Криминальный попаданец (СИ) - Круковер Владимир Исаевич

У меня там мама в нём!

Постовой ответил Сёме:

— Вы мешали на пути,

Вас решили в вашем доме

В переулок отвезти.

Поищите за углом! -

И найдёте этот дом.

Я пошел дальше, испытывая странные чувства. Ну отчасти, было радостно что есть подход к вяземским газетчикам. Не сомневался, что кроме мошенничества умею и могу работать репортером. А странным чувство было потому, что мне не хотелось быть аферистом. Как-то стыдно было выманивать деньги у глупых торгашей, когда рядом советские люди Двигали Дома! А эти торгаши при все их богатстве виделись жалкими существами, нищими и убогими на горе из бумажных и рваных рублей и трешек, не видящих идущую вокруг жизнь. Где-то двигали дома, строили плотины, запускали в космос ракеты, а они все копошились в этих пустых бумажках, в желании купить машину или норковую шубу.

Такие мысли были для меня внове и я решил зайти в ресторан и все обдумать за хорошим столом с выпивкой.

[1] Владимир Круковер, 100 стихов о любви

[2] Первый дом по проекту и под руководством Э. М. Генделя был передвинут на 25 метров в октябре 1935-го, всего за 25 дней.

[3] На самом деле это произойдет в 1979 году по не слишком очевидной причине — вдруг на 33 метра влево сдвинут «дом Сытина»

Глава 11

Я

земной шар

чуть не весь

обошёл, —

И жизнь

хороша,

и жить

хорошо.

А в нашей буче,

боевой, кипучей, —

и того лучше.

Вьётся

улица-змея.

Дома

вдоль змеи.

Улица —

моя.

Дома —

мои.

Окна

разинув,

стоят магазины.

В окнах

продукты:

вина…

В.В. Маяковский. Поэма «Хорошо!»

Выбор ресторанов, как я предполагал, в Москве в это время не мог быть большим. Я сразу поймал сам себя на этой мысли: «в это время». А я сам из какого времени? Время — лишь внешняя вариация вечности. Время стоит, оно все — и настоящее, и прошедшее — в современности. Время в моем осознании превращается в "становящийся образ вечности", которая в свой черед вмещает в себя весь смысл истории и выступает в виде головной боли.

Я оборвал чрезмерно сложную философскую мысль и посмотрел на табличку: Неглинная и на плотную толпу у входа в узбекский ресторан.

Пришлось обратиться к темно стороне своего сознания и из-за спины страждущих помахать в поднятой руке червонцем.

А в ответ — тишина.

Сменил купюру на четвертак.

И, будто по волшебству, массивные двери открылись, вышел швейцар и, обратив за спины очереди строгий взгляд, молвил:

— Кто тут по записи, пройдите.

И я прошел под обжигающими взглядами завистников!

Ну что тут рассказывать, узбеки всегда вкусно готовили. Опорожнив глубокую пиалу с насыщенным бульоном, кусками мяса и длинными плетями дунганской лапши, я испытал такое ощущение полноты бытия, о котором доселе читал только в библии (Я читал Библию?). И всего за 47 копеек! Потом принесли ароматнейший, весь в аппетитных поджаристых корочках и исключительно сочный внутри шашлычок. Причем, полноценной порцией на двух шампурах, да еще и с щедрым предложением зелени и теплой лепешки. А зубы у меня все на месте и все здоровые…

И опять меня пронзило ощущение мерзкой, беззубой старости где-то за пределами СССР. В одинокой, хоть и приличной квартире на берегу какого-то моря.

Я потряс головой и отхлебнул армянского коньяка из большого бокала. Резковат, но приятный, ароматный. «Двин», который специально сделали для полярников. А началось все с экспедиции полярников в 1937 году. Путешественников снаряжали всем Союзом, Армянская ССР в числе прочих снарядила исследователей севера коньяком в 50 градусов крепости. Вот помню же такие детали! Откуда, если родился где-то в этом времени?

Пятьдесят, не сорок, так что захмелел слегка. Швейцар на выходе спросил:

— Такси вызвать?

