Одарю тебя трижды (Одеяние Первое) - Гурам Дочанашвили

— Назначил свиданье одной замужней особе, не бой­ся, не назову имени, хотя чего там, все ее знаете; короче, забегал наш любовник, где бы комнату найти, — на дворе зима. Тут подвернулся Сервилио. «Обожди, говорит, все устрою». Сбегал куда-то, и нате вам — ключ от ком­наты...

Все были увлечены рассказом, и Доменико, улучив момент, незаметно выудил из мешочка одну драхму.

— ...Повел он свою красотку туда, вошли в коридор, а женщина на попятную: «Стыдно, вдруг да увидят, опо­зорюсь; ты, конечно, славный, но изменять мужу нехоро­шо, страшный грех». А он уговаривает: «Не бойся, не увидят; подумаешь, какое дело, разок изменить мужу, что он теряет, один раз живем, все равно умрем, ничего с собой не унесем; если не нравлюсь, скажи прямо, а ес­ли нравлюсь, пошли...» И уговорил-таки...

Ступеньки поскрипывали, Доменико старался не шу­меть. Спустился, протянул толстяку драхму.

— Куда вы, сеньор?.. У меня сдачи нет.

— Я скоро вернусь.

— Цыпленка подать?

— Не знаю... Да, да... все равно.

Совсем рядом тянулся прибрежный лес. Пальцы До­менико цепко держали мешочек.

«Шесть тысяч... Одной драхмы недостает, это ничего, пустяк...»

Обернулся — зеленый дом исчез из вида; зашел в гу­щу леса. «Где бы зарыть?..» Набрел на срубленное дере­во, огляделся — другого такого поблизости не было.

— Уговорил он ее и тихонько, стараясь не шуметь, повернул в замочной скважине ключ, на цыпочках ввел подружку в комнату, затворил дверь и только вздохнул с облегчением, видит — человек на столе... расселся, с головой укрылся простыней!.. Представляете — на столе!..

— Вот это фокус! — воскликнул один из молодых лю­дей, закатываясь смехом.

Захохотали и остальные, и только тот, с напома­женными волосами, ухмылялся смущенно, но и самодо­вольно при этом.

— Красотка с криком выпорхнула из комнаты, а он подскочил к человеку на столе, сорвал с него простыню. Кто был, по-вашему? Эдмондо! Представляете, Эдмондо восседал на столе! Он тоже ошалел, кричит: «Кто тут кричал, кто вскричал?» Оказалось, Сервилио повстречал Эдмондо, когда за ключом бегал, а этот остолоп начал в друзья набиваться, как всегда: давай, говорит, дружить. А прохвост Сервилио сказал: «Ладно, только знаешь, что значит дружба?» — «Понятно, знаю,— ответил Эд­мондо. — Друг все на свете сделает для друга».— «Ну, раз ты знаешь это, пошли — посиди для меня часок на столе под простыней», — и повел его в ту самую комна­ту, запер, а ключ принес нашему герою... Прямо на столе сцепились, отлупили друг дружку... Уверяет, будто он поколотил Эдмондо, а я думаю — было наобо­рот...

Доменико вернулся, пробрался к своему столику, за­ливаясь жгучей краской под нацеленными на него взгля­дами. Цыпленок был уже подан. Энергично потер под столом пальцы о колени, счищая налипшую землю, и вконец смешался — с него не сводили глаз. Сидел, не решался приняться за цыпленка, разодрать его на части.

— А что, если сведем вот этого с Эдмондо, подкинем ему «товарища и друга»... — оскалился Тулио. — Один по­жаловал сюда — ну и тип!

— Может, проголодался человек.

— Проголодался — купил бы чего-нибудь да поел на лужайке в лесочке.

— Давай пригласим его к нашему столу.

— Идет! Поглядим, что за цаца! — И Тулио поднял­ся, поманил его пальцем: — Сеньор, пожалуйте за наш стол!

Доменико обернул голову — позади себя никого не обнаружил и недоуменно приставил палец к груди:

— Я?

— Ты, ты, просим в нашу компанию... Как тебя величать?

— Доменико.

— Я — Тулио. Мой приятель Цилио, — он кивнул на молодого человека с напомаженными волосами. — Это Винсенте и его любезный шурин Антонио — наш друг-приятель, наша симпатия. Артуро! Подай еще один бо­кал! — И, схватив взглядом измазанные землей руки До­менико, добавил ухмыляясь: — Да, почище, опрятный парень...

У нас у всех есть свой город, но порою и сами не ведаем этого.

На мощенных булыжником склонах друг за другом розовеют дома двухэтажные. Город полный людей — женщин, мужчин, стариков и детей. Вода изливается из пасти львиной и оттого, что пьешь ее горстью, кажется особенно вкусной. С черепичными красными крышами город сморщенным кажется сверху, под дождем желоба­ми бурлит, а после томительно паром исходит. Снег в снегопад — один сквозь окно, в который не веришь, и другой, настоящий, на лице мигом тающий. Среди го­рода бьющий упруго фонтан, а вокруг краса-горожане, облепили его летним вечером в жажде прохлады и слу­хов. Краса-город — город нескольких богачей, масте­ровых да тех, кто, пристроившись к их тугому карману на правах близких, запускает в него руку. Наш город с голубыми домами и розовыми, темнеющий к ночи, звон ежечасный, разрывающий воздух, и возглас бес­страстный обманщика Леопольдино: «Час такой-то, в городе все спокойно...» Предрассветный прозрачный туман, чистые краски, в садах георгины и розы, а в роще за городом цветы безымянные...

