Маленькие птичьи сердца - Виктория Ллойд-Барлоу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вены на бумажно-тонкой коже вздулись, отчего ее руки сами стали как куриные лапки. Ее крысиное личико навострилось пуще прежнего; она словно ждала, что я осужу ее за ее поступок. А я еще не решила, что об этом думаю и изменилось ли мое мнение о Филлис теперь, когда та стала птице-убийцей.
– Что ж. Ну удавишь и удавишь, – ответила я невпопад, как начальник почтового отделения, обвинявший меня в ухудшении погоды, и наконец закрыла дверь.
Долли окликнула меня с дивана, где сидела с банкой колы и салатом, – это ты приготовила, мам? Цветная еда! Она хотела, чтобы мы вместе посмотрели телевизор. Показывали наш исторический сериал, дурацкий, плохо снятый, но он казался смешным нам обеим, а смеялись мы так редко, что ради этого стоило смотреть любую ерунду. Молодые актеры становились знаменитыми и покидали сериал, найдя более высокооплачиваемую работу, поэтому по сюжету все время кто-то умирал. А на следующей неделе в диалогах всплывали новые герои, о которых раньше никто ни слова не слышал – моя сестра живет на побережье, муж ее викарий… – и уже в следующей серии этот викарий появлялся в кадре, разумеется, вслед за трагической внезапной кончиной супруги. Главная героиня была молодой и хорошенькой, но очень сильно красила глаза, хотя дело было в девятнадцатом веке; даже утром она просыпалась уже накрашенная. Она любила повторять: «Папа не допустил бы такого в своем доме!» Каждый раз, услышав эту фразу, мы с Долли соединяли мизинчики в миниатюрном рукопожатии и сами повторяли ее при любом удобном случае: за грязным столиком в кафе; когда я забывала помыть голову; когда она возвращалась домой в неурочный час; когда ужин получался переваренным или я неуместно одевалась.
Мы уютно устроились, сидя на диване; Долли положила ноги мне на колени. Она была высокая, намного выше меня, и ее длинные ноги казались и родными, и чужими. Их тяжесть успокаивала; я водила пальцами по выступающим косточкам на ее стопах. Когда-то я знала эти стопы, это тело лучше своих собственных, ведь я носила ее на руках и кормила, когда она была еще мягкой и кругленькой. Я купала ее, одевала и бережно клала в кроватку каждый вечер с благоговением жреца, совершающего выверенный священный ритуал.
Потом пухлая малышка превратилась в тонконогого эльфа и оставалась такой несколько лет. Эта дочка ковыляла по дому как маленький пьяница, и считала меня естественным продолжением себя. Каждый день ей открывалось что-то новое, незнакомое – от блинчиков до светофоров, и она встречала эти новшества презрительным смешком и косо брошенным на меня взглядом – мол, какая нелепость, да? В те годы мы каждое утро с любопытством наблюдали, как живший напротив школьный учитель захлопывал дверь, а потом начинал остервенело дергать ее, пытаясь попасть в свой дом без ключа. Следя за ним, мы ели тосты и указывали маленькими треугольничками в окно на особо важные детали. Как он сегодня приоделся. Новый портфель? – спрашивали мы друг друга за утренними посиделками. Подстригся, что ли? Никуда не годится. Слишком коротко. В магазинах мы изучали привычки и предпочтения соседей и обсуждали их покупки – что кто полезного купил, что странного. Иногда категорично и вслух, иногда молча, на языке жестов.
Потом эта дочь снова стала другим человеком, а еще через два года ей предстояло снова измениться и уехать от меня в университет. Она сбрасывала старую кожу с легкостью, которой я никогда не обладала. Я бы хотела, чтобы она не менялась, оставалась всегда одинаковой и моей, как тот некогда безупречный крошечный младенец. Ведь когда-то давно мы создали друг друга из ничего, но я с тех пор не менялась, а она менялась регулярно и с каждой новой трансформацией все сильнее от меня отдалялась. В тот момент я поняла, почему Филлис убила свою любимицу Флоренс и почему наверняка убьет и Мэри. И решила, что в следующий раз с благодарностью приму ее яйца и буду слушать ее болтовню на пороге столько, сколько понадобится.
Пропавшее сердце
Через неделю после переезда Виты я вернулась домой с работы и обнаружила ее на крыльце ее дома. На ней было красное платье с пышной юбкой из тюля, а поверх накинут мужской твидовый блейзер. Волосы блестели и казались темнее, чем в прошлый раз, и, подойдя ближе, я поняла, что они мокрые. Она неуверенно сжимала в пальцах сигарету, точно собиралась ее выбросить, и сосредоточенно разглядывала свои маленькие босые ноги. Мне нравились ее аккуратные загорелые стопы; они были очень хорошенькие. Я стояла молча, решая, прерывать ли ее задумчивость. Но она посмотрела на меня, прежде чем я успела заговорить, и легкая хмурость мгновенно прояснилась, сменившись широкой улыбкой.
– Ты! – воскликнула она, как будто так меня звали. Как будто больше ни к кому нельзя было обратиться «ты». – А я надеялась, что тебя сегодня увижу! Иди сюда! Садись.
Она похлопала по каменному крылечку рядом с собой, и я послушно села. Она слегка подвинулась, а тюль красиво колыхнулся и улегся поверх моих рабочих брюк. Он был как живой, и я еще раз убедилась, что Вита питала слабость к красивым вещам. Она выбросила сигаретный окурок, щелкнув пальцем, и не сразу убрала вытянутую руку с растопыренными пальцами, смотревшими в сторону брошенной сигареты.
– Ты почему такая нарядная? – спросила я.
Вита взглянула на свое платье, словно только что вспомнив, что на ней надето. Задумчиво коснулась мокрых волос:
– Вот еще! Просто Ролс наконец сдал вещи в химчистку. Я вышла из душа, и на вешалке висело только это платье. Пришлось выбирать: надеть его или теннисное. Ты играешь в теннис?
– Нет. Но ты все-таки нарядная, – поправила я.
Она пожала плечами и расправила юбку обеими руками в знак согласия.
Мы молча наблюдали, как напротив припарковалась одна из сестер Фрейзер, выгрузила из машины нескольких маленьких детей и повела их в дом матери.
– Кто это? – спросила Вита. Но я не успела ответить; Вита встала, мерцающая ткань всколыхнулась, и пышная юбка под коричневым пиджаком раскрылась как зонтик. – Схожу за сигаретами. Никуда не уходи. Жди меня здесь. Или хочешь зайти?
– Не хочу, – ответила я. Долли на днях потеряла ключ и я должна была следить за входом, чтобы не пропустить момент, когда она придет. Я положила обе ладони на полочки твидового пиджака; одна коснулась атласной подкладки, вторая – более грубой