Но я решил пройтись. Не так уж далеко отсюда до Белорусского вокзала.

Приехал под утро. Хотел сразу навестить собаку, но вспомнил что проводником не буду, решил не травить душу, привязываясь и привязывая животное. Будут еще в моей жизни собаки! Так что и пошел прямо в редакцию, где нового потенциального рабкора встретили приветливо.

Узнал, что издается газета с 1932 года. Менялись названия: «Ленинец», «Правдист», Ленинский путь», отражая, таким образом, идеологическую суть жизни страны и района.

Мою заметку приняли с удовольствием. Но пообещали привести её в надлежащий вид. Чем-то им не понравилась форма: «интервью», сочли зарубежной. Переделают в репортаж, добавят цитат, идеологии. Вполне подвал на первой полосе заполнят. 200 строк надо не меньше.

Я и не ожидал, что партийцы, составляющие редакцию этой газетенки, восхитятся моим стилем и формой подачи. Просматривая советские газеты в поисках своей личности, я убедился в их непроходимом канцеляризме. Только «Известия» и «Комсомолка» радовали свободой зарисовок и очерков. Но первая полоса и в них делалась по идеологическому шаблону. Мне просто надо было «засветится» на страницах партийной газеты.

Поэтому я сухо спросил:

— А гонорар как получить?

— Мы думали, что вы просто по зову души к нам пришли, — сказал заведующий отделом писем, полный мужичок в пиджаке мышиного цвета и вязанном галстуке. — У нас многие бесплатно печатаются.

— Я — не многие! Давайте обратно интервью, я его в областную газету отправлю. В «Рабочий путь». Там, надеюсь, переделывать не будут. Вы вообще про авторское право читали?

На скандал, так как я не сдерживал голоса, пришли ответственный секретарь и машинистка. Последняя — за текстом, который следует набирать в первую очередь.

— Да вот, Люся, — раздраженно сказал зав, — автор капризничает, править не позволяет. Вообразил себя журналистом!

Я совершенно забыл, что заметка нужна была не ради трешки гонорара, а для установления прочных связей с руководством Вязьмы. К человеку, пусть и без памяти, который сотрудничает с милицией и печатается в газете, относятся более уважительно. А я пытался отсидеться, повспоминать, очухаться, наконец.

Как-то не учел, что правит тут единолично и настойчиво коммунистическая партия во главе с туповатым, но решительным кукурузником Хрущевым. И я когда-то проклинал это правления, боролся с ним, ненавидел.

Я вырвал из рук зава свою рукописную заметку и хлопнул дверью. Как-то унизительно показалось мне приспосабливаться к этим замшелым правилам, слушаться людей, которые в подметке мне не годятся по интеллекту.

И я пошел в общагу, но через рюмочную, где выпил целый стакан, запив кружкой пива.

Жизнь уже не казалась мрачной, поэтому завалился на кровать в полудреме.

…Его со Светой как раз выгнали из газеты. Газета была — блеск! А больше всего — ее редакторша. Бывши продавцом сельмага, она, тем не менее, по чьему-то желанию унаследовала эту должность после смерти мужа — редактора. Звали редакторшу тетей Катей. Новая должность не спасла ее от фамильярности сначала бабок-покупательниц, а затем и литсотрудников. Тетя Катя — и все!

Должность ответственного секретаря газеты занимала ее племянница, еще полгода назад бывшая выпускницей местной десятилетки. Сельхозотделом заведовал спившийся учитель математики — личность толстая, флегматичная, глубоко и широко ориентирующаяся в алкогольном производстве и с таким же размахом поставлявшая сельскохозяйственную информацию на газетные полосы.

Под Новый год он со Светкой вместе дежурили по номеру. Доблестный зав. сельхозотделом зачем-то явился в редакцию во втором часу ночи с недопитой бутылкой в руках, а затем быстро уснул под столом. Это было весьма кстати: в редакции было очень холодно, и я, перепечатывавший стихи на машинке, согревал свои ступни, пристроив их к толстой заднице Их Сельхозмогущества. Светка сделала мне по этому поводу серьезное замечание, но я от него отмахнулся.