но он же, дезертировав с фронта, проявил с не меньшей энергией свою «исконную преданность земле, расчистив эту свою землю от русских лендлордов… Когда-то русский сатирик Салтыков отчеканил казенную формулу отношения крестьянина к тяготевшим над ним налогам: «йон достанет»… «Вековая тишина» таила в себе нерастраченные силы и ждала, по предсказательству Жозефа де Местра, своего «Пугачева из русского университета»256.

Сам Милюков на партийной конференции кадетов в июле 1915 года говорил: «Требование Государственной думы должно быть поддержано властным требованием народных масс, другими словами, в защиту их необходимо революционное выступление… Неужели об этом не думают те, кто с таким легкомыслием бросает лозунг о какой-то явочной Думе?» Они «играют с огнем… (достаточно) неосторожно брошенной спички, чтобы вспыхнул страшный пожар… Это не была бы революция, это был бы тот ужасный русский бунт, бессмысленный и беспощадный. Это была бы… вакханалия черни… Какова бы ни была власть - худа или хороша, но сейчас твердая власть необходима более чем когда-либо»257. Шульгин в феврале 1917 г. подтверждал выводы Милюкова: «Как потом стало известно, в этот день государыня Александра Федоровна телеграфировала государю, что «уступки необходимы»… Теперь же, кажется, было поздно… Цена «уступкам» стремительно падала… Какими уступками можно было бы удовлетворить это взбунтовавшееся море?…»258

Либералы заблуждались: во время войны они стремились не к мобилизации власти, а наоборот, к уступкам, к демократизации, надеясь, что тем самым они создадут твердую власть. Но эта политика вела к прямо противоположному эффекту. В диппочте, идущей на Запад в то время, о русских говорилось: «Когда у него ослабевает узда, малейшая свобода его опьяняет. Изменить его природу нельзя – есть люди, которые пьяны после стакана вина. Может быть, это происходит от долгого татарского владычества. Но ситуация именно такова. Россия никогда не будет управляться английскими методами. Парламентаризм не укоренится… (у них)»259. О том же писал задолго до революции Белинский, которому принадлежат слова: «Не в парламент пошел бы освобожденный русский народ, а в кабак побежал бы пить вино, бить стекла и вешать дворян…»260

После Февральской революции 1917 г. «крестьянский бунт» стремительно набирал обороты. «К ноябрю 1917г.,- пишет Е. Иллерицкая,- 91,2% уездов оказались охваченными аграрным движением, в котором все более преобладали активные формы борьбы, превращавшие это движение в крестьянское восстание. Важно отметить, что карательная политика Временного правительства осенью 1917 г. перестала достигать своих целей. Солдаты все чаще отказывались наказывать крестьян…»261 Гаккебуш-Горелов писал, что в 1917 году «мужик снял маску… «Богоносец»1 выявил свои политические идеалы: он не признает никакой власти, не желает платить податей и не согласен давать рекрутов. Остальное его не касается»262. В. Станкевич вспоминал, что после Февраля «масса… вообще никем не руководится… она живет своими законами и ощущениями, которые не укладываются ни в одну идеологию, ни в одну организацию, которые вообще против всякой идеологии и организации…»1 И. Бунин записал в своем дневнике, что «всякий русский бунт (и особенно теперешний) прежде всего доказывает, до чего все старо на Руси и сколь она жаждет прежде всего бесформенности. Спокон веку были… бунтари против всех и вся…»263 И. Майский вспоминал: «…Когда великий переворот 1917 г. (февральский) смел с лица земли старый режим, когда раздались оковы и народ почувствовал, что он свободен, что нет больше внешних преград, мешающих выявлению его воли и желаний,- он, это большое дитя, наивно решил, что настал великий момент осуществления тысячелетнего царства блаженства, которое должно ему принести не только частичное, но и полное освобождение»264.