— За Винсенте, — поднял стакан Тулио. — За истинно­го, за настоящего товарища! Поздравляем тебя с же­нитьбой, желаем счастья с твоей прекрасной Джулией! Стоящий ты парень, и все мы любим тебя!

— Спасибо.

— За тебя, Винсенте, — встал Цилио. — Всего те­бе... — И, машинально глянув вдаль, с досадой махнул рукой. — Джузеппе идет!

— Джузеппе? — Тулио передернуло. — Пьяный?

— Поди разбери. С ним рядом не поймешь, не то что отсюда.

— Это — да, это точно. — Тулио сник. — Артуро, Артуро, еще восемь шашлыков.

— Восемь?!

— Джузеппе идет...

С городом рядом река протекает. И деревья, деревья на ее берегах, запустившие в землю могучие корни, ухва­тившие цепко, но издали... издали — будто повисли, неве­сомо, опираясь о воздух листвой, и плывут, уплывают в простор. Под листвой благодатная тень и желанная зе­лень упругой травы. В нескончаемо знойные дни пикники у реки, у воды, по краям зачерненной ветвями, а на солнце — искристо-прозрачной.

— Хе-е! — приветственно воскликнул Джузеппе и, не дожидаясь, пока Антонио почтительно пожмет ему руку, повернулся к Цилио и бесцеремонно дернул за аккуратно заправленную рубашку, выдернул из брюк. — Как дела, развратник?

— Хорошо, Джузеппе, — отозвался Цилио и отвернул­ся, расставив ноги, расстегнул брюки, заправляя рубаш­ку. И учтиво спросил через плечо: — Сами вы как пожи­ваете, Джузеппе?

— Не твое свинячье дело, — и, сделав шаг, раскрыл объятья: — Люб ты мне, Тулио.

— Знаю, мой Джузеппе, знаю. — Они расцеловались.

Тулио, хоть и был он рослый, целуясь, пришлось вы­тянуться на носках, а Джузеппе — пригнуться, чтобы стиснуть его ручищами.

— Тост был в честь Винсенте, женился на Джулии, се­стре Антонио, — дружески объяснил Тулио.

— Хвалю, Винсенте, Джулия ничего себе, лакомый кусок, — отметил Джузеппе. — Смотри, Винсенте, не под­качай, сам знаешь, до чего охоча баба, не посрами! За стоящего мужчину, будь здоров, Винсенте, коли стоишь чего-то, а нет — плевать мне на это. — И выпил.

— Закусите, Джузеппе, закусите, пожалуйста, — засуе­тился Цилио.

— Чем закусить, ни черта у вас нет. — Джузеппе при­задумался. Короткие рукава его рубахи были закатаны до самых плеч, и стало видно, как напрягались его непо­мерно большие мускулы, шевеля мысль. И, не прекра­щая умственных усилий, он снова рванул рубашку Ци­лио.

— Где Артуро, этот...

— Шашлык жарит, сейчас подаст, — оживился Тулио и опять стушевался.

— А-а! Не пережарь, Артуро, шашлык хорош соч­ный, смачный, как аппетитная баба. Верно, Винсенте?

Зять Антонио окаменел, онемел.

— Видите, молчит Винсенте, согласен, значит. Женят­ся одни болваны, потому как все женщины шлюхи. Вер­но, Цилио? — И гаркнул: — Верно, говорю?

Цилио снова заправлял рубашку в брюки, отвернув­шись, но поспешил поддакнуть:

— Разумеется, верно.

— Слыхал, как он о твоей жене? — Джузеппе обернул­ся к Винсенте. — Гулящей считает, шлюхой... Я б ему не спустил. Ладно, не скучайте, скоро вернусь...

В напряженной тишине все следили за рукой Винсенте, стиснувшей стакан, дрожащей.

— Оставь, какой с него спрос...

— Убить — в яму засадят, — сквозь зубы процедил Винсенте, а стакан в его руке затрясся. — А как оставить в живых, что он себе позволяет!

— Брось, успокойся, — взмолился Цилио.

— Успокоиться! Дважды рубашку из брюк выдернул у тебя, а мне успокоиться?!

— Не опускайся до него, не роняй себя, будь выше. — Тулио отправил в рот мясо с луком. — Ты теперь о жене думать обязан, погубить ее хочешь? Оба пропадете ни за что ни про что, тебя в яму упрячут — без нее, без Джу­лии; останется она одна, без призора, а кругом сам знаешь сколько подлецов...

— Нет, вы видели! Видели, как он издевался над Ци­лио,— продолжал Винсенте. — Он... Он настоящий... э-э... буйвол, бегемот!

— Точно, — нахмурился Антонио и понизил голос: — Тише, идет... Давайте о другом говорить.