Книга скорбящей коровы - Уолтер Уангерин

— Моя Госпожа взволнованна. Она дышит так часто, и это все ее боль. Позволь принести тебе крошечную чашечку. Я заварю тебе кой-какую травку.

— Берилл?

— Сударыня?

— Ты так добра ко мне.

— Сударыня.

Берилл сразу же полюбила Прекрасную Пертелоте. Но, в конце концов, приходилось просто гадать, что беспокоит ее Госпожу, и она смешивала ей лекарства, не зная толком причины болезни. Большей частью она использовала нард, потому что, казалось, он лучше всего облегчает страдания Госпожи. Но кажется не значит наверняка, и это тревожило заботливую няньку. Пертелоте ни с кем не говорила о себе.

Даже с Шантеклером. О ее прошлом и о прибытии в его страну Шантеклер узнал, сколько смог, от третьего пациента организованной в Курятнике больницы. Но вся та информация, которую удалось вытянуть из Крошки Вдовушки Мышки, немногим обогатила его.

Крошка Вдовушка Мышка и семеро ее детей получили-таки всецело в свое распоряжение сухую комнату. Они перебрались в старое логово Крыса Эбенезера под досками пола. Там их обеспечили едой, обстановкой, постелью и заботливым уходом, так что они выздоравливали почти так же быстро, как и Шантеклер.

Вдову поначалу тоже мучили ужасные кошмары. Некоторые из кур полагали, что кошмары эти носятся в воздухе из-за вредоносных испарений, до сих пор окутывающих проходы Незера. Но те слова, что произносила во сне Мышка, не имели никакого отношения к Крысу. Напротив, они были обращены к мужу, которого там не было, и говорили о вещах, курами до того не виданных. Вскоре кошмары прекратились, и Мышка вернулась к своим материнским обязанностям, по многу раз в день извиняясь за своих семерых детей. Крошечные мышата вообразили, что каждое куриное крыло в этом мире предназначено для того, чтобы под него забираться. Куры, просыпаясь, обнаруживали вдовьих чад уютно расположившимися под их перьями.

Шантеклер всегда мог поговорить со Вдовой о ее детях. Но каждый раз, поворачивая разговор к ее путешествию вниз по реке, он видел перед собой все тот же взгляд маленькой Мышки, которую впервые повстречал в чистом поле.

— Но почему ты пустилась в это путешествие? — спрашивал он посреди разговора. — Что могло заставить тебя пойти на это?

И тут Мышка погружалась в молчание. Казалось, тельце ее съеживалось, и она только смотрела на него. Она отступала, как будто на нее откуда-то надвигалась угроза. И когда он продолжал свою мягкую речь, убеждая ее снова и снова в своих самых добрых намерениях, у нее лишь менялся взгляд, наполняясь множеством вопросов, в то время как глаза наполнялись слезами.

Это был долгий-долгий и опасный путь — вот все, что умудрился слатать воедино Шантеклер. Путешествие началось со внезапной паники. Никто не собирался пускаться в путь, никто даже не помышлял об этом (если так, Крошка Вдовушка должна была действовать изумительно быстро, подумал Шантеклер, памятуя о том, как мастерски было оплетено шерстинками птичье гнездо). Все женщины со множества пустившихся в это плавание веточных корабликов были друг другу незнакомы. И когда ветки подхватило течением, некоторые из женщин сразу же утонули, потому что не имели никакого опыта в обращении с водой или с деревом, а еще потому, что одни не имели представления, как помочь другим. Страх разъединил их. В конце концов, помимо Курицы, с которой Вдовушка так рада теперь познакомиться поближе, на их ветках осталось еще только две женщины, но одна умерла от ран той же ночью. Другая, может, жива до сих пор, но вряд ли. Однажды она впала в безумное буйство, прыгая по веткам и бормоча какую-то нелепицу, пока не объявила, что собирается домой; и она бросилась в воду. Больше Вдовушка ее не видела — даже как она всплыла над водой. Эта драма придала ей, если угодно, храбрость отчаяния: не думать ни о чем, ничего не говорить, ничего не делать, все только ради детей. На следующий день тянущиеся руки схватили ее ветки.

Все это, разумеется, не особенно приблизило к цели Петуха-Повелителя. И все это он получил не зараз. Много дней и различными уловками он выуживал эту информацию из Крошки Вдовушки. Но каждый раз, когда он говорил или даже намекал: «Почему? Почему вы вообще пустились в это плавание?», Вдовушка намертво замолкала, проявляя полное невежество относительно важности причин, что руководили принявшими решение. Вместо этого глаза ее возвращали то же самое «Почему?» ему, и у него-то тем более не было никакого ответа. Все-таки настолько философом он не был, и его собственное невежество в ее глазах сильно коробило Петуха.

С первой их встречи Крошка Вдовушка Мышка никогда больше не упоминала ни о своем муже, ни о его смерти, ни о Терпентиновом Дубе. Это было единственное, что знал Шантеклер из случившегося до плавания, единственное и абсолютно ему не понятное.

Четвертый пациент больницы в Курятнике выздоравливал медленней всех. Уже и Пертелоте стала лучше дышать — кашель пропал, и время от времени она даже могла петь песенки,— прежде чем поправился этот четвертый. Он стонал не переставая. Стон его более напоминал крик. И он выкрикивал свои стоны с самого восхода солнца, но, главным образом, по ночам.

Когда Курятник погружался в спячку, у этого начинались самые острые боли.

— Не обращайте внимания, — внезапно начинал он стонать.— Не забивайте этим свои головы! Берилл, не приноси мне воды! Это слишком для всех вас непосильное бремя — считаться с тем, что я претерпеваю; и я не могу позволить и малейшим из вас страдать моими страданиями. Ни капли, Берилл! Никакого мокрого платка! Нет, спите, спите.

И случись тому или другому из спящих нечаянно проснуться, этот плакальщик начинал стонать:

— Погоди! Потерпи! Терпения у вас, о, кроткий народ, в избытке. Погоди, ибо еще немного — и я отсюда удалюсь. Я унесу эту муку прочь, в непогоду. А вы — вы спите с миром, дарованным вам Создателем.

Затем он и в самом деле выходил из Курятника и там уж выкрикивал свой стон с деликатностью пушки:

— ПОКИ-И-И-И-И-НУТ!

Проблема Мундо Кани состояла в том, что крошечные мышата откусили крошечные кусочки от свода его пещеристой пасти — не говоря уж о судорогах языка.

Но, о красота! Ни один из его стонов ни разу не пробудил Шантеклера от сладких грез, настолько счастлив был теперь Петух. И невозможно описать, каким горем для Пса явилась столь вопиющая невосприимчивость.

Глава десятая.Приходит зима, со снегом и со свадьбой

Дождь все