Дикий остров - Владимир Цыбульский

Только Катя, подхватив охапку листьев, перетащила их на другую сторону костра и расположилась там одна.

Света при этом хмыкнула и снова, как тогда на пляже, придвинулась под теплый бок Тартарена. А когда он забросил свою лапищу ей на плечи и притянул к себе, только заворочалась, устраиваясь поудобнее.

Тартарен довольно заворчал, почувствовав теплый ее задик у себя на животе. А Светка приоткрыла глаз и совсем не сонно и насмешливо глянула на смотревшего на эту сцену во все глаза Юнга.

Дима вздохнул, снял с сумки Тёмы просохший ежедневник путевого журнала и стал писать в нем свои заметки при свете костра, стараясь больше не смотреть в сторону Светы.

В темноте на банановой подстилке вздыхали, ойкали, шлепали сквозь сон себя по щекам и чесались. Мошкара жрала спящих.

Юнг отложил еженедельник, бросил в костер пару банановых листьев.

Дымом заволокло поляну. Мошка убралась к реке. Возня спящих стихла.

Катя, крутившаяся уже часа полтора без сна, встала, подошла к костру, села, обхватив руками колени.

— О чем думаешь? — не глядя спросил Дима.

— Так…

Сидели смотрели, как огонь, высушив листья, начинает по краям их тихонько разжигать.

— В Москве, наверное, волнуются, — неизвестно о ком сказал Юнг.

— Пока нет, — отозвалась Катя. Быстро и твердо. Видно, она себя об этом уже спрашивала. И решила, что пока — нет.

— Это правда? — спросил осторожно Дима.

— Что?

— Ну то, что Света угадала про твою маму.

— Правда.

— Давно? — Юнг, может быть, и не стал бы спрашивать. Как-то неловко такие вопросы задавать, в сущности, малознакомой девчонке. Но это где-то там, среди людей. Здесь ночью, неизвестно где у костра, — можно.

— В прошлом году, — вздохнула Катя. — Са-амое главное, что это была моя лучшая подруга. Готовились к экзаменам, сидели зубрили у меня в комнате, по вечерам мама поила нас чаем. Отец смеялся, шутил, ухаживал за нами. А потом ушел жить к этой… моей лучшей подруге.

— А мама?

— Она сильная. Ее так просто не сломаешь. У нее свой бизнес рекламный и вообще… Хотя я знаю, ей тяжело. А она не показывает. Не то что я. Вот и из-за того, что я не звоню два дня. Переживает, а виду не покажет.

— То есть разыскивать тебя…

— He-а… Вот не вернусь через две недели, как обещала, тогда, может быть.

— Понятно.

Сидели, смотрели на разгоревшийся огонь.

Кто-то зашуршал и вздохнул сзади.

Обернулись разом, стали вглядываться в темноту.

— Ой! — тихо вскрикнула Катя. — Глаза!

Там сидело нечто маленькое, темное. Наклонив побег эвкалипта, обрывало листики, жевало. Повернулось в их сторону, посмотрело большим печальным глазом с отблеском костра.

Картофельный нос, большие мохнатые уши и грустный взгляд. Медвежонок коала, смешно подергивая носом, обрывал листочки эвкалипта и отправлял их в рот.

— Ой! — умилилась Катя. — Это же коала!

Юнг засмеялся.

Медвежонок посмотрел на него обиженно, отпустил прутик, поднялся, пошел вразвалочку, раздвинул кусты носом. Кусты сошлись, зверек исчез.

Юнг перестал смеяться.

— Ты чего? — спросила Катя.

— Полный бред, — вздохнул Юнг.

— Почему?

— Австралийский сумчатый медведь в Атлантике. Знаешь, кого следующего мы здесь встретим?

— Кого?

— Кого угодно. Может, даже кенгуру. Или индийского слона.

Тёму будить они не стали.

Дима старался не смотреть на Свету, пригревшуюся в объятиях Тартарена. Подошел и лег рядом с Тёмой. Катя сказала, что она все равно не уснет. Подежурит до рассвета.

Пятеро спали вповалку. Катя бросала банановые листья в костер. Дым плыл над поляной, и что-то такое вспоминалось Кате из прошлой ее жизни и растворялось в этом дыму.

Подперев рукой щеку, она смотрела на эту странную картину — скорчившись, подтянув ноги, пятеро ребят, еще два дня назад совершенно ей незнакомых, спали на листьях в банановой роще.

Они ей нравились все. Непохожи на ее знакомых филологов и рекламщиков — приятелей матери. На девиц с филфака — заносчивых бизнес-любовниц, надменных папиных дочек, тарахтящих о ночных клубах, сексе, субботних шопингах в Европу, презирающих их толстушек-аспиранток, манерных мальчиков.

Ей нравился Тёма, спокойный, надежный, немногословный, делающий нужные вещи и ничего за это для себя не ждущий, и Тартарен — такой сильный и беззлобный, и нежный Юнг, и даже колючая Светка, которой, наверное, не очень-то везло в жизни, но она привыкла, научилась справляться с невезением и не жаловаться.

