На суше и на море. Выпуск 5 (1964 г.) - "На суше и на море"

– Боюсь…

– А мы полегоньку.

– Больно… Ой!…

– Так… - тихо сказал Игорь Петрович и еще тише повторил: - Так… Я же вам говорил: выбросьте ее к черту…

Мергенов снизу вверх смотрел на Игоря Петровича, а тот, страдальчески морщась, смотрел на живот Мергенова, где, выступая на две ладони над рубашкой, торчал конец деревянной «рапиры».

– Плохо? - спросил Мергенов. Его глаза, просветленные болью, ярко блестели. В их мерцающей слезами глубине Игорь Петрович видел ужас конца и крик, страшный в своем неистовом безмолвии крик: «Жить!»

Он отвернулся. Еще с фронта ему были знакомы бескровные, безобидные на вид ранения в живот. Человек смеялся, шутил, грозился встать через два дня в строй, но он был уже мертв и не понимал этого…

Завтра здесь будут геологи. Но они бессильны помочь. Единственная помощь - немедленная операция, которую некому делать.

… Нарезав синих веток, Игорь Петрович устроил над Мергеновым некое подобие шалаша.

Мергенов молча наблюдал за работой, прислушиваясь к дергающей боли в животе. Все происходящее вокруг воспринималось краем сознания, но он слабо улыбнулся, когда Игорь Петрович положил последнюю ветку в свое архитектурное сооружение.

– Чатма[20]…

– Что вам? - не понял Игорь Петрович.

– Чатма… Шалаш свой так… чабаны называют.

– А-а… Вы пока лежите… Я вас кителем прикрою…

– Да мне не холодно…

– Ничего, ничего… Это не помешает… Вы полежите, a я посмотрю, может быть, на ужин что попадется.

Он взял ружье и пошел вдоль деревьев, огибая лес. Собственно, затея с ужином была явной бессмыслицей, но надо же было что-то делать.

Незаметно исчезли бодрость и энергия. Вялые мысли тыкались во все стороны, как слепые щенята. Это было обычное состояние депрессии с последующей тупой злостью, которое охватывало его и раньше, когда судьба неожиданно ставила подножку.

Из-за деревьев появился похрюкивающий дикобраз. Почти не думая, Игорь Петрович выстрелил. Дикобраз упал, заскреб лапами. Взъерошенные иглы его опали.

Игорь Петрович потрогал убитое животное, укололся, вспомнил о царапине, которую сделал Мергенов, но ее не было. Он недоверчиво осмотрел одну руку, потом вторую, пожал плечами: ничего!

– Что попалось? - спросил Мергенов, когда он притащил трофей к шалашу.

– Дикобраз. Есть хотите?

– Нет, не хочется.

Голос Мергенова был довольно бодрый. Что ж, так оно и происходит: человек умирает, не веря в то, что умрет.

– Вы знаете, мне кажется, что боль утихает.

– Вам кажется… - пробормотал Игорь Петрович и подумал, что водянистые каучуковые ветки гореть не станут. Они в самом деле долго не хотели загораться и вдруг сразу вспыхнули ослепительным зеленоватым пламенем.

– Откуда свет? - полюбопытствовал Мергенов из шалашика.

– Синий саксаул свой характер показывает.

– Крепко! Почище электрического! Игорь Петрович, а какая это зверюга на нас выскочила?

– Харут.

– В самом деле?

– А в самом деле похоже на татцельвурма, только очень уж крупный экземпляр.

– Никогда не видел такого.

– А вы спросите, кто его видел. Никто и не видел. В свое время ходили слухи, что живет он в Альпах и каньонах Аризоны. Но слухи не проверенные. По крайней мере, в руки ученым этот «пещерный червь» не попадал.

– Почему пещерный? Здесь же нет никаких пещер…

– Нет? Пожалуй. А там кто его знает, что здесь есть и чего нет.

– Игорь Петрович, я хочу вам еще сказать… - нерешительно начал Мергенов.

– Я слушаю.

– Только вы не смейтесь… Я ведь видел овцу!

– Какую овцу?

– Ну, ящера, про которого вы рассказывали, - помните? Диноцефала.

– Во сне, что ли?

– Наяву. В то утро, когда рогатая гадюка проползала. Я еще хотел вам показать, да он уже пропал. Может, это мираж был?

– Какой еще мираж на рассвете! Приснился вам диноцофал. Наслушались моих рассказов, вот вам и результат. У впечатлительных натур это часто бывает.

Мергенов обиженно хмыкнул, заворочался, послышался булькающий звук. «Нельзя ему, - подумал Игорь Петрович, но мешать не стал: - Какая разница, часом раньше или часом позже придет неизбежное…» Ему тоже захотелось пить, и он достал вторую флягу.

Костер догорал. Изумрудные гномики скакали по рдеющим углям, а по лицу Игоря Петровича ползали тени и замирали в глубоких морщинах. Он сидел, обхватив колено руками, в классической позе Мефистофеля. В шалашике уютно посапывал спящий Мергенов.

Прислушиваясь к невнятным шорохам ночи, Игорь Петрович думал, зачем его дернула нелегкая взять с собой этого мальчишку. Все предприятие могло обернуться чистейшей авантюрой, так как были только обрывки почти ничем не подкрепленных предположений. Их нужно было скрывать от всех и придумывать несуществующие методы разведки нефти, чтобы не привлекать лишнего внимания. Чистая случайность, что гипотеза подтвердилась.

Случайность ли? Ведь он был когда-то твердо убежден, что старая легенда таит в себе большое рациональное зерно. Прецеденты этому были. Взять того же Генриха Шлимана. Он не поверил данным серьезных историков, а поверил поэтическому вымыслу Гомера. И оказался прав: древняя Троя нашлась именно на том месте, которое указано в поэме.

Теперь подтвердилась и легенда. Больше того, получены новые, чрезвычайно загадочные факты. Он сказал Мергенову, что отверстия в песке - следы ударов молний. Но потом пришло сомнение: почему они не занесены песком? Оказалось, что стекловидные трубки «дышат». В них было постоянное движение воздуха, временами резкие порывы. Значит, трубки соединялись с какой-то каверной в земле, значит, они служили для вентиляции. Что они вентилировали, и кто их установил? Харут, что ли?

Игорь Петрович усмехнулся, как ему казалось, иронически, на самом деле растерянно и устало. Пошевелил палкой догорающие угли.

«…Жизнь - игра, из которой человек никогда не выходит победителем. Жить - это значит тяжко трудиться и страдать, пока не подкрадется к нам старость, и тогда мы опускаем руки на холодный пепел остывших костров».

Когда-то эту фразу одного из героев Джека Лондона он принимал за аксиому. Но так ли уж она верна? По крайней мере, он-то рук не опустил и не собирается опускать. Он не считал себя побежденным даже при неудачах. А если не удалась личная жизнь, тут уж, как говорится, ничего не попишешь, сам виноват. В конце концов можно жить и одной работой.

Не погоня за сомнительной славой открывателя, не триумф удачливого разведчика заставили его ступить на забытую тропинку. Плевать он хотел на триумф!