Книга скорбящей коровы - Уолтер Уангерин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но, наверное, Создатель все же опустил взгляд со своих небес и пожалел Курятник, ибо в дожде произошла милосердная перемена. Он стал снегом. И там, где вода в виде дождя была сущим наказанием, та же вода в виде снега стала мягким наслаждением: суровым морозом накрепко сковало землю, а следом выпавший снег выбелил и умягчил эту землю; холод пробирал до костей тех, кто отваживался на прогулку, а лес приветствовал их, звеня и бренча, как будто у огромных деревьев были тоненькие голоса. Но главное, что Курятник закутался еще теплей, потому что стены его занесло снегом.
Это место больше не было чужим для Пертелоте, и она распевала звонкие, запоминающиеся песенки. Пение ее было подобно месяцу, взошедшему на небе зимней, морозной ночью — острые края, холодное серебро, медленное движение и само изящество. Оно и заменяло луну, ни разу за все это время не выглянувшую из-за серых туч. Но в эту снежную пору случилось другое прекрасное событие. Шантеклер и Курочка с пламенеющим горлышком сыграли свадьбу.
Как-то ранним утром, еще до первого кукареканья и до того, как проснулись обитатели Курятника, Шантеклер подкрался к Пертелоте с намерением потолковать с ней. Он слышал завывания ветра снаружи, и еще он слышал из далекого далека, как трещит, словно палит из огромных ружей, лед на реке, ибо ночь была очень холодной.
— Ты настоящая певунья, — приглушенным голосом сказал Шантеклер.
Прекрасная Пертелоте шевельнулась, дабы показать, что проснулась. Она подняла, а затем вновь опустила голову.
— Иные из творений Создателя поют. Но певцы — лишь очень немногие из них. Ты, Госпожа, среди этих избранных.
Буме! — грохнул лед на реке, и Шантеклер неожиданно обрадовался, услышав его, потому что почувствовал себя так уютно здесь вместе с той, которая внимала его словам.
— Не споешь ли ты мне сейчас?
И тут же, не прочистив горлышка и даже не подняв головы, она замурлыкала ему тихую песенку, будто зазвенел хрустальный колокольчик. Казалось, мелодия всегда лежала где-то на краешке ее души, только и ожидая легкого касания, дабы устремиться наружу. И Шантеклер был растроган. Мелодия эта звучала лишь для него одного, в ответ на его просьбу; она была столь непосредственной, столь совершенной, но вместе с тем только что родившейся. Так что он почувствовал чуть больше решимости, чтобы задать вопрос, который давно зрел в его голове.
— Моя Прекрасная Пертелоте, — произнес он, очарованный, когда мелодия затихла и в душе Шантеклера воцарился покой. А затем он сказал: — Не сердись, что я спрашиваю это, но выслушай и ответь мне. Это нетрудный вопрос. Но очень важный.— Он помедлил.— Моя Прекрасная Пертелоте, ты боишься меня?
Она подняла голову и посмотрела на него.
— Нет, — сказала она.
Шантеклер помолчал, затем прищурился, а потом он прочистил горло. Он ожидал большего от ее ответа, ибо столь многое было в вопросе.
— Но было время,— снова начал он,— когда ты боялась меня, разве не так?
— Нет, никогда, — просто сказала она.
— Итак, ты говоришь «никогда»,— произнес он, запинаясь в поисках подходящих слов.
— С тех пор как я поселилась в этом Курятнике, Величественный Шантеклер, — сказала она, и сердце его запрыгало, ибо слова ее зазвучали в такт его мыслям,— я смотрю на тебя с изумлением. Я никогда не боялась тебя.
Бумс! — донеслось с реки.
— Неужели изумление показалось тебе страхом? — продолжала она. — Это было бы глупо.
— О нет, — возразил он. — Мне известно, что такое изумление, и мне известна разница. Но мне неизвестно, что делать с изумлением, когда я вижу его в тебе. Изумление к тому же отличается от почитания — это больше, чем почитание, — ведь я знаю, что делать с почитанием, когда обнаруживаю его в других курах. Я располагаю им. И я отдаляюсь из-за него. Но изумление... Ты для меня не как прочие куры.
Прекрасная Пертелоте улыбнулась и ничего не сказала.
Буме! Льдины трещали, перемалывая друг друга. А Шантеклер вернулся к своему вопросу, ибо он действительно беспокоил Петуха.
— Прости меня. Было когда-нибудь такое, чтобы ты испугалась меня? Пусть даже до того, как ты попала в мой Курятник?
Он пытался сосредоточить ее внимание на определенном времени, не называя его конкретно. Он боялся, что если скажет: «Когда мы впервые повстречались на берегу реки», то может воскресить все ее тогдашние страхи, и тогда все будет потеряно. Такая у него была тонкая игра.
Пертелоте сказала:
— Нет, никогда.
Шантеклер не выдержал:
— Но ты визжала, увидев меня!
Память и душевное страдание — вот что доконало его. И, выкрикнув это, он тут же затаил дыхание: что она будет делать? Возможно, вспомнив, она примется визжать снова — и что тогда?
Но она лишь сказала:
— Да, я визжала, увидев тебя.
— О Пертелоте, — продолжал он назло себе самому, — ты побежала от меня. А когда я удержал тебя, ты пыталась ослепить меня. Ты помнишь это?
— Конечно, помню. Да, все это так и было.
— Значит, ты испугалась меня.
— Я сожалею об этом, Шантеклер.
— Но ты испугалась меня!
Лед трещал и грохотал, грохот доносился даже сквозь землю. Она подождала, пока все утихло и наступила полная, темная тишина.
— Нет. Я никогда не боялась тебя.
На этот раз Шантеклер услышал больше чем просто слова. Он услышал интонацию ее голоса. Более того, говоря непосредственно о том ужасном моменте, она по-прежнему утверждала свое дружелюбие. Поэтому Шантеклер, который просто не мог оставить недомолвок, набрался храбрости и продолжил.
— Если ты не боялась,— мягко заговорил он, — что тогда?
— Величественный Шантеклер,— сказала она также мягко, — ты всегда понимаешь больше того, что слышишь. Я испугалась. Но я не боялась тебя. Я боялась... — Пертелоте внезапно остановилась. Впервые с самого своего прибытия в Курятник Шантеклера она рассказывала о себе. И это было нелегко.
— Я боялась того, что увидела в тебе, — сказала она.
Петух-Повелитель вскинул голову, он почувствовал, что его пробирает дрожь.
— То, что увидела во мне. Ты увидела во мне что-то, тебя ужаснувшее? Что же?
Воцарилось долгое молчание. Затем Пертелоте заговорила очень осторожно:
— Шантеклер, того, что я увидела