А Крис…

Про Криса она еще не знала, что думать. Там в самолете, когда он выглянул из-за кресла, сказал что-то насмешливое, она вдруг почувствовала, как это будет, когда она опустит лицо в его ладони, закроет глаза, а он пальцами нежно погладит ей веки, лоб и тронет губы.

Катя вспомнила, какой горячей была его ладонь сквозь мокрую блузку, когда они цеплялись за плот в океане. Почувствовала, как вспыхнула щека и пересохло в горле, и поняла, что давно уже смотрит, не отрываясь, в лицо спящему Крису.

Она подвинула банановые листья поближе к обугленному пню, прислонилась к нему, стараясь голову держать прямо и не спать, и незаметно уснула…

Катя не могла видеть мелькание в зарослях теней и как выглядывают, блестя белками глаз, темные лица из листьев, как неслышно ступают по земле чьи-то черные босые ноги.

Крис погладил нежно Катин лоб, провел кончиком языка по ее веку, она во сне вздрогнула, ощутив сквозь ресницы тепло и свет, глаза открыла, увидела — все спят рядком перед поседевшим от пепла костром, а солнце встает над рекой и гладит своими теплыми лучами ее лицо, и нехотя просыпаются птицы.

Поняла — Крис ей снился и отыскивать его среди спящих вповалку не стала.

Прямо перед ней на краешке напитанного солнцем бананового листа встал на задние лапы изящный, стройный богомол и, взмахивая гребенчатыми лапками, попытался разбудить уснувший птичий хор, собрать его и грянуть воедино. Какой-нибудь гимн солнцу. Какую-нибудь тропическую оду радости. Ну, в общем, что-нибудь солнечное.

Катя лицо к свету подняла, руки в стороны потянула, почувствовала что-то на шее. Пальцами тронула, их тут же обвили десятки маленьких цепких лапок.

Руку от шеи отняла и увидела — поблескивая черным хитином, ее пальцы обвила гигантская многоножка. Волны бегут по десяткам желтых лапок, ее плоская голова поднялась, усики распрямились, и прямо в лицо заглянули круглые черные тараканьи глаза.

— А-а-а-а… — длинным визгом разрушила крепнущий птичий хор Катя, богомол плюнул на свое дирижерство, свалился с листа банана, палочкой прикинулся.

Крис, Тёма и Юнг разом вскочили, Тартарен проснулся — Света спросонья ткнула его локтем в живот.

Юнг увидел обвившую Катину руку гигантскую сколопендру, резко тряхнул собственной рукой, показывая Кате, она, не переставая визжать, повторила движение, сколопендра отлетела к обрыву, пустила волну по желтым ножкам, извиваясь, исчезла в камнях.

Катя откачнулась назад, обгорелый пень треснул под ней, и оттуда хлынули волной, поблескивая черным хитином, шевеля тысячами лапок, извиваясь кольчатыми телами, сотни противных насекомых…

Тут уж даже Светка не выдержала, завизжала. Катя, если бы обернулась и увидела этот шевелящийся под ней поток, тут же бы, наверное, тронулась умом. Крис мгновенно сообразил, что сейчас будет, прыгнул через костер, схватил Катю за руки, оттащил от этого обгорелого пня, кишащего членистоногими тварями.

Тут и Тёма подоспел — сгреб подсохшие у костра банановые листья, сунул в угли, они вспыхнули, и Тёма ткнул пылающую охапку прямо в черную, шевелящуюся массу.

Лопались в огне хитиновые панцири, разлетались лапки, усики, шипы и клешни. Катины глаза расширились от брезгливого ужаса, и она ткнулась лицом Крису в грудь. А он обнял ее и гладил по волосам, успокаивая.

— Ха! — оценила саркастическим смешком картинку Света.

Катя вяло как-то и нехотя отстранила руки Криса, отошла, стояла дрожа, обхватив себя за плечи руками.

Юнг присел рядом с Тёмой на корточки, сдул пепел, палочкой разгребал спаленные огнем, скрюченные, обгоревшие тела.

— Вот это да! — напяливая на себя рыбачью жилетку, заглянул сзади Тартарен. — Это кто ж такие?

— Вот это, — взял за кольчатый хвостик длинную тварь с клешнями Юнг, — скорпион. Это сольпуга, называемая также фалангой. А это, — подцепил веточкой длинную змейку со множеством обгоревших лапок, — гигантская сколопендра.

— Эх! — хлопнул себя по животу Тартарен. — Поспешил Тёма. Такое жаркое спалил.

— Издеваешься, да? — обиженно дрогнули полные Катины губы.

— Отнюдь, — дунул Тартарен в усы. — Скорпионы, между прочим, в Китае деликатес. Их жарят на палочках, как шашлык, и продают прямо на улицах всем желающим